Девочка-лед (СИ) - Джолос Анна

Твою мать. Я ведь и правда не ожидал увидеть Ее.

Нога зависает над педалью газа. Поворачиваю голову вправо и мрачно наблюдаю за этими двумя. Паренек вскидывает руку, прощаясь с Ней. Тащит елку прямо на горбу. Арсеньева машет ему в ответ. Покупает мандарины, какие-то овощи. Затем долго выбирает гирлянду. Потому что вечно сомневается.

Однажды я уже говорил ей, сомнение — худший враг. Оно мешает. Из-за него мы теряем то вожделенное, что могли бы получить.

И да, для нее эти слова тогда стали фатальными…

Зачем я наблюдаю за ней, не могу понять. И зачем потом еду следом — тоже. Очнуться от морока получается только в одном из дворов, когда Она исчезает в подъезде невзрачной двенадцатиэтажки.

Запоминаю зачем-то адрес. Сюда, значит, переехала. К чему мне эта информация? Хотел бы найти, давно достал бы из-под земли.

Выбрасываю очередной окурок в окно и жму на газ.

К черту тебя, сука…

*********

В загородном доме все, как всегда. Мать руководит бегающими туда-сюда официантами, раздавая последние указания. Отец сидит у камина в гостиной, медленно раскуривая трубку. Плевать он хотел на то, что мать бесконечно раздражает дым.

— Куда? — окликает меня он.

Молчу, обуваясь.

— Ян, я к тебе обращаюсь.

— Тебя это не касается, — шнурую ботинки.

— Снова к ней едешь? — в его интонации сквозит то, отчего выворачивает наизнанку. — Будто это теперь имеет значение.

— Не лезь ко мне, — отзываюсь холодно.

— Избавился от серьги? Правильно. Ходишь, как не пойми кто…

— Отвали.

— Ян, — встревоженный голос матери врывается в наш «теплый» диалог.

— Снова туда собирается. Уже попахивает отсутствием здравого смысла, разве не понимаешь? — продолжает равнодушно изгаляться отец. — Хоть ты ему скажи, Марьяна.

— Ян, давай на этот раз ты проведешь вечер с нами? — кладет руки мне на плечи, но я тут же одним движением сбрасываю ее ладони.

Встаю, поднимаю брошенную на диван куртку.

— Новый год — семейный праздник, — опустив глаза, произносит она. Снова тянет ко мне свои руки, поправляет воротник.

До блевоты тошно. Настроение после посещения квартиры Беркутова итак в ноль, а тут еще она…

— СЕМЕЙНЫЙ праздник? — кручу в руках яблочный гаджет и смотрю на них насмешливо. — Вы оба — просто образец истинного лицемерия.

— Прекрати! — гневается в секунду папаша.

— Самим не противно купаться в этой мерзкой лжи? — невозмутимо продолжаю я. — Один еще вчера нагибал очередную подстилку в офисе, а вторая уже которую неделю подряд развлекается с новым водителем.

— Закрой. Рот, — цедит Абрамов-старший, пристально на меня глядя.

Ненавидит. Я для него, как горящее огнем напоминание. Извечный раздражающий фактор.

— Ян, прошу тебя, — голос матери предательски дрожит. Глаза блестят от слез.

Но они уже давно меня не трогают. С тех самых пор, как она опустилась…

— Давайте, продолжайте играть в цельную ячейку общества. Только без меня, — направляюсь в сторону выхода.

— Стой, мы не закончили!

— Я закончил.

— И когда ты успел превратиться в такого ублюдка? — вполне искренне интересуется блестящий адвокат, но совершенно точно такой же блестяще никчемный отец.

— Ты в этот момент отдыхал с очередной своей пассией на Бали.

— Ну… знаешь ли! — гаркает, вставая.

— От худого семени, не жди племени, — саркастично бросаю я в ответ. — От осинки не родятся апельсинки. Отец — рыбак, а дети в воду смотрят. Отсеки собаке хвост — не будет овца. Мне продолжать?

— Ты это слышишь, Марьяна? Твой сын в конец потерял совесть! — брюзжит он слюной.

— Нельзя потерять то, чего не имеешь, — говорю ему напоследок.

— Иди, иди. Мучайся! Грехи замаливай! — орет вслед, породивший меня на этот свет. — Да только ее это не вернет!

— Игорь! — пытается осадить его мать.

Сказал наконец то, что годами крутилось на языке. Не выдержал все-таки. Похвально…

Поворачиваюсь. Посылаю в его сторону взгляд, полный ответной ненависти. Давно уже обоюдной.

— Пожалуйста, давайте не будем, — часто дыша, произносит мать, словно лезвием разрезая давящую тишину. — Не в этот день.

— Я виноват, но и ты с себя ответственность не снимай. Напомнить, где ты был? — повышаю и я на него голос тоже.

— Я прошу Вас… — мать мечется от меня к нему. — Не надо, пожалуйста.

Только из-за нее, клянусь.

Молча ухожу. Уже на улице, после грохота хлопнувшей входной двери, грудь наполняется битым стеклом. Дышать тяжело. В глазах подозрительно щиплет. Даже так, что ли…

Задел все же.

Сажусь в тачку и пару минут тупо лежу, соприкоснувшись пылающим жаром лбом с прохладой кожи руля. Нарочно не включая обогрев. Зажмуриваюсь.

Руки трясутся.

Уши закладывает.

В голове калейдоскопом одна за другой сменяются навязчивые картинки.

Вспышки. Яркие. Как цветные фотоснимки.

Сдирают кожу заживо. Заставляют чувствовать привычную агонию, настигающую почти всегда внезапно. Врывающуюся в разум, пролезающую в то, что еще можно подвести под понятие души.

Запускаю двигатель. Невидящий взгляд на полупустую загородную дорогу. Еду туда, откуда не возвращаются…

По пути покупаю цветы. Нежно розовые лепестки роз тут же примерзают, когда достаю их из багажника.

— Я уже думал, ты не приедешь, — сверкая золотым зубом, скрипит охранник, стрельнув у меня сигарету.

Молча протягиваю ему несколько пятитысячных купюр.

— Смотрю на тебя каждый год и диву даюсь. В праздник — на кладбище. Да еще и прямо в новогоднюю ночь, — закрывая за мной ворота, говорит он.

— Кому праздник, а кому вечная петля, — бросаю, проходя мимо.

— Сочувствую сынок. Не примерзни там насмерть.

— Не переживай, — давлю усмешку. — Такие твари, как я, удивительно живучи.

Он что-то вещает мне в спину, но я уже ничего не слышу. Только долгожданную тишину и хруст снега под ногами, в свете луны отливающего голубоватой белизной.

Минуты через три сворачиваю влево. Еще два памятника — и я, преодолев сугробы, на месте.

— Привет, Алис, — оставляю цветы на припорошенной снегом мраморной плите.

Сгребаю снег с лавки, подсвечивая пространство фонарем от телефона, и стелю одеяло. Ставлю на стол бутылку виски. Сажусь и кручу онемевшими пальцами стеклянную тару с золотистой жидкостью. Сегодня компанию мне составит ирландский виски.

— Я с тобой, как всегда. Тоже решила, что не приду? — посылаю вопрос в удручающую пустоту.

Открываю бутылку и прижимаю ее к губам. Дурной тон, но меня устраивает именно так. Приходит оповещение. Сбрасывая очередной вызов от матери, читаю смс.

«Не вздумай сидеть всю ночь, идиот. Сегодня минус семнадцать. Нет желания завтра наблюдать там твой окоченевший труп»

Беркутов. Заботу проявляет. Да, друг, ты определенно лучшее, что я имею. Ты и Савелий.

Отпиваю еще, наслаждаясь тем, как горячая жидкость обжигает на контрасте глотку.

«Иди. Мучайся! Грехи замаливай! Да только ее это не вернет!»

Будто я сам этого не понимаю. Сдохнуть — слишком простая расплата. Жить и год из года лицезреть эту надгробную плиту — заслуженное и довольно жестокое наказание. Напоминание о том, что ты по-прежнему дышишь и ходишь по земле, а она — нет…

Смотри. И помни. Раскаленным клеймом на протухшем сердце выжжено. «Ты виноват».

— Не прощай меня, Алиса, — вымученно выдыхаю, выпуская пар изо рта.

«Кто сказал, что время лечит — тот не знал большого горя…

Не заживают раны в сердце, ты просто привыкаешь к боли».

Омар Хайям

Глава 72

РОМАН

Пока Лисица принимает душ, я пытаюсь дозвониться до Абрамова. Тщетно. А ведь уже половина четвертого. И я точно знаю, что он снова там, на кладбище.