Том 2. Огненное испытание - Николай Петрович Храпов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Павел, я теперь верю, что ты христианин, замечаю в тебе необыкновенные способности и легкость, с какой ты все воспринимаешь; и почему-то вчера у меня возникло неодолимое желание — научить тебя топографическому делу. Математику ты знаешь и владеешь ею хорошо, ты очень скоро познаешь основы топографии, а дальше, жизнь подскажет тебе. Мне кажется, что геодезия и топография тебе в жизни очень могут пригодиться.
Павел никогда не думал об этом, и геодезия была для него далекой, совершенно недосягаемой, да и ненужной наукой. Теперь же он задумался: почему этот взбалмошный, скандальный, но вместе с тем, оригинальный человек, так настоятельно навязывает ему это дело? Он решил, в усердной молитве, обратиться к Господу и испытать Его волю.
— Господи, если это от Тебя, если Ты мне послал этого человека навстречу, то Ты пошли мне желание, способности к познанию этой науки и взаимное расположение друг к другу. Я желал учиться, но, за Имя Твое и истину Твою, меня люди лишили этого права. Ты же знаешь обо мне наперед, моя судьба в Твоих руках. Только прошу Тебя, чтобы знания никогда не надломили меня, и дело Царствия Твоего было для меня всегда прежде всего и дороже всего.
После молитвы Павел почувствовал, что это воля Божья, и объявил Ермаку свое полное согласие на это предложение. С тех пор он стал брать Владыкина с собою на полевые работы и терпеливо приучать к работе с геодезическими инструментами, а также развивать, наглядными примерами, пространственное мышление.
Сверх всякого ожидания, Павел первое же задание выполнил отлично, что придало им обоим, учителю и ученику, еще большую энергию в занятиях; а работы было непочатый край. Перед праздником Рождества Христова Ермак так расположился к Павлу, что привел его в поселок Лагар-Аул на свою квартиру и заявил, что отныне все вычислительные занятия они будут делать только здесь. От появления на фалангу совсем отказался и заявил:
— С теми хамами у меня все кончено, не хочу больше видеть и слышать их.
Так Павел впервые, спустя долгие месяцы, да, пожалуй и годы, перешагнул порог простой, крестьянской избы, похожей на ту, где проходили его детские годы.
Изба (капитальной стеной) была разделена на две части: передняя — более свободная горница, а задняя, в которой стояла русская печь, одновременно служила кухней. Павла с Ермаком приветливо встретили на кухне хозяева, весьма почтенные, благочестивые старичок со старушкой. Дед Архип в 75 лет работал еще плотником на железной дороге, а бабушка Мария, годом моложе его, хозяйничала по дому и, несмотря на свои старческие годы, оба были довольно крепки и бодры.
В натопленной избе аппетитно пахло свежими щами и благовонным маслом от горящей большой лампады. С искренним добродушием старички пригласили вошедших к столу, от чего отказаться было невозможно, и Павел, хлебая деревянной ложкой щи со сметаной, с трудом удерживал слезы, вспоминая свою милую, дорогую бабушку.
Здесь все было, как в Починках: чапельник с ухватом возле печи, румяная припеченная картошка, красовавшаяся со сковороды на шестке и полосатые варежки в печурках. Даже отважные русаки (тараканы), с огромными усищами, торчали из потрескавшихся бревен, только хлеб на столе не ржаной, и сама бабушка Мария меньше родной бабушки Катерины и не такая бойкая, как та.
Сердце Павла как-то встрепенулось от всего этого и так расположилось к старичкам. Так хотелось с ними запеть какой-либо гимн, тем паче, что дедушка-хозяин был вылитый дед Никанор. Чем-то родным обняло душу Павла, и он, украдкой отвернувшись к окну, смахнул ладонью слезу. Даже «Николай Угодник» и «Спаситель» показались теми же, за которых Павел от Катерины, в свое время, получил подзатыльник.
Эта немая минутная сцена не осталась незамеченной Ермаком, и Павел на его лице увидел, едва заметную, улыбку.
Владыкин занимался с чертежами неотрывно, долго, пока «молния» стала медленно меркнуть от недостатка керосина. На фалангу он шел не торопясь, предаваясь дорогим воспоминаниям детства, в тихой морозной полночи. Не доходя до поселка, Павел зашел в выработку и, преклонив колени, долго молился, пока промчавшийся пассажирский поезд не прервал его сладкое общение с Богом.
* * *
Лагерь весь спал, в комнате было душно от натопленного, на его месте спала, разметавшись, молодая девушка. Павел вначале, испуганно как-то отскочил от нар и остановился в недоумении. Потом, присмотревшись сквозь тусклый свет, различил на обнаженных ее руках и груди татуировку и догадался, что в их комнате расположились на ночлег лагерные арестанты, выступавшие вчера на сцене.
Павел аккуратно накрыл, упавшим одеялом, девушку и, закрыв за собой плотно дверь, поторопился в контору, где, подстелив меховой полушубок, разместился на своем столе.
В его воображении мысленно промелькнул образ разметавшейся девушки на его постели, но он сменился образом «Спасителя» у деда Архипа с Марией, таинственной улыбкой Ермака и все исчезло…
Утром он проснулся поздно, через приоткрытую дверь доносился беспорядочный гомон и смех, потом хрипловатый женский голос, с бесстыдством, декламировал один из лагерных порнографических стихотворений, в стиле Есенина.
Павел резко распахнул дверь и вошел в комнату. Рассказчицей оказалась та самая девушка, которая спала на его постели. Это была одна из артисток походной группы. При появлении Владыкина девушка взглянула на него и остановилась на полуслове. Ей было не более 20 лет. Одетая в прекрасное платье, она была на редкость красива. Глядя на ее миловидное лицо, было совершенно невозможно поверить, что такое милое, юное создание способно открывать свои уста для такого сквернословия, какое услышал Павел.
Наконец, виновница, заметив, что этот красивый юноша осматривает ее осуждающе, приготовившись что-то ей сказать, решила опередить его и, будучи уверенной в действии своего дерзкого очарования, решила смутить его:
— Вы, видно, в недоумении, как я смогла занять ваше место в этой комнате? — все тем же хрипловатым голосом, откашливаясь, спросила она Владыкина. — Но…
Павел не дал ей закончить и, пристально глядя на нее, прервал:
— Нет, я не от этого в недоумении. Я рад послужить этим, любому нуждающемуся. Я в крайнем недоумении от того, что вы заняли место в жизни самого потерянного, мерзкого, отвратительного существа, какое я когда-либо видел в жизни, между тем, как Бог наделил вас самым прекрасным и бесценно дорогим. Вы об этом думали когда-нибудь?
Слова были сказаны с такой силой, с такой серьезностью и, по-видимому, такие, каких ни виновница, ни присутствующие никогда не слышали. В комнате воцарилось напряженное молчание.
