Приключения русского дебютанта - Гари Штейнгарт

Три на его часах. Секундная стрелка продвинулась на пять делений вперед. И — оранжевый шар над головой. Небо покачнулось. Старый город вздрогнул. По Новому городу пробежала судорога. Землетрясение началось.

Морган!

Владимир понимал, что нужно побыстрее уходить, но не мог оторвать глаз от горящей Ноги. Как ни странно, она напоминала факел в руках статуи Свободы, разве что этот факел был куда величественнее. Красивые клубы серого дыма поднимались ввысь и плыли над Тавлатой и мощеными дворами замка. С обратной стороны Ноги, там, где вдоль Пятки сновал лифт и проходили кабели, электрические искры сворачивались в сине-белые спирали, ослепительные, как молнии, и срывались — хорошо бы, не нанося никому вреда, — на барочные формы «Столованского винного архива» и бутика «Хьюго Босс». Альфа оказался прав в своих вычислениях: Нога свернулась, две верхние трети рухнули в пустоту нижней трети. В теперешнем виде усеченная, дымящаяся Нога и впрямь стала вехой, пресловутым «пеплом истории», вокруг которого соберутся вскоре ветераны холодной войны и экономического факультета Чикагского университета, дабы погреть мускулистые ладони.

Морги, она сделала это! Запалила горизонт!

Но сейчас было не время гордиться своей странной возлюбленной. Город, застигнутый взрывной волной, грохотал под его ногами, словно под землей мчался бесконечный поезд метро. Владимир глянул на БМВ. Люди Сурка вместе с медсестрами, распластавшись на земле и задрав головы, смотрели на гигантскую пылающую конечность. Быстрым шагом Владимир двинул вниз по улице, решительно помахивая дипломатом. В отглаженных брюках и футболке с надписью «Прававедение», в которых он остался, сбросив больничный халат, он походил на типичного американского бизнесмена, отвергающего поездки на такси ради оздоровительных прогулок, и неважно, что его забинтованная левая рука болтается пушистым белым шаром, а на лбу красуется толстая марлевая повязка. Время от времени сбавляя шаг, он выравнивал дыхание, чтобы накопить энергию для рывка, как учил Костя.

И не зря копил. Когда он добрался до поворота, который должен был скрыть его от глаз русских, меж двумя рядами покрытых сажей домов эхом прокатился тоскливый вопль Шурика: «СТОЙ!»

Рывок!

Владимир побежал, дома слились в одно сплошное здание, а позади, в десятке метров от него, взревел мотор. Теперь Владимир ощущал только голову и ноги — раз-два, раз-два, ноги несли тело, как на блюде, как Костя носил свой крест. А ветер! Чертов ветер дул не в ту сторону по нескончаемой улице, будто в наказание колотя Владимира по больной груди, лишая запаса воздуха.

Не выйдет! Как из матрешки, из улицы, по которой он бежал, вывалилась другая улочка. Следуя правилам побега, Владимир нырнул в нее. Но в улочке, очевидно, затаился какой-то музей, потому что она была забита меланхоличными школьниками, которых подгоняли учителя, — ритуальный пробег быков в замедленном темпе.

Владимир остановился, наскоро перевел дух и крикнул:

— Русские идут! Бегите!

Предостережение прозвучало вполне весомо, поскольку раздалось мало того что по-русски, но и под грохот неуклонно разваливающейся стометровой сталинской Ноги. В вспыхнувшей неразберихе школьники орали, ранцы летали по воздуху, упитанные учителя проталкивались к детям, те вжимались в серую штукатурку домов либо падали, как оловянные солдатики, в подземный переход, где располагалась новенькая «Пицца-хат». Размахивая забинтованной рукой, как флагом народного сопротивления, Владимир продирался вперед, продолжая сеять тревогу; по счастью, он сбил с ног только одного ребенка — задумчивого, грустного маленького Кафку, напомнившего Владимиру его самого в детстве. Жалко мальчонку.

Вперед! В улочку ворвался свет, лившийся из открытого пространства — огромного бульвара, Народного проспекта! По-прежнему выкрикивая устаревшее предостережение, Владимир ворвался в толпу мирных гуляющих, которые в едином порыве изумления и радости, вывернув шеи, смотрели на оседавшую Ногу.

За спиной Владимира преследователи непрерывно жали на клаксон, пытаясь очистить улочку от третьеклассников. Нелегкая задача, ибо проезжая часть была не шире БМВ, а на тротуарах хватало места только маленьким столованцам.

Чувствуя, что выиграл время, Владимир, расталкивая деловых людей в лиловых костюмах и белых носках, выскочил на середину проспекта. И опять побежал. Только теперь дуализма разбитого торса и олимпийских ног более не существовало. Лишь боль и скорость! Теперь и веселый ветер был на правильной стороне истории, он громко гудел, перекрывая дребезжанье трамвая с длинным клювом: «ВЛАДИМИР ПОБЕДОНОСЕЦ!»

Чуть изменив курс, Владимир прошмыгнул под носом сливочно-оранжевого трамвая, бабушки в вагоне оцепенели, прижав к груди пакеты из «К-марта». Многоэтажный магазин маячил впереди, но Владимир и не подумал спрятаться в отделе мужской одежды, в исступлении он забыл даже о своей первоначальной цели — поймать такси, хотя мимо проехало не меньше десятка зеленых машин с черными шашечками, а также вереница полицейских автомобилей, мчавшихся с зажженными фарами к горящей Ноге.

Раз! Два! Раз! Два! Ноги несли его, даже не давая глотнуть воздуха, пока счет не слился в единое «раздвааа», — и вдруг Народный проспект кончился. Владимиру пришлось нажать на тормоза.

Перед ним — голубая дымка Тавлаты и перекинутый через реку мост. Перспектива угодить в ловушку на мосту, где нет ничего, кроме мутных вод внизу, не привлекала. Владимир свернул на набережную, и тут его скрутил приступ боли. Ребра чиркнули друг о друга со звуком ножей, скрежещущих о вилки, и крупный комок крови, оторвавшись от мокроты в легких, поднялся вверх, оставив во рту металлический привкус. Согнувшись и уже не помышляя о прежней скорости, Владимир плелся по набережной по направлению к замку.

Он миновал знаменитый ресторан, где обедал с Сурком, и задумался на секунду, не укрыться ли в этом интернациональном пристанище. Вряд ли в зале с нимфами на стенах и Коулом Портером в пианино допустят убийство средь бела дня. Но следующее здание показалось куда более интригующим. Огромный столованский триколор свисал из окна первого этажа, на нем сияла социалистическая звезда, давно изгнанная с прочих флагов. А если напрячь слух, то поверх городского гула можно было различить визгливый и натужный, в муках рождавшийся «Интернационал». Ну конечно! Большой зал дружбы народов! Где Франтишек читает хорошо оплачиваемые лекции старой гвардии коммунистов.

Вдалеке, там, где Народный проспект споткнулся о воду, встал, заглохнув, с дымящимися шинами и соответствующими звуками автомобиль Шурика и Бревна. Владимир глянул в другую сторону и увидел мощный скошенный капот «бимера» Сурка — сделанная на заказ машина плыла по набережной. Деваться Владимиру было некуда.

За плотными бархатными портьерами располагался нижний этаж просторной виллы, переделанный в зрительный зал. Мраморный Ленин нависал над пустой трибуной. Сама же трибуна возвышалась над рядами складных стульев, занятых сынами и дочерьми светлого будущего — подтянутыми старичками лет восьмидесяти. Бабушки были одеты все в те же синие спецовки, их революционные супруги выпячивали грудь, утыканную многочисленными знаками отличия.

В глубине зала, точнее, у левой ступни Ленина Владимир углядел самого молодого человека среди присутствующих, не считая его самого. В людных барах чуб, изгибавшийся вопросительным знаком, неизменно привлекал к этому человеку гибельное внимание. С высоты своего роста Франтишек тоже заметил Владимира и начал торопливо пробираться к нему через зал, умудряясь по пути пожать каждую протянутую руку, словно раввин в перерыве службы.

— Какого черта? — спросил он, выталкивая Владимира обратно, за бархатную портьеру и к улице за ней.

— Я не мог поймать такси! — закричал Владимир.

— Езус-Мария! Как ты нашел это место?

— Флаг… Ты же рассказывал… — Закрыв глаза, Владимир вспомнил, что надо дышать во что бы то ни стало. Он задышал. — Послушай, они подъезжают с двух сторон. И скоро примутся обходить здания. Понимаешь, о чем я? — Он оглянулся проверить, нет ли среди стариков в зале стражей Ноги, опасаясь, что они могут опознать его как участника разборки, устроенной Морган у Большого Пальца… Но все бабушки были для него на одно лицо.

— Что с Ногой? — поинтересовался Франтишек. — Я почувствовал, как задрожала земля, и подумал…

— Ее больше нет, — ответил Владимир. — Прикончили.

Голос Владимира проник в зал. Седые головы оборачивались, стулья скрипели, и вскоре по рядам пополз изумленный шепоток «Троцкий!»

Поначалу Франтишек не обращал внимания на этот шум: мало ли что способно поднять волну старческого слабоумия, прокатившуюся по аудитории. Он старался успокоить Владимира, твердя, что они заодно, они попутчики, «люди со вкусом в безвкусном мире» и что он сделает все, чтобы спасти Владимира. Но когда разрозненный шепоток «Троцкий» слился в пролетарское скандирование, друзья не могли более игнорировать происходящее вокруг. Со смущенными улыбками они обернулись к «народу» и слегка ему помахали.