С Евангелием в руках - Георгий Чистяков

Разумеется, и «житейское море» и «тихая гавань» поэту были известны не из нашего канона об усопшем, а из соответствующих латинских антифонов, но это не меняет сути дела: задача Данте состоит в том, чтобы рассказать, что происходит с душой после смерти, и заставить задуматься об этом человека, пока он жив. Totius operis subiectum est homo, «Предмет всего этого труда – человек», – восклицает автор «Божественной комедии».

В одном из писем (оно было написано на латинском языке года за четыре до его кончины) Данте говорит о том, зачем он написал свою «комедию». «Надо сказать кратко, – замечает поэт, – что цель всего произведения и этой его части [т. е. «Рая»] – отвратить [removere] живущих в этой жизни от состояния бедствия и привести [perducere] к состоянию счастья».

В поэме Данте – ведомый, он, подобно старательному ученику в средневековой школе, прислушивается к тому, что ему говорят три поэта (сначала – язычник и в то же время почти ветхозаветный пророк Вергилий, затем Папиний Стаций, которого Данте делает тайным христианином, и наконец святой и подвижник Бернард из Клерво) и, конечно, la gloriosa donna de la mia mente, или «сияющая во славе госпожа моей души» Беатриче, когда они, сменяя один другого, проводят Данте по Аду, Чистилищу и Раю. Но именно поэтому ему удается провести по этой дороге своего читателя: он не учит нас, а учится вместе с нами, не читает нам мораль, не проповедует, но просто вовлекает нас в свое духовное странствие, которое очень быстро становится и нашим.

Сначала, говорит поэт, это путешествие ужасно и полно грязи, но в конце оно становится «счастливым, желанным и благодатным», ибо приводит человека в Рай. Для Данте его труд – morale negotium, «нравственное действие»; он предпринят им не для того, чтобы предоставить человеку объект для созерцания, но чтобы помочь ему измениться, стать другим и вырасти из самого себя. Прийти «прежде конца к покаянию». В этом смысле его книга – такой же έγχειρίδιον, или руководство к действию, как и «Лествица» преподобного Иоанна.

Осознав это, можно без труда понять, почему он называет свою поэму «комедией». Это – commedia spirituale, или «духовная комедия». Так в средневековой Италии назывались разыгрывавшиеся на уличных подмостках пьесы о том, какие испытания претерпевает после смерти человека его душа. Идея «комедии» пришла с улицы, и поэтому естественно, что она написана на volgare – том простонародном языке, которым пользуются даже не простолюдины, a mulierculae, иначе говоря, «бабенки», которые нигде и никогда ничему не учились.

Однако, в отличие от авторов духовных комедий Средневековья, Данте предлагает нам не откладывать путешествие души до смерти. Мераб Мамардашвили в своей последней лекции, прочитанной в октябре 1990 года, подчеркнул, что Страшный суд «есть указание на свойство каждой минуты нашего существования, а не чего-то, что с нами будет в некоем будущем… Страшный суд означает простую вещь: здесь и сейчас ты должен извлечь смысл из опыта, чтоб он дурно потом не повторялся, должен завершить жизнь и возродиться или воскреснуть из обломков и пепла прошлого». В том, что Мамардашвили, которому вообще была чрезвычайно близка идея духовного путешествия, почерпнул это понимание Страшного суда у Данте, можно почти не сомневаться.

Путь покаяния приводит к пасхальной радости. В конце XXIII песни «Рая» поэт упоминает о пасхальном гимне в честь Пречистой Девы Regina caeli («Царица Небесная, радуйся»), а вся следующая, XXIV песнь от начала до конца просто-напросто пронизывается мотивами пасхальной литургии. Она начинается со слов «Блаженны званые на вечерю Агнца», которые в чине латинской мессы предваряют момент причастия, только здесь они звучат по-итальянски. Далее читатель сталкивается с «Верую», но опять-таки в итальянском (потрясающе ярком) варианте и наконец с песнью святого Амвросия Те Deum laudamus – «Тебе Бога хвалим», которая превращается тут в итальянское Dio laudamo.

Поэт, наполнивший свое «Чистилище» латинскими песнопениями и вообще литургическими текстами на латыни, делает нас в «Рае» участниками мессы, которая – во всяком случае, в глубинах сердца или, как сам он говорит, ne la secretissima camera de lo cuore, «в самом сокровенном покое сердца» – совершается на простом и доступном каждому volgare. В 1300 (с точки зрения католика, юбилейном, как и наш 2000-й, а следовательно, поворотном) году в дни Страстной седмицы и Пасхи Данте пережил нечто чрезвычайно важное. Какой-то очень личный опыт осознания того, что выражено в повторенных сначала апостолом Павлом (1 Кор 15: 54–55), а потом Златоустом словах пророка Осии (13: 14): «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?» и Исайи (25: 8) «поглощена смерть победою».

Сама «комедия», однако, была написана позднее. Поэт начал работать над ней не ранее 1304 года и закончил ее в Равенне в 1321 году – буквально за несколько недель до смерти. Последние песни «Рая» сначала считались утерянными, однако потом, как сообщают биографы поэта, сам Данте через восемь месяцев после смерти явился во сне своему сыну Якобо, который вместе с братом Пьетро уже начал «с глупейшим самомнением» пытаться сочинить окончание поэмы, и указал ему на тайник, в котором хранилась рукопись. К тому времени она настолько отсырела, что, несомненно, погибла бы, если бы не была найдена. Об этом событии иногда говорят как о чуде святого Данте.

«Божественная комедия» делится на три части не только по тематике, но и с точки зрения того, как именно, какими органами чувств предлагает нам воспринимать ее автор. «Ад» весь, от начала до конца, построен на зрительных образах, «Чистилище» с его постоянной латынью, бесчисленными литургическими цитатами и удивительным переводом молитвы «Отче наш» на итальянский язык – на звуковых, и наконец «Рай» – на световых. Здесь всё наполняет собою свет, который блещет, горит, сияет, струится, льется, пронизывая всё вокруг, отражается, искрится и лучится.

Свет – это riso de l’universo, то есть «улыбка вселенной», его характеризует «белизна» (bianchezza) как colore pieno di luce, или «цвет, полный света». И вообще ключевыми словами «Рая» являются такие, как lume (свет), fulgore (блистание), splendor (сияние), raggio (луч), vista (зрение), occhi (глаза), vidi (я видел), fiamma (пламя), luce (свечение) и тому подобные. Эти слова повторяются здесь настолько часто, что порою кажется, будто текст состоит из них одних. В «Рае» у Данте всё сияет, и никакого другого содержания, кроме этого сияния и света, здесь практически нет.

Вижу, говорит поэту Беатриче, come già resplende nell’intellecto tuo l’etterna luce, то есть «как вечный свет уже сияет в твоем сознании». Проходит какое-то время, и уже сам Данте радуется тому, что его зрение всё больше и больше погружается в лучи высшего света. Поэт молчит, созерцая этот свет и, понимая, что ему не хватит никаких слов для описания всего того, что он видел, просит Бога как Высший Свет (о somma luce) о том, чтобы его язык смог хотя бы искру Его славы сохранить для людей будущего.

В 1317 году, посылая рукопись значительной части «Рая» в дар своему благодетелю Кан Гранде делла Скала, он предпосылает своей поэме, в сущности, в качестве эпиграфа слова апостола Павла: «Знаю о таком человеке, – только не знаю – в теле или вне тела: Бог знает, – что он был восхищен до третьего неба и видел тайны Божии, которые человеку нельзя пересказать»[67]. Данте, естественно, цитирует Писание согласно Вульгате, но на память – и пропускает, казалось бы, ключевое слово этого текста – paradisus, «Рай», а главное, вместо audivit (слышал) ставит vidit (видел). Неточность этой цитаты вполне может служить ключом к пониманию всего «Рая». Данте удивительным образом сумел именно словами выразить то, что в словах невыразимо…

В письмах и «Монархии», написанных на латыни, поэт цитирует Писание очень точно и всегда по Вульгате, но в своем итальянском трактате «Пир» сам переводит евангельские и вообще библейские тексты на итальянский. Переводит удивительно просто, красиво и целомудренно. И как-то естественно наполняет их тем самым светом, что льется на нас со страниц его «Рая». Быть может, именно потому так хорошо звучит Писание по-итальянски сегодня, что у истоков его перевода на volgare стоят святой Франциск и Данте Алигьери.

Не надо забывать о том, что Данте, бывший, ко всему прочему, францисканцем из третьего ордена, родился всего лишь через тридцать девять лет после смерти Франциска Ассизского. В юности он вполне мог встречаться с людьми, которые еще помнили самого Poverello[68] и тем более святую Кьяру, которая не дожила до того дня, когда родился автор «Божественной комедии», всего лишь двенадцать лет.

«Мыслить – значит видеть»[69]