Катарина - Кристина Вуд

Шли дни и недели моего пребывания в прачечной, но Мюллер все не появлялся. Я отказывалась верить, что он вдруг забыл обо мне и бросил погибать в том ужасном месте. Я отчаянно боролась с пугающими мыслями, отгоняла их всевозможными способами… Но тот факт, что я продолжала находиться там, сводил меня с ума и говорил об обратном — он все же бросил меня и вовсе не собирался вызволять из того ада.

Сохранять рассудок было действительно трудно. Но еще труднее было изо дня в день выполнять одни и те же действия, бороться со смертельной усталостью, безжалостными мозолями от толстенных и тяжелых сапог, подавлять чувство голода и научиться полностью его не замечать, наблюдать, как чуть ли не каждый день кто-то помирает от неизвестных болезней… и одновременно пребывать в каком-то отрешенном и подвешенном состоянии, убеждая себя, что все происходящее — дурной сон. Находиться в отдельном мирке, который был далек от настоящей свободной жизни… Мы даже не знали закончилась ли война, что происходило в немецком обществе, сколько наших городов освободили от немецкой оккупации, сколько битв выиграли советские солдаты…

Я ничего не знала. А самое страшное было постепенно осознавать, что с каждым днем мне и вовсе не хотелось узнавать что-либо из внешнего мира. Меня пугали подобные мысли.

Дни, которые я отчетливо запомнила, можно было пересчитать по пальцам. Одной из которых была февральская ночь 1944 года. Это произошло спустя буквально пару недель моего пребывания в прачечной. Среди ночи нас разбудил страшный грохот, а земля под ногами задрожала как в самом безумном кошмаре. Было ужасно страшно, во всем бараке нарастала паника. Несколько девиц стали читать «Отче наш», а кто-то даже крикнул в отчаянии: «ну вот и все!». Спросонья мы даже не сразу и сообразили, что бомбили соседний баварский город.

Из утренних разговоров надзирательниц на немецком, мне удалось подслушать, что в ту ночь английские самолеты сбросили сотни бомб на завод по производству самолетов и главный железнодорожный вокзал города Аугсбург. Последствия атаки были разрушительными как для остарбайтеров, работавших на том заводе, так и для мирного населения.

Холодок прошелся по коже, как только я осознала, что следующими жертвами атаки могли оказаться мы. И никто не знал, какая минута могла стать для него последней. Но я приняла решение, не говорить всем в бараке, что подслушала в то утро. Мне показалось правильным не нагнетать и не сеять панику среди женщин. Ведь куда приятнее жить и надеяться на спасение от рук наших солдат, чем каждую секунду гадать, когда сверху упадет очередная бомба союзников…

С того дня я была единственной, кто запер тот страх в груди, не дав вырваться ему наружу.

Мне отлично удавалось сохранять в тайне знание немецкого. Там он и не нужен был вовсе. Между собой общались мы только на русском, иногда подпевали украинским песням в бараке, когда кто-нибудь вдруг запоет, чтобы не думать о плохом. Надзирательницы раздавали приказы хоть и на ломанном русском, но мы понимали их с первого раза.

В апреле 1944 фрау Роза по-настоящему взбесилась. Она и до того была не особо благосклонна к нам, но после первых баварских бомбежек и вовсе озверела. Несколько раз я была свидетельницей перепалки двух надзирательниц. Фрау Грета была недовольна тем, что фрау Роза частенько наказывала нас за любые мелочи, и наказания те зачастую не соответствовали характеру нарушения. Мы ходили словно по минному полю, не зная, на какое наказание натолкнемся сегодня. Ведь в любой момент фрау Роза могла влепить нам пощечину или с силой ударить рукой в живот только за то, что мы посмотрели на нее не тем взглядом, каким бы она хотела.

День, когда все пошло наперекосяк, и когда моя относительно спокойная жизнь в прачечной закончилась — изначально начался с очередной нервотрепки. С самого утра фрау Роза наказала нас пятерых только лишь за то, что мы плотно общались и везде ходили вместе. Судя по ее крикам, она вдруг заподозрила, что мы учиняем бунт и хотим сбежать. Поэтому тут же придумала нам очередное наказание — босиком и по уши в грязи до изнеможения перетаскивать булыжники с места на место под проливным дождем. Все бы ничего, но заставила она нас делать это на переднем дворе прачечной, где за забором прогуливались жители пригорода.

Первый час прошел без относительных происшествий. Я, Вера, Галка, Надька и Тонька молча таскали камни и огромные булыжники к зданию неизвестно зачем и для чего. Дождь полностью промочил наши синие платья, отчего они стали еще тяжелее. Ладони стерлись в болезненные мозоли, мышцы на руках затвердели и дрожали каждый раз, когда я тащила очередной булыжник. Ноги еле волочились по ледяным лужам и вязкой грязи, и я молила только об одном — чтобы все поскорее закончилось.

В тот момент я была готова на все — хотя бы на смерть…

— Эй, русские свиньи! — раздался позади мальчишечий голос с издевательскими нотками.

— Вы только и способны что камни таскать! — подхватил второй с презрением.

Я обернулась, уловив трое светленьких мальчиков лет тринадцати с обратной стороны забора. Они были одеты в черные шорты и промокшие насквозь табачно-коричневые рубашки с черным галстуком. На левом плече у них была красная повязка со свастикой, а на голове красовалась черная пилотка.

Я остановилась, бросив булыжник в кучу, и продолжила разглядывать их злобные лица, и не верила своим глазам. Никогда прежде мне не удавалось встречать ребят из Гитлерюгенда. Их перекошенные от злобы лица навсегда отпечатались в моем сознании.

Кто-то из них поднял небольшой камешек с земли и с силой швырнул в нашу сторону. Он попал в аккурат в спину Тоньке, отчего та болезненно вскрикнула, а мальчики громко и с наслаждением засмеялись.

— Так и надо тебе, грязная русская девка! Работай на благо Третьего Рейха!

— Що эти фашисты там балакают? — спросила Галька запыхаясь. Она бросила на землю очередной булыжник, громко выдохнула и стерла пот со лба. — Ироды проклятые.

— Не обращай внимания, Галя, — постаралась утешить Верочка, подхватив камень поменьше. — Это мальчишки из Гитлерюгенда. Они злые очень и лучше не попадаться им на глаза.

— Тонька, ты в порядке там? — спросила Надежда. Девушка остановилась на мгновение, чтобы хоть немного выжать подол платья.

— Эти зверюги мне чуть хребет не сломали! — пожаловалась Тоня, изобразив болезненную гримасу.

Но как только я хотела было сказать Верочке, чтобы та не подходила к забору, ей в голову прилетел