Источник - Джеймс Миченер

Его имя символизировало историю Иехубабела. Оно гласило «YHWH в Вавилоне», и со дней вавилонского пленения все мужчины семьи носили его. Когда евреям пришло время возвращаться в Израиль, вокруг харизматического пророка Риммона собралась группа, и он, которому ужe шел девятый десяток, привел их от каналов Вавилона к холмам Иерусалима – о котором молился пятьдесят лет, – но, когда его народ увидел этот город, Риммон, ко всеобщему удивлению, собрал свою семью, включая сына Иехубабела и старуху жену Геулу, и повел их к Макору, где им и предстояло продолжить жизнь своего поколения. Иехубабел был потомком этих отважных людей, и пусть даже толстый красильщик потерял многое из их яростной неукротимости, он сохранил их преданность YHWH. Для него целование каменной шеи Антиоха Эпифана было богохульством, но, когда правитель Тарфон заверил его, что это скромное требование не несет в себе ничего страшного, Иехубабел сказал своим евреям: «От реки поднимается туман, который затягивает солнце, но оно не обращает на него внимания и не иссушает реку». И ради сбережения мира он подчинился. Для него было отвратительно признание Антиоха богом, но, когда Тарфон убедил старого Друга, что, совершая этот ритуал, евреи в то же время могут у себя в синагоге поклоняться YHWH, Иехубабел не усмотрел в этой ситуации серьезного конфликта. Для него прикосновение к жертвенной свинье было осквернением, но, тем не менее, он подчинился, поскольку правитель убедил его, что таким образом он спасет многие жизни. Иехубабел хотел доверять Тарфону, потому что ему нравился рыжеволосый грек, который никогда не подводил в дружбе; похоже, он не замечал те явные различия между греками и евреями, между языческими верованиями и иудаизмом. Он видел, что Тарфон любит атлетические соревнования и театр. Евреи же предпочитали вести более простую жизнь. Он знал, что во дворце проходят оживленные дискуссии о книгах и о богохульных пьесах, а его соотечественники за стенами своих домов вели скромную и незамысловатую жизнь. Не подлежало сомнению, что центром жизни греков был храм Зевса, которого никто не воспринимал всерьез, и гимнасиум, где бывал почти каждый; евреи же хранили верность своей скромной старой синагоге. Но Иехубабел не считал эти различия непреодолимыми. Так что, когда пришел последний эдикт, против которого должны были восстать все евреи от мала до велика, Иехубабел предпочел поверить Тарфону, когда правитель начал успокаивать его: «Я лучше, чем многие другие, знаю Антиоха. Разве не ему я обязан своим продвижением? Он тщеславен, но неглуп, и, когда увидит, что евреи не принимают новые законы, он сменит свое высокомерное отношение. Верь мне, Иехубабел, сейчас самая правильная для вас тактика – это вооружиться юмором, даже по отношению к свинье а затем через меня выразить формальный протест. И можете быть уверены, что он отменит эти законы».

Так что когда Иехубабел непродуманно согласился с присутствием свиньи, то Антиох потом нанес удар в самое сердце иудаизма, обрушив кары на триста пятнадцать евреев Макора, и все они, кроме одного, подчинились новым правилам. Но этот один старик счел такое поведение Аля себя невозможным, и, когда упрямый мученик умирал под ударами бича, он смотрел на Иехубабела единственным оставшимся глазом, обвиняя его в предательстве своего народа. И еще долго после гибели старика Иехубабела преследовало зрелище этого залитого кровью гневного лица.

Правитель Тарфон, став свидетелем этой отвратительной казни – столь чуждой сердцу настоящего грека, – покинул ступени храма и медленно пошел по широкой улице, что вела к гимнасиуму. У его главных дверей стояли две выразительные статуи – Геракла в позе борца и бегуна Гермеса. Боги, высеченные из белого камня, были нагими и прекрасными, говоря, что каждый человек, который стремится к физическому совершенству, может стать равным богам. Тарфон, верный своему обычаю, проходя мимо статуй, повернулся налево к Гераклу и коснулся его дельтовидных мышц, словно ему предстояло бороться с богом, а потом направо к Гермесу и провел рукой по своим мышцам голени, которые оставались упругими и неутомимыми. Но сегодня, похоже, боги были готовы обвинить его, и, опустив глаза, Тарфон пробормотал: «Я должен был убедить Антиоха, что его законы отвергнут».

Испытывая чувство стыда из-за того, чему он стал свидетелем, Тарфон вошел в зал гимнасиума, где его встретил запах потных тел, горячей воды и ароматического масла. Он уже был готов раздеться и войти в зал Аля игр, но, отказавшись от этой идеи, Тарфон направился к небольшому помещению, которое приказал пристроить к основному зданию, и когда вошел в него, то оказался перед огромной белокаменной статуей Антиоха Эпифана в позе могучего дискобола. Император никогда не был искусен в этих играх, но, когда его изображали в виде умелого спортсмена, он неподдельно радовался. Антиох высился в виде гигантской обнаженной статуи не только как человек, заменивший собой Зевса, но и как непобедимый дискобол, с которым не может сравниться никто из смертных. Тарфон не мог не понимать неприемлемость новых законов, и он пробормотал: «На этот раз Антиоху придется отступить».

Он прошел в свое помещение, где занялся составлением на классическом греческом отчета императору с рассказом о том, как старым еврей сопротивлялся закону, не устрашившись и смерти. Тарфон намекнул, какое воздействие он может оказать на общину. Перед ним с необычной четкостью предстало будущее, и он добавил к своему отчету краткий абзац, в котором предсказывал, что, если новые антиеврейские законы будут вводиться силой, это может вызвать вооруженное восстание; но, закончив этот анализ, которого от него никто не ждал, Тарфон счел его чрезмерно дерзким и отложил в сторону. Закрыв глаза, он попытался зримо представить то, что пугало его, и едва ли не воочию увидел восстание, которое было готово вспыхнуть среди евреев, но отказался как следует разобраться в этой проблеме. Хотя он чувствовал, что в этот день в Макоре родились какие-то страшные силы, он не хотел верить своему же предчувствию. Тарфон так и не мог прийти к решению – отправлять свое сообщение или нет. Решив сравнить свои мысли с тем, что думают другие, он подозвал одного из рабов, служивших в гимнасиуме, и приказал ему найти главу еврейской общины Иехубабела, а когда раб ушел, скинул одежду и направился в один из малых залов для игр, где вот уже несколько недель учил группу ребят из Макора искусству борьбы. Он намеревался в конце года послать их на несколько соревнований, и в пылу схваток в борцовском зале Тарфон забыл о всех бедствиях этого дня.

Обнаженный, он прохаживался среди таких же нагих юношей, поправляя технику исполнения приемов. Наконец он оказался рядом с темноволосым Менелаем, у которого были необычайно могучие плечи. Тарфон отодвинул его напарника, сказав «Дай-ка мне попробовать», и примерился к Менелаю, но, едва только они сошлись, он почувствовал, как от мощи юного борца у него едва не подломились колени. Он буркнул: «Молодец, продолжай дальше» – и провел контрприем, а остальные борцы остановились, наблюдая за схваткой своего гимнасиарха с Менелаем.

Ожидай юный борец от Тарфона каких-то благ, он конечно же позволил бы гимнасиарху победить, но они сошлись в равной борьбе, и могучий юноша наступал на Тарфона, пытаясь поймать в захват его гибкое тело и сбить с толку, а опытный борец, который провел много таких схваток в Афинах, где в борьбе ему не было равных, старался поймать настойчивого юношу на тот или иной обманный прием. Наконец Тарфон почувствовал, что добился своего, и подсек правую ногу противника, но Менелай ловко вывернулся и не только избежал падения, но и едва не сбил гимнасиарха с ног. Все же сказался опыт Тарфона, который успел подготовиться к такому развитию событий, и, словно уступая натиску юного богатыря, он немного подался вперед. Менелай пустил в ход все свои силы, но Тарфон умело кинул его в толпу зрителей, где он споткнулся и упал на колени.

Атлеты, собравшиеся вокруг рыжеволосого правителя, зааплодировали ему, словно он был их ровесником, а часть подхалимов разразились возгласами: «Никто в империи не может побороть нашего гимнасиарха!» Не обращая на них внимания, Тарфон подозвал юного Менелая и медленно, чтобы все могли понять, объяснил чрезмерно напористому молодому борцу его ошибку. Объясняя прием, Тарфон поставил двух борцов в стойку и показал, какие мышцы работают и что должно случиться в том или ином случае. Объяснение было более чем убедительном, и очень наглядным.

– Деметриус! – позвал Тарфон. – Защищайся!

Он сошелся в схватке с высоким молодым человеком, который был не так умел, как Менелай. Они повторили прием, но на этот раз юноша никак не мог противостоять правителю, и при первой же его оплошности Тарфон отбросил Деметриуса к стене. Менелай, рывком приняв стойку, крикнул:

– Гимнасиарх, защищайтесь!