Учитель истории - Канта Ибрагимов

— Ха-ха-ха! — леденящим смехом натянуто засмеялась Ана. — «Покорили»! Уж Вы-то, Зембрия, знаете, кто кого покорил. Знаете, что именно по прихоти Константинополя, чтоб здесь кое-кому жилось жирнее, истребили всю мою семью, нас загнали в рабство, изувечили, растлили.

— Знаю, Ана, знаю, — грустно ответил Мних, — и моих перерезали, даже детей… А за что? За иную веру. А у самих вера одна — деньги, и идея одна —сладострастие. И сам я много лет даже из дому выйти не смел… Не-е-т, ты права. Нет никакой морали у империи, окромя как поедать окружающих, при этом сгнивая изнутри… И у нас не должно быть никакой моральной ответственности перед этим государством. Значит, надо их же методами бороться, иначе перережут и нас … и Остака… Мы должны присутствовать на чествовании Никифора, тем более, что нашей заслуги в этой победе немало, а поболее, чем всех остальных.

— Я не в форме, все костюмы малы, — еще пыталась воспротивиться Ана.

— О-о! Побойся Бога! — сразу же просияло упитанное лицо Мниха. — Поверь мне, ты стала еще очаровательней, скажем, женственнее… Да, и еще, я специально из Европы пригласил лучшего художника, чтоб нарисовать твой портрет.

— Зачем мне это?

— Это надо мне… и не только мне, — последнее он сказал вполголоса, и при этом Ана впервые заметила на лице Мниха какое-то отстраненное, тоскливое выражение — его мысли явно убежали далеко-далеко вперед…

В тот год зима в Константинополе выдалась на редкость суровая, затяжная, морозная, снежная. Как раз с началом весны прибыл к столице Никифор, а все дороги развезло, все раскисло, пообломалось, грязь по колено, не пройти, не проехать. По указу властей в городе собрали более десятка тысяч рабов, и они, без сна и отдыха, без еды и питья двое суток таскали от ближайшей каменоломни щебень и камни, все вычищали, выравнивали, буквально облизывали. И двое этих суток в городе в порту слышны были свист кнутов, ругань надсмотрщиков, и за эти сутки очень много рабов померло, и никто их не считал, и хоронить не хотели. Правда, была идея скинуть в море — корм будет рыбам, да вроде посчитали негуманным — приказали живым рабам собрать в кучу мертвых и поджечь, чтоб зараза не плодилась.

После этого город принарядили, всюду постелили ковры, понавешали шелковые занавеси, и как раз в этот момент прибыл Никифор в столицу. У Золотых ворот главный казначей Бозурко — украсил Никифора золотым венком. Затем триумфатор шел по городу, и всюду ликует, встречая полководца, народ. Главная церемония, как положено, на ипподроме. В царской ложе Роман II, его жена Феофана, окруженные пышным двором, многочисленной стражей.

Церемониальным маршем Никифор и его сослуживцы прошли перед царем, и после благодарности царя полководец с честью был приглашен в ложу, а по ипподрому продолжался парад, и каждый проходивший воин империи складывал на специальной площадке свой трофей в казну империи. Образовалась огромная куча из золота, серебра, драгоценностей. Здесь же ковры, шелка, слоновая кость, изделия из металла и дерева. И это лишь показательная часть, а еще есть кони и всякая живность, и под конец процессии длинная вереница пленников: и не только крепкие мужчины, зрелые женщины, много юношей, девушек и даже детей.

И здесь проявляется имперская заботливость. По заранее оговоренному сценарию эмир Крита и его сын Эмест не только помилованы, но даже названы почетными гражданами Византии, и старый эмир получает право совершать обряды своей религии.

К вечеру это торжество должно плавно переместиться в Большой дворец. Ана от толпы устала, и собираясь уехать домой, решила, хоть и натянутые у нее отношения с братом, а все-таки немного поговорить с ним, и было о чем. И в самом начале разговора к ним вальяжно подошла царица Феофана, более вольно, чем приличествует в свете, взяла под руку Бозурко.

— Ваше величество, позвольте откланяться, — Ана, быстро хотела ретироваться. — Мне уже пора кормить ребенка.

— О, Боже! — громко воскликнула царица. — Вы сами выкармливаете ребенка? Ужас!.. Позвольте, а как Вы сохраняете эту шелковистость кожи, эту статность, формы?

От присутствия брата Ана смутилась, а царица в том же капризном тоне:

— Раньше, говорят, Вы завсегдатаем были во дворце, в мое же царствование ни разу не засвидетельствовали свое почтение.

— Ваше величество, у меня ребенок, — извинялась Ана.

— Дети у всех есть. Я Вам рекомендую хорошую кормилицу. Ой, Бозурко, ну, стой на месте… какой ты нетерпеливый! — и вновь к Ане. — А Вы, между прочим, меня должны благодарить за этот брак. Эмест симпатичный мужчина дали мы жениху жизнь. Хотя и говорят, что это сватовство — дипломатический ход. Так ли это, Бозурко? — Вылощенный брат Аны понимающе, как солдат, услужливо кивнул. — А Вы, — вновь к Ане, — обязаны быть на обеде, как никак, а Вы природный блеск нашего двора. Я Вам даже завидую, — и царица, замысловато скосив глаза, своей холодной липкой рукой не без страсти пожала руку Аны.

Теперь Ана вынуждена была идти во дворец. Она не могла понять, о каком браке шла речь? Теперь во дворце сплошь новые лица, так что Ане стало еще более несносно это светское торжество. И при Лекапине, и при Константине во дворце всегда бывало много женщин или женского персонала. Но то, что творилось сейчас, понять было невозможно. Не женщин, а юных, как чета императоров, девиц с развязными манерами и отуманенно-томными взглядами — просто кошмар! И что самое ужасное, впервые во дворце она увидела своего мужа Астарха, и вроде он на важной службе — начальник царской охраны, а вокруг него тоже увивается пара девиц.

Как ни гневись, а плюнуть на этикет двора невозможно. Разыскала Ана главного церемониймейстера евнуха Самуила.

— Мне давно пора ребенка кормить. Вот-вот потечет.

— О, да-да, понимаю… А Зембрия давно ушел, сказал, страшно по внучонку соскучился.

Примчалась Ана домой. Увидев сына на руках Мниха, пуще прежнего разгневалась. «Вы!» — только прокричала она, а далее, задыхаясь, не могла подыскать нужных слов. А Зембрия вскочил, не выпуская ребенка, и в почтительном тоне выдал совсем иное:

— Ана, не я, клянусь, не я. Браки на небесах заключаются. Пойми, это дело межгосударственное, сверхважное. — И жеманно искривив лицо. — И вообще — это от чувств, от глубоких чувств… спросите у Азы.

— Аза?.. Моя сестра?! — вконец была огорошена Ана.

В эту ночь ноющее недомогание овладело Аной: по ее разумению, долгая неволя исказила души родных — все они стали замкнутыми, недоверчивыми, всеми способами вели борьбу за собственную жизнь.

Чувства тоски и одиночества завладели сознанием Аны, и до утра пребывая в ознобе, она сквозь слезы и всхлипы прижимала к себе единственно родное существо — сына. Правда, наутро Ана сорвала злость на сестре; много нехорошего наговорила, и в конце:

— Знай я это, кто бы тебя выкупал, войну затевал?

— Все это не так! — со слезами оправдывалась Аза. — Я этого не хочу, не хочу быть сотой женой! Это сговор, меня принуждают!

— Сговор? Кто тебя принуждает?

— Бозурко, ваша царица… и все, кроме тебя.

— О-о-о! — завопила Ана. — Это Мних, его очередные козни, не позволю!

Будто ожидая этого, Мних в тот день не явился, зато явился сам евнух дворца Самуил и предупредил: к вечеру к Ане прибудет императорская чета, а вслед эмир Крита и его сын — будет помолвка.

— Дело государственной важности, — тонким голоском постановляюще заключил евнух. — Все должно быть чинно, благородно.

Фактически это царский указ, и Ане деваться некуда, более того, теперь и она успокаивает сестру, и сама рьяно готовится к приему.

— Его величество император Византии недомогает, — вечером объявил евнух Самуил.

Но с помпой прибыли сама царица и ее важная свита, в том числе и Бозурко и Никифор. Следом не менее торжественно прибыли сарацины. Церемония прошла быстро и незатейливо, с формальным соблюдением смеси различных религиозных процедур. И лишь к торжественному обеду незаметно объявился Зембрия Мних:

— Поздравляю, — прошептал он Ане, и заметив ее крайнее раздражение. — Ну, если ты недовольна?.. Это всего лишь помолвка. У тебя она тоже была.

Током прошибло сознание Аны, в ужасе она глянула на жениха Азы, а перед глазами всплыл образ Христофора Лекапина.

Через день жених Эмест и его отец соизволили вновь посетить дом Аны. И пришли не просто, а с роскошными подарками. С сестрами они лишь по этикету вежливо поздоровались, кратко пообщались, и в это же время, вроде бы неожиданно, появился Зембрия Мних. И доктор, вместе со сватами, к крайнему удивлению Аны, уединились в крайней, не обустроенной для таких гостей глухой комнате, и там о чем-то беседовали очень долго, и даже чай не позволили занести прислуге. Значит, скрытничают, что-то Мних вновь замышляет, думала Ана. И в подтверждение этого важные гости уходили столь озадаченными, что толком, как положено на Востоке, даже не попрощались, а в спешке пытались поскорее убраться, скрыться долой.