Приключения русского дебютанта - Гари Штейнгарт

Эпилог

1998 год

А я играю на гармошке

У прохожих на виду.

К сожаленью, день рожденья

Только раз в году.

Ночью невозможно было заснуть. Летняя гроза постепенно набирала силу, пытаясь пробиться сквозь двойные окна и штукатурку, чтобы с ехидством оповестить о тридцатом дне рождения Владимира, — ничего иного от климата Огайо, объявившего монополию на непогоду, ждать не приходилось.

И вот утро на кухне, семи еще нет, невыспавшийся Владимир ест хлопья с фруктами. Полчаса он наблюдает, как кровавым пятном расплывается клубника, с маниакальным весельем топит в молоке банан. Гигантский волос Морган, зажатый дверцами кухонного шкафчика, выгибается дугой под сквозняком, словно указательный палец в манящем жесте.

Утра он теперь проводит в одиночестве.

Морган, взявшая отпуск в больнице, где она числится интерном, еще спит, бережно сложив руки на сферическом животе, который, похоже, поднимается и опускается независимо от ее дыхания. Глаза у Морган опухли и слезятся от аллергии на пыльцу. Лицо полнеет и, возможно, обретает менее доброе выражение на пороге четвертого десятилетия жизни. На кухне дыхания Морган не слышно, и Владимир прислушивается к дыханию дома, наслаждаясь, как и его отец когда-то, воображаемой безопасностью американского жилища. Сегодня это вдохновенное гудение электрического генератора, захороненного глубоко в подвале; гудение, которое иногда переходит в вой, отчего в посудомоечной машине звенят тарелки.

— Пора идти, — говорит Владимир кухонной машинерии и вздымающейся над раковиной занавеске с вышитыми подсолнухами.

Он огибает предместье по рваному краю, высокомерные особнячки на одну семью, вроде того, в каком живет он сам, сменяются сплошной вереницей домов межвоенной поры — угольно-черных то ли по замыслу строителей, то ли по произволу промышленности, окружающей город, трудно сказать. Несмотря на ранний час, на перекрестках тесно от нарождающегося утреннего транспорта. Владимир, в плюшевом коконе роскошного легкового фургона, слушает наждачное пение Владимира Высоцкого свою любимую утреннюю песню про советскую психушку, где больные, узнав из телевизионной передачи про Бермудский треугольник, мучаются тревожными догадками. («Надо выпить треугольник!» — взвился бывший алкоголик).

С назойливым щебетом, предвестником досады, звонит телефон в машине. Владимир с сомнением смотрит на него. Восемь утра. Время для семейных поздравлений с днем рождения, ежегодного послания матери к Владимиру. С верхушки стеклянного небоскреба в Нью-Йорке несется торжественный вопль:

— Дорогой мой Володечка! С днем рождения!.. Счастливых тебе начинаний!.. Мы с отцом желаем тебе блестящего будущего!.. Огромных успехов!.. Ты такой талантливый молодой человек!.. Мы дали тебе все, что могли!..

Наступает долгая пауза. Владимир ждет, что она сейчас разрыдается, но мать сегодня не устает удивлять.

— Видишь, — говорит она, — я даже не плачу на этот раз! А с чего мне плакать? Ты стал настоящим человеком, Владимир! На это ушло тридцать лет, но ты наконец-то выучил самый важный жизненный урок слушайся маму, и все будет хорошо. Помнишь, как я защищала тебя в детском саду? Помнишь маленького Леню Абрамова, твоего лучшего друга?.. Я кормила вас конфетами «Красная Шапочка». Ужасно вкусными. И ты был таким тихим, послушным ребенком. Тогда я могла тебя всего закутать в свою любовь. Ладно, он сделал тебя партнером?

— Пока нет, — отвечает Владимир, следя за приближением агрессивного молочного грузовика.

— Что же он за тупая сволочь такая, — вслух размышляет мать. — Женившись на Морган, ты стал членом семьи, он обязан сделать тебя партнером по бизнесу. Не волнуйся, я вправлю ему мозги, когда приеду на обрезание. А как Морган? Знаешь, когда мы виделись прошлой осенью и она не была еще беременна, я не могла не заметить… Она уже была немножко полновата. Особенно в бедрах. Ты должен ей как-то сказать об этом в очень мягкой американской манере…

Перевозка телят и нетелей обещала городу коммерческий блеск, исчезнувший вместе с животными… Но город все-таки выстоял, невзирая на суровые перемены и грозы, набирающие скорость над озером Эри. Кливленд все-таки выжил под развевающимся серым знаменем, знаменем Архангельска и Детройта, Харькова и Ливерпуля — знаменем мужчин и женщин, что селятся в самых невзрачных краях и там с гордостью, порожденной не верой или идеологией, но биологией и тоской, производят на свет хныкающую замену себе.

Да, старый добрый Кливленд. И кто Владимир, как не его капитан? Офис Владимира находится на вершине небоскреба, откуда его вотчина видна как на ладони — поля и моря, пригороды и столица. И оттуда же, под придирчивым руководством отца Морган, бухгалтер Владимир гонит на выпас в долину Огайо финансовое будущее многих мелких бизнесменов.

Гонит, пока не случается неизбежное. А случается оно по меньшей мере раз в неделю. Обычно после нагоняя от какого-нибудь начальника-аккуратиста с вялыми среднезападными гласными и армейской стрижкой Владимир запирает дверь офиса, закрывает глаза и мечтает о… дельце! Провокации! Пирамидах! Турбосамолетах! Франкфуртской бирже! О старинном гиршкинском «что-нибудь в обмен на пшик»! Что сказала мать? Мы сильнее, чем эти люди. Просто бери от жизни все…

Но он не может. Все прошло, юношеский инстинкт угас. Он в Америке, где свежую газету кладут на порог ровно в 7.30 утра, — не то что в растрепанных владениях, где Владимир однажды правил.

Потому он откроет глаза и отопрет дверь. И прервет свой десятичасовой рабочий день. Поболтает с секретаршами, заглянет в образовавшиеся свободные минуты на последние страницы «Плейн дилер», чтобы узнать, как дела у местных спортивных команд, — статистика, необходимая для причудливых приятельских ритуалов, совершаемых с коллегами после работы. (Владимир, как уже было сказано, держит курс на всякого рода партнерство.)

И наконец, когда день, совершив оборот, вернется в исходную точку, он возвратится к Морган… к тоненькой струйке дыхания, вырывающейся из ее рта, к ушам, раскрасневшимся от тепла, словно в них спрятаны горящие угольки, к ее беременному телу, обхватывающему его по ночам с заботливостью будущей матери.

А что ребенок?

Станет ли он жить так, как когда-то жил его отец по-дурацки, восторженно, с размахом, чрез край?..

Нет, думает Владимир. Он уже видит своего ребенка. Мальчик растет сам по себе в укромном мире электронных гоблинов и умеренных сексуальных позывов. Надежно изолированный от стихий штукатуркой и двойными окнами. Серьезный и немного скучный, но не отягченный никакой болезнью, свободный от страха и безумия восточных земель Владимира. Сообщник матери. Частично иностранец для отца.

Американец в Америке. Это и есть сын Владимира Гиршкина.

Примечания

1

Барнум, Финеас Тейлор (1810–1891) — легендарный американский антрепренер, чья деятельность распространялась как на высокие, так и на низкие жанры искусства (в частности, оперу и цирк). — Здесь и далее примеч. перев.

2

Плющевая Лига — общее название для старейших университетов Новой Англии, кующих интеллектуальную элиту США.

3

Алваро Аалто (1898–1976) — выдающийся финский архитектор и дизайнер, один из столпов архитектурного модернизма.

4

«К-март» — сеть дешевых американских супермаркетов.

5

Гониф в переводе с идиша «вор».

6

Любимый (нем.).

7

Стейтен-Айленд — район Нью-Йорка, где в основном живут представители рабочего класса.

8

Американская рок-группа («южный рок»), пик активности которой пришелся на 1970-е.

9

«Манхэттенский трансфер» — роман известного американского поэта и писателя Джона Дос Пассоса (1896–1970).

10

Район в Нижнем Манхэттене, популярный у преуспевающих людей искусства.

11

Кен Кифф (1935–2001) — выдающийся британский художник.

12

Между нами говоря (франц.).

13

Литературе — капут! (нем.)

14

Театр «Метрополитен».

15

Американские пенсионные фонды.

16

Профессора (итал.).