Кто услышит коноплянку? - Лихачев Виктор

- Быть птицей. Расправить крылья, то есть руки, - и полететь. Над морями, над лесами, над зелеными лугами.

- Нет, лучше просто парить. Как тот ястребок или сокол - я не разбираюсь. Представляешь, Соня, он высоко-высоко. И будто висит в воздухе. Не шелохнется.

- А потом ка-ак бросится вниз, на добычу. - Софья неожиданно схватила Юлю за плечи.

- Напугала, сумасшедшая! - охнула Селиванова. - Так и заикой можно сделать... А о Кирееве неужели сейчас не думала?

- Юленька, ты помнишь, что сказал Александр Сергеевич? Чем меньше мужиков мы любим, тем больше нравимся мы им. Вот! Отсюда надо делать соответствующие выводы.

- Ну ты даешь! Он наоборот все написал.

- А мы переделали. Ты хочешь что-то спросить? По глазам вижу, что хочешь.

- Опять читаешь мысли? Хочу. Как ты думаешь, у меня получится?

- Что?

- Начать жизнь набело?

- Поживем - увидим. Но ты же ведь не это хотела спросить. Правильно ли ты сделала, что уехала из Задонска? Так?

Юля кивнула и с какой-то верностью и надеждой посмотрела в глаза Софье. Воронова поняла, что шуткой здесь не отделаться.

- Маленького принца помнишь?

- Кто тебя выдумал, звездная страна, - пропела Юля.

- Снится мне издавна... Да. О том, что мы в ответе за тех, кого приручаем, - помнишь?

- Помню. Думаешь, я его приручила?

- Думаю - да. А он тебя?

- Честно? Не знаю.

- Вот ты и ответила сама на свой вопрос. Когда поймешь, тебе не понадобятся мои советы. Давай я тебе лучше стихи почитаю.

Стихи она читала нараспев, голос девушки звучал нежно. Соня слегка раскачивалась в такт стихам: В полях под снегом и дождем,

Мой милый друг, мой бедный друг, Тебя укрыл бы я плащом

От зимних вьюг, от зимних вьюг, И если мука суждена

Тебе судьбой, тебе судьбой, Готов я скорбь твою до дна

Делить с тобой, делить с тобой. Пускай сойду я в мрачный дол,

Где ночь кругом, где тьма кругом, Во тьме я солнце бы нашел

С тобой вдвоем, с тобой вдвоем. И если б дали мне в удел

Весь шар земной, весь шар земной, С каким бы счастьем я владел

Тобой одной, тобой одной.

- Вы с ним как две половинки одного целого, - после некоторого молчания сказала Селиванова.

- Ты ошибаешься, Юленька.

- Он мне тоже стихи читал.

- Какие?

- О девушке, которая пела в церковном хоре.

- Помню.

- А ты чьи стихи сейчас читала? Градский такую песню пел.

- Бернса. Роберта Бернса. Когда он умирал, очень тяжело умирал, за ним ухаживала простая девушка. Вот Бернс и решил отблагодарить ее... Софья заплакала, глядя вдаль.

- Соня...

- Что?

- Ты его приручила.

- Думаешь?

- Я это поняла. Не у тебя одной интуиция.

- Ладно, поедем, пора уже.

- Мне сон сегодня под утро приснился. Говорят, надо над тянущей водой его рассказать, чтобы он не сбылся.

- Не сбылся? Плохой был сон?

- А может, и не сон вовсе, а видение. Кстати, однажды при мне Михаил с Голубевым, хирургом, о снах спорили. Киреев говорил, что есть сны пустые - они забываются сразу, как встал, а есть вещие.

- Так что тебе снилось?

- Что Кузьмич в Москву приехал. И превратился в огромную серую крысу. И ищет эта серая мерзость меня. Я сижу на кровати, сжалась вся, хочется невидимой стать, а крыса по комнате ходит, ходит, принюхивается, принюхивается, а потом как поднимет морду - и видит меня. Я даже закричала. Проснулась в поту вся.

- А если он и правда в Москве? Будет он тебя искать?

- Наверное, будет. Три его гарных хлопца куда-то делись - как не искать?

- Слушай, - встревожилась Софья, - а если это серьезно? Юля пожала плечами.

Неожиданно маленький камешек скатился вниз. Стукнул раз, другой - и полетел вниз.

- Это знак! - сказали обе и засмеялись.

- У меня идея! Ты не поедешь в Москву!

- А куда же я поеду? - растерялась Юля.

- В Старгород. К моей тетке. Мировая женщина. Верой Ивановной Григорьевой зовут. Будешь жить у нее.

- В Старгород? - Юля растерялась еще больше. - А как же московская моя квартира, паспорт? На что я буду в Старгороде жить?

- Ты же говорила, что тебе Киреев много денег дал.

- Но мне же ему их отдавать...

- Забудь. Он все равно не возьмет. С квартирой и паспортом все уладим.

- Как у тебя все легко и просто.

- Не все. Кузьмич - это не просто. Я не говорила тебе, что Гришаня повесился?

- Не может быть! - Юля машинально схватилась за сердце.

- Может. Ты веришь, что он мог на себя наложить руки?

- Нет, не мог. Не такой это был человек. Любил парниша жизнь.

- И я думаю, что не мог. Поедем. Старгород от ростовской трассы в десяти минутах езды. От Москвы Старгород в двух часах. Я буду тебя проведывать. А ситуация успокоится - вернешься. Если захочешь.

- Как-то неожиданно все, - неуверенно сказала Юля.

- Не переживай. Ты раньше о Задонске вряд ли слышала, а как с ним прощалась...

- Софья, ты думаешь, смерть Гришани с твоим дядей связана?

- Вообще-то, Гришаня говорил, что...

- Он врал. Я все расскажу. Он у меня был тогда. И...

- По дороге расскажешь, - перебила ее Воронова. Юля будто не услышала Софью.

- Но тогда и тебе нельзя в Москве быть.

- Мне можно.

- Почему?

- Я богатая и красивая, - засмеялась Софья. - Шучу. Мне нельзя сейчас, Юлечка, из Москвы уезжать. Поедем. Слышишь, какая-то машина приехала? Здесь заповедник, сейчас разгонят нас...

- Слава Богу, застал! Так и думал, что вы сюда заедете, - раздался откуда-то сверху мужской голос.

- Федор! - удивлению и радости Юли не было предела.

- Собственной персоной. Только у нас проездом в Бердичев великий и ужасный Федор Федорович Новиков!

Соня заметила, как Юля словно засветилась изнутри. Было видно, что забыла она вмиг о Гришане, Кузьмиче, обо всем.

А Федор, стараясь скрыть смущение, говорил и говорил.

- Не смог утром проводить. Свояк просил доски из лесничества привезти. Потом за молоком к теще заехал. Боюсь, прокиснет молоко. Приезжаю в монастырь, а вас и след простыл. Сначала я расстроился, а потом подумал, что на гору вы эту попасть захотите. Угадал!

- А говорила - молчун, - засмеялась Софья. - Слушайте, ребята, у меня предложение есть. Молоко и в самом деле прокиснуть может. Как думаешь, Федор Федорович?

- Запросто, Софья Николаевна.

- А где мы еще такого молока попьем, Юля? Вот давайте здесь роскошный прощальный обед и устроим.

- А ты мне на дорогу только молока привез? - уже придя в себя от радости, спросила Юля.

- Не только. Огурчиков, яиц, хлеба домашнего. Софья даже зажмурилась.

- Домашний хлеб с молоком... Это что-то! Неси гостинцы, Федор Федорович. А мы тебе заодно и про наши планы расскажем.

- Зачем? - засмущалась вдруг Юля.

- Вот тебе раз! Как гостинчиков - так что привез, а о том, как дальше собираешься жить, человек, выходит, не обязан знать?

Федор с благодарностью посмотрел на Софью.

- Эх, Софья Николаевна, не умею красиво говорить, а то сказал бы.

- Представь, что умеешь. Говори.

- Говорить? Хороший вы человек. Спасибо. А теперь я пойду за гостинцами. * * *

Новоюрьевск поздним вечером производил впечатление покинутого города. Киреев шел по пустынным улицам, и только полная луна на темном небе сопровождала одинокого путника. Михаил нежно любил этот город, где ему был знаком каждый дом, каждое дерево. Когда Киреев, где бы он ни находился, слышал первые аккорды песни "Где-то есть город, тихий, как сон", в памяти вставал Новоюрьевск. В детстве ему все здесь казалось огромным - двух- и трехэтажные дома, вязы и тополя на широких улицах...

Где-то есть город, тихий, как сон, Пылью тягучей по грудь занесен...

А ведь были времена, когда по сравнению со своим ближайшим соседом - стариком Старгородом

- Новоюрьевск казался молодым, полным сил человеком. Работали шахты, заводы, фабрики, ради которых на месте бывшего рудника и был построен Новоюрьевск. Постепенно из Старгорода перешли сюда все учреждения и организации. На улицах всегда было полным-полно молодежи, детей. Телевизоры тогда были редкостью, а потому вечерний досуг старались проводить "на людях". Мужики резались в домино, играла гармошка, кипели футбольные и волейбольные баталии. Билеты на вечерний сеанс в местный дом культуры невозможно было достать. Бок о бок жили русские, украинцы, немцы, татары. Свадьбы, похороны, проводы становились событием не только одной семьи, а всего двора.