Следы помады. Тайная история XX века - Грейл Маркус

Затем можно прочитать о символизме программы Джона Кеннеди по сокращению числа противорадиационных убежищ в «Геополитике спячки», о целебности бунта в Уоттсе в «Упадке и разрушении товарно-зрительской экономики», о культурной революции Мао как о давешнем фокусе Чёрной Королевы[131] в «Точке взрыва идеологии в Китае», о гениальности актёрского саботажа в телевизионном детективе в статье «Плохие дни пройдут», и внезапно могло показаться, что все социальные факты — это сконструированные иллюзии, что никто не владеет иммунитетом против актуальности языка СИ, что никакое личное желание не было отлучено от своего требования нового мира. Но неважно, насколько изощрённой и ненасытной стала критика СИ, во всякий момент перелома или удобного случая, всякий раз, когда критика бралась со стола и пускалась в ход, она почти автоматически скатывалась в примитивизм Леттристского интернационала. И это был дух, лучше всего выраженный Дебором в 1953 году, в том году, когда он пытался удавиться, в году, когда Щеглов написал свой «Свод правил нового урбанизма»: «Забвение является нашей главной страстью»14.

Это означало открыть себя для омерзения такой глубины, что пропадают из вида все пути отступления, кроме безумия или самоубийства, — тупик антимира, где отказ от работы и искусства приводит лишь к отвращению к себе и солипсизму. Это также означало: мы хотим действовать, нас не волнует, к чему это приведёт; вот наша идея счастья, наш образ праведной жизни. Преобразованное в отрицание, «забвение является нашей главной страстью» становилось утверждением абсолютной субъективности, версией щегловского «каждый будет жить в своём собственном “соборе”», сен-жюс-товского «по-настоящему сражаться можно только за то, что любишь», версией борьбы за всех остальных как единственного способа построить город, где каждый сможет найти то, что он любит, или узнать, что это такое — построить город, где можно понять, для какой драмы была построена декорация. Призыв Дебора к забвению являлся золотом ЛИ. В СИ оно расплавилось вместе с призывом Сен-Жюста к действию, обещая праздник одиноким: «Наши идеи в голове у каждого».

Именно так омерзение нескольких, даже отказ одного могли поставить правительство на волосок от роспуска — во всяком случае, это было то заключение, к которому де Голль не мог позволить склониться. Как попытка вскрыть все противоречия геополитики и мировой истории, найти нить двустороннего связующего фактора и потянуть за неё, работа СИ всегда может быть сведена к грубым лозунгам: к «Я ПРИНИМАЮ СВОИ ЖЕЛАНИЯ ЗА РЕАЛЬНОСТЬ, ПОТОМУ ЧТО ВЕРЮ В РЕАЛЬНОСТЬ СВОИХ ЖЕЛАНИЙ», к «я хочу уничтожить прохожего». Но лозунги были также и шифровкой, намёком на нерассказанные истории, повествующие о способе бытия в мире одной фразой, и в драме, написанной СИ, зашифрованный лозунг, наследие ЛИ само являлось двусторонним связующим фактором: подобно письму Ладонны Джонс к Майклу Джексону, нужное граффити на нужной стене, в удачное время, в удачном месте, «…[нашим работам] не суждено попасть в Лувр», — писал ЛИ в № 19 “Potlatch” от 2g апреля 1955 года. ЛИ, — говорили Бернштейн, Даху, Дебор, Фийон, Вера и Вольман, — только набрасывал планы для настенных плакатов.

«Я муха в баночке крема ⁄ Я распространяю болезнь лучше блох ⁄ Которые бьются о твою витрину».

— “I Am the Fly”, Wire, 197815

«Мы молодое поколение ⁄ И нам есть что сказать».

— “Theme from The Monkees”, The Monkees, 196616

Вначале

«Вначале это едва ли вообще была группа», — сказал Вольман. Мы находились на третьем этаже в доме без лифта на рю ду Тампль в Париже, в его квартире, где единственным признаком стоявшего на дворе 1985 года являлся текстовый процессор, который он использовал для конкретной поэзии. «Это было сборище людей, которые высекали друг из друга искры. Некоторые, вроде Менсьона, никогда не предлагали больше одной строчки: “В любом случае нам не выбраться отсюда живыми”. И такая строчка не была пустышкой». Вольман подарил мне экземпляр “Internationale lettriste”, первого издания ЛИ, четыре выпуска которого выходили с конца 1952 года (иллюстрированная брошюра, разоблачающая Изу) до июня 1954-го (иллюстрированная уличная листовка с одним лозунгом); это был второй выпуск, как и последующие версии “Potlatch”, он представлял собой лист бумаги, распечатанный с двух сторон на ротаторе. Февраль 1953 года: строчка Менсьона была там вместе с несколькими другими под заголовком «Фрагменты исследований в области будущего поведения» (изречение Вольмана: «Новое поколение ничего не оставит на волю случая», нескладные фразы от Дебора и Сержа Берна). Чуть выше размещалась «всеобщая забастовка», также приписываемая Менсьону, хотя, вероятно, прерывистые афоризмы, требующие объекта или стены, имеют групповое авторство — так или иначе, вы слышите голос всей группы.

Ничто не связывает меня с окружающими, мир возник 24 сентября 1934. мне восемнадцать лет, прекрасный возраст исправительных учреждений и садизма, окончательно заменившего бога, красота человека заключается в его уничтожении, я — сон, которому так нравится сновидец, все действия трусливы из-за оправданий, я не сделал ничего, постоянный поиск небытия — это не что иное, как наша жизнь, декарт равноценен садовнику, существует лишь один возможный ход: я — и разносчик бубонов, и сама чума, всё, ведущее к забвению, прекрасно: самоубийство, смертная казнь, наркотики, алкоголизм, безумие, но мы также искореним носителей униформы, девушек, которые в пятнадцать лет ещё девственницы, людей с блестящей репутацией и их тюрьмы, если мы — те немногие, которые готовы поставить всё на кон, то это потому, что мы знаем, что нам нечего терять в случае проигрыша, любить или не любить его или её — всё одно и то же17.

ЛИ видел себя молодёжным движением — средний возраст его участников в 1953 году был где-то в районе 21 года, — но не массовым движением с отделениями и членскими билетами, как Молодёжный фронт Изу. Оно являлось символичным, даже для них самих — или только для них самих, так как на ЛИ больше никто не обращал внимания. В качестве молодёжного движения ЛИ был временным микросообществом, образованным из рефлексий об ущербном будущем и эха воображаемого прошлого. Кое-что было общим местом: обещания мира с повседневным технологическим мастерством, бытовыми удобствами и досуговыми приспособлениями, которые нетрудно увидеть в рекламе того времени, и то, что ЛИ называл «обезвреженными бомбами» и «затуплёнными ножами» дада и сюрреализма, которые нетрудно обнаружить под «тридцатилетним слоем праха»18. Но остальное в основном исходило от Дебора, который возводил символизм группы из фраз и изображений, вырезанных из своего контекста, фрагментов паззла, разбросанных на столе, чтобы найти, к