Собрание сочинений. Т. 3. Глаза на затылке - Генрих Вениаминович Сапгир
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А давно уже день стоит – просто ночь для удобства днем считать стали, все равно светло. Мама по улицам бегает – большая, розовая – и хлеба нет, то есть он есть – вот, в булочной продается, на полках белые булки и кирпичики черного лежат, а купишь – ничего в руках: ни белого, ни черного – ужас, настоящий кошмар наяву. А кукла стоит у стены, усмехается алыми губками.
«Вот ты какая! – схватила ее Кукла-хозяйка и стала трясти. – Мало того что свою мамочку съела. Отдавай хлеб в ладони. Не то вызову по телефону бульдозер, он тебе голову отрежет».
Стала кукла расти, расти. Как большая розовая башня телевидения стала. Полетели с башни булки и кирпичи – все бегут, ловят, радуются. А Кукла ловить не стала и своей маме строго-настрого запретила: нечего перед этой куклой-башней унижаться.
Тут несчастье случилось: упал кирпичик на симпатичного щенка, отдавил ему хвостик. Заскулил, заплакал щенок. Бросилась к нему Кукла, подхватила на руки: «Лучше бы мне тебя купили вместо этой вредной куклы, которая свою мамочку съела, которую подъемный кран спать уложил, которой во сне голову отрубили, которая сделала так, чтобы хлеба не стало, и которая теперь розовая башня, она нам всем хлеб дарит, а мы его брать не будем!»
И пошли они вместе: Кукла-девочка и щенок, не оборачиваясь.
Правда, после этого, говорят, щенка хулиганы утопили – вот беда-то, горе! – а Кукла тоже выросла, но это уже потом – после сказки. Выросла девочка, большая, розовая, мамочке своей на несчастье.
А телевизионная башня до сих пор стоит – некому ей голову отрезать. Где же такой выше неба бульдозер найдешь?
ПОДВИГ
Это еще в прошлую войну было. Или в позапрошлую. Лежали наши солдаты в окопе – или в чем там они еще лежали, защищали солдаты родину – или, может быть, чужую родину завоевывали – не знаю, но было, зашел между ними спор, кто какой подвиг может совершить.
Один уже бывалый солдат, бывало усмехнувшись в бывалые усы, сказал: «Была бы баба подходящая, я бы не один подвиг сейчас совершил».
Спорить с ним не стали, только молоденький такой с ясным взором солдат-подросток, какие бывают из деревенских, произнес: «Если на спор, я сейчас два языка возьму».
И пополз, а может, побежал, а может, запрыгал во тьму ночи, а может быть, в ясный день. Все тихо тогда на фронте было, слышно было, как кузнечики стрекочут, а может, цикады, а может, пулеметы вдали – все равно приятно…
Ждут, покуривают. Возвращается, однако.
«Где же твои языки?» – спрашивают.
«А вот», – говорит. И показывает: действительно, в солдатском зеленом котелке – два языка свежих да пара глаз, как яйца куриные.
«А зачем глаза?» – спрашивают.
«Языки нам про врага все расскажут, а глаза к нему дорогу покажут», – отвечает без запинки смекалистый солдатик.
«Молодец, совершил свой подвиг, – похвалил его наш лейтенант. – Тогда я сейчас тоже подвиг совершу, всех в атаку подниму».
Его на смех подняли: «Врешь, не поднимешь».
«А вот и подниму!» – азартный такой был.
И подвигнулся. Стал он, бедный, трудиться, солдат в атаку поднимать. А те не поднимаются – кто интересную книжку читает, кто газету на незнакомом языке просматривает (на фронте с чтивом трудно было, вот и читали что отберут у противника), а кто и вовсе письмо из дома читал-читал и не заметил, как там очутился – под одеялом, жена мягкая, горячая под боком. Кто же это будет из домашней постели прямо в атаку подниматься? «Да иди ты, – говорят, – лейтенант, сам куда-нибудь в атаку». Мягко говоря.
Рассердился наш герой. Выскочил из блиндажа или из казармы, или из хода сообщения – ну из чего-нибудь да выскочил. Кричит: «Держитесь, гады!» – и бросает в казарму, в блиндаж, в подвальный этаж или в темную яму – все равно куда – дымовую шашку, гранату или просто забористое татарское слово – и не успело это там разорваться, как весь взвод оттуда выскочил и построился. А того, который дома под периной лежал, прямо за тыщу километров пронесло и босого на снег шлепнуло. Сидит – ничего не понимает, в руках большую соленую рыбу держит, с собой прихватить успел.
Смотрит противник: рвануло в наших окопах. «Что же, – думает, – у них рвануло, а у нас – нет». Глядим, рвануло и у них.
Пошли у нас телефонные разговоры по всем проводам.
«Дайте огоньку!»
«Даем огоньку!»
Большую «козью ножку» наши артиллеристы свернули, в небо газетным раструбом уставили. Трещит наша махра, большими красными искрами стреляет.
Но и они тоже нам прикурить дали. Длинную сигарету «Мальборо» через колючие заграждения и ничейную полосу к нам протянули. А «Мальборо», известно, сильно дымит. Плохо нашим солдатам приходится – особенно некурящим. Кто винтовку выронил, на бруствер сел, откашляться не может. Кто в дыму бродит, как в тумане, командира ищет. А кто кайф ловит раскрытым ртом и глаза закрыл – все плывет и воронкой закручивается.
А лейтенанту – молоденький был – хуже всех. Затянуло его в затвор орудия и вытянуло через дуло вверх. Висит лейтенант над полем военных действий, как небо. Тут уж что хочешь делай, если ты небо. Подул он – дым развеялся. Приказал – солдаты в атаку пошли.
Сначала неохотно шли, потом приободрились – побежали. Потому что открыл противник огонь нешуточный. И навстречу ящики полетели. Здоровенные ящики и картонные коробки, только в небе свистят, попадет – сразу убьет. Ударится ящик об мерзлую землю – и разлетаются во все стороны шапки, дубленки, платья, костюмы, парфюмы, цветные зонтики, даже видеомагнитофоны. Всю землю усеяло, давай подбирай. И бутылки виски и банки пива валяются. Сначала боялись, а! была не была, схватил – не заминировано.
Взяли наши первую линию, вторую взяли, а третью брать не хотят.
– Возьмите!
– Не возьмем!
– Берите, если отдаем!
– Да не надо нам! Устали, объелись, обпились, трофеи некуда девать.
А они навязывают, насильно суют:
– И город наш самый главный возьмите.
Вот привязались! Нет, не отстанут, видно. Пришлось главный город брать, да в руках не удержали: слишком большой
