Леденцовые туфельки - Джоанн Харрис

— И что же ты собираешься теперь делать? — спросила я.

— Ну, во-первых, меня, кажется, пригласили на рождественский праздник? Или ты уже об этом забыла? — Он скорчил Розетт рожу, та засмеялась и закрыла лицо ладошками.

Мне уже начинало казаться, что Ру и не думает воспринимать случившееся серьезно.

— Так ты придешь? — с некоторым удивлением спросила я. — Ты считаешь, это для тебя не опасно?

— Я ведь обещал, верно? — сказал он. — К тому же у меня для вас припасен один сюрприз.

— Подарок?

Он улыбнулся.

— Подожди и увидишь.

Мне до смерти хотелось рассказать маме, что я видела Ру. Но я понимала: после вчерашнего разговора нужно быть осторожной. О некоторых вещах я ей в последнее время вообще боюсь рассказывать — вдруг она рассердится или не так поймет.

Зози, разумеется, совсем другое дело. С ней мы болтаем обо всем на свете. У нее в комнате я надеваю свои красные туфельки, а потом мы садимся к ней на кровать, укрыв ноги мохнатым пледом, и она рассказывает мне всякие истории: о Кецалькоатле, о Христе, об Осирисе,[59] о Митре,[60] о Семи Попугаях — мама раньше тоже часто рассказывала мне такие истории, но теперь у нее на это времени не хватает. По-моему, она считает, что я уже слишком большая для сказок. И вечно твердит, что мне пора повзрослеть.

А Зози считает, что взрослеть вовсе не обязательно. Она, например, совсем не хочет взрослеть, и жить на одном месте тоже не хочет. Говорит, что на свете слишком много мест, где она еще не бывала. И от возможности их увидеть она ни за что не откажется.

— Даже ради меня? — спросила я сегодня вечером.

Она улыбнулась, но как-то печально, по-моему.

— Даже ради тебя, моя маленькая Нану.

— Но пока ты же никуда не уезжаешь?

Она пожала плечами.

— Это зависит не от меня.

— А от чего?

— Ну, во-первых, от твоей матери.

Я была озадачена.

— Как это?

Она вздохнула.

— Я не хотела тебе говорить… Дело в том, что мы с твоей мамой… серьезно поговорили. И решили — точнее, это она решила, — что, возможно, мне пора от вас съезжать.

— Съезжать? — переспросила я.

— Ветер меняется, Нану.

Она сказала это совсем как мама, и я сразу вспомнила Ле-Лавёз, и тот ветер, и Благочестивых. Но не просто вспомнила, а подумала — об Эекатле, Ветре Перемен, и представила себе, как тут все будет, если Зози уедет от нас: ее комната пуста, на полу пыль, все снова стало обыкновенным — просто маленькая chocolaterie и ничего больше…

— Ты не можешь уехать от нас! — страстно воскликнула я. — Ты нам так нужна!

Она покачала головой.

— Была нужна. А теперь дела у вас идут хорошо, у вас полно друзей. Вот я и стала не нужна. Да мне и пора, в общем. Пора оседлать этот ветер, и пусть он несет меня, куда хочет.

Ужасная мысль пришла мне в голову.

— Это все из-за меня, да? — спросила я. — Из-за того, чем мы с тобой занимаемся? Из-за наших уроков, и куколок, и всего такого? Она боится, что, если ты останешься, произойдет еще одна Случайность…

Зози пожала плечами.

— Не стану тебя обманывать. Но я никогда не думала, что она окажется такой ревнивой…

Ревнивой? Мама?

— Ну да, — сказала Зози. — Вспомни, ведь раньше и она была такой же, как мы. И могла делать, что хочет, идти, куда хочет. А теперь у нее много иных обязанностей. Она уже не может вести себя так, как ей хочется. И теперь стоит ей взглянуть на тебя, Нану… в общем, наверное, ты слишком сильно напоминаешь ей обо всем том, от чего ей пришлось отказаться.

— Но это же несправедливо!

Зози улыбнулась.

— Никто и не говорит, что это справедливо, — сказала она, — Речь идет о том, чтобы держать себя в руках. Ты становишься взрослой. Овладеваешь нашим мастерством. И авторитет матери начинает значить для тебя гораздо меньше. Это ее тревожит, даже вызывает страх. Ей кажется, что это я отнимаю тебя у нее, что это я учу тебя тому, чему сама она научить тебя не может. Вот почему я должна уйти от вас, Нану. Пока не случилось нечто такое, о чем мы обе потом пожалеем.

— А как же наш праздник? — спросила я.

— Если хочешь, я останусь до праздника. — Она обняла меня и крепко прижала к себе. — Послушай, Нану. Я понимаю, как тебе тяжело. Но я хочу, чтобы у тебя было то, чего никогда не было у меня. Семья. Дом. Собственная комната. И если этому ветру нужна жертва, то пусть он возьмет меня. Мне нечего терять. И потом… — Она слегка вздохнула. — Я не хочу успокаиваться, не хочу жить на одном месте. Не хочу всю жизнь думать: интересно, а что же там, за соседним холмом? Я бы все равно ушла — раньше или позже; а теперь время как раз подходящее, ничуть не хуже любого другого…

Она укрыла нас обеих пледом, и я крепко зажмурилась, стараясь не плакать. И все равно где-то в глубине горла торчал какой-то комок, словно я картофелину целиком проглотила.

— Но я же люблю тебя, Зози…

Я не могла видеть ее лицо (глаза у меня по-прежнему были закрыты), но слышала, как горестно и протяжно она вздохнула — воздух вырвался у нее из груди с такой силой, словно его поймали в ловушку и долго держали под семью замками, а может, и в подземелье.

— Я тоже люблю тебя, Нану, — сказала она.

Мы еще долго сидели, завернувшись в плед. Снова поднялся ветер, и я была даже рада, что на Холме почти нет деревьев, — у меня в душе бушевала такая буря, что мне бы ничего не стоило с треском повалить любое дерево, разнести его в щепы, лишь бы убедить Зози остаться, лишь бы этот ветер согласился взять вместо нее кого-то другого.

ГЛАВА 9

23 декабря, воскресенье

Ах какой спектакль! Я же говорила вам, что в другой жизни могла бы сделать отличную карьеру в кинобизнесе. Великолепно сыгранная мною роль безусловно убедила Анук — семена сомнений прорастают быстро, — и это будет весьма мне на руку в канун Рождества.

Вряд ли она расскажет Вианн о нашем разговоре. Моя маленькая Нану — девочка скрытная; она не станет так просто делиться своими мыслями. Тем более мать так ее разочаровала, несколько раз солгав ей, а в довершение всего еще и выгоняет из дома ее лучшую подругу…

Анук умеет и промолчать, и притвориться, когда нужно. Сегодня, правда, лицо у нее несколько осунулось, но вряд ли Вианн пожелала обратить на это внимание. Она слишком занята, готовясь к завтрашнему торжеству, чтобы удивляться, почему у дочери пропал к нему всякий интерес, или задать себе вопрос, где Анук болталась весь день, пока она пекла пирожные и варила глинтвейн.

У меня, разумеется, тоже есть кое-какие планы, которые нужно довести до конца. Только они имеют не столь кулинарную направленность. Магия Вианн — в теперешнем ее виде — на мой вкус, какая-то чересчур домашняя. Только не думай, Вианн, что я ничего не замечаю! Весь дом буквально пропитан волшебными соблазнами и мелкими чудесами, которые пахнут лепестками роз и миндальным печеньем. Да и сама Вианн — в своем красном платье, с красным шелковым цветком в волосах…

Ну и кого ты пытаешься провести, Вианн? Нечего и стараться, ведь я это делаю в сто раз лучше!

Я сегодня почти весь день бегала по делам. Нужно было кое-кого повидать, кое-что сделать. И сегодня же я выбросила в помойку все, что еще оставалось от тех жизней, которыми я пользовалась в последнее время, — я имею в виду Мерседес Демуан, Эмму Виндзор и даже Ноэль Марселен. Должна признаться, что сделала это не без душевной боли. Но долой балласт — он только замедляет полет, и, кроме того, все это мне больше не понадобится.

Затем нужно было нанести нескольких светских визитов. Навестить мадам из кафе «Стендаль», которая делает такие успехи; Тьерри Ле Трессе, который все это время шпионил за chocolaterie из-за ближайшего угла, тщетно надеясь застать там Ру; и самого Ру, который съехал из своей ночлежки неподалеку от кладбища и перебрался прямо на кладбище, где домом ему служит одна маленькая часовенка.

Часовня, кстати сказать, вполне уютная. Такие склепы и часовни строили для богатых мертвецов в те времена, когда столь роскошные апартаменты живым беднякам даже не снились. В общем, с помощью регулярно поставляемой дезинформации, а также изрядных порций сочувствия, слухов и лести — не говоря уж о деньгах и моих особых лакомствах, которыми я постоянно его снабжала, — я добилась от Ру если не доверия и признательности, то по крайней мере присутствия на рождественском празднике в нашей chocolaterie.

Я отыскала Ру на задах кладбища, у стены, которая отделяет его от улицы Жана Леместра. Это довольно далеко от центрального входа, здесь полно заброшенных могил с треснувшими и совсем разбитыми надгробиями, которые словно прячутся среди куч компоста и мусора вместе с бродягами и отщепенцами, греющимися у костерка, разожженного в большой жестянке.