Новый Мир ( № 2 2009) - Новый Мир Новый Мир

ты веришь Федору Сваровскому?

а я не верю ни на йоту

ни в бога и ни в божьих тварей

зеленых, маленьких, глазастых.

я доверяю только русскому

автопилоту,

когда с моста свисает парень,

когда земное ему застит

Андрей Немзер. Не довольно! Сто девяносто лет назад родился Иван Тургенев. — “Время новостей”, 2008, № 206, 7 ноября <http://www.vremya.ru>.

“Герой „Довольно” — умирающий . Как и герой „Дневника лишнего человека”. Тургенев с предельной остротой ощущал конечность человеческой жизни. Эта конечность и делает всякого человека „лишним” (социальные обстоятельства ей только умело подыгрывают), и художнику (в частности, повествователю „Довольно”) не дано одолеть всевластие энтропии. Есть люди, которых спасает вера, — Тургенев их глубоко почитал (перечитайте хотя бы „Живые мощи”). Но заставить себя верить невозможно (это тоже к вопросу о „трагизме”, раздражавшем Толстого, — что ж, его и Шекспир из себя выводил). Тургенев спасался от страха небытия деланием, а делом его была литература”.

Вадим Нестеров. Человек с четырьмя “эн”. — “Газета.Ru”, 2008, 27 ноября <http://www.gazeta.ru>.

“<...> рассказы [Николай] Носов начал писать незадолго до войны (первая публикация — 1938 год), но самые знаменитые, самые светлые и запоминающиеся писались в самые страшные годы. С сорок первого по сорок пятый”.

“Взять хотя бы не сильно-то и спрятанные аллюзии — то, что сегодня именуют постмодернизмом. В „Незнайке” и впрямь спрятана едва ли не вся русская классическая литература”.

“Описания столь точны и детальны, что поневоле закрадывается сомнение — как мог человек, проживший всю свою жизнь за непроницаемым тогда еще „железным занавесом”, нарисовать столь масштабное и безукоризненно исполненное полотно [„Незнайка на Луне”]? Тем более что выписан у него скорее не тогдашний капитализм, а капитализм сегодняшний. Откуда у него столь детальные знания о биржевой игре, брокерах, „дутых” акциях и финансовых пирамидах? <...> Чтобы хоть как-то объяснить это, появилась даже остроумная теория, переворачивающая все с ног на голову. Дескать, все дело в том, что новое общество у нас строили люди, которые все свои знания о капитализме получили из романа Носова. Вот они, на неосознанном уровне, и воспроизводили засевшие с детства в голове реалии. Потому, мол, это не Носов описал сегодняшнюю Россию, а Россию построили „по Носову””.

Открыть чердаки века. Беседу вела Екатерина Данилова. — “Огонек”, 2008, № 47, 17 — 23 ноября <http://ogoniok.ru>.

Говорит Владимир Маканин: “Я против мышления сценами, а не словом. Мышление сценами упрощает, выхолащивает прозу. Сценки-картинки хороши, как изюминки в булке, время от времени, а текст должен быть, конечно, сделан словом. <...> И современная проза должна уметь выдерживать конкуренцию с экраном. И это возможно.

У литературы помимо потока сцен (помимо романного мышления) есть великая изначальная вещь — слово”.

Олег Павлов. Комментарии к аду. — “Неволя”, 2008, № 17 <http://index.org.ru/nevol>.

О книге В. Зубчанинова “Повести о прожитом”. Среди прочего: “Но вопросы истории и веры оказались заглушены и теперь — только что выдворенные не из страны, а из литературы, где отказано им в осмыслении, точно бы в гражданстве. Эта участь постигла почти все лагерные книги, опубликованные в новейшее время, и даже великую — книгу Ирины Головкиной (Римской-Корсаковой) „Побежденные”, эпическое повествование о трагедии русского дворянства, подобное по силе своей разве что „Тихому Дону”. Головкина умерла никому неизвестной в 1989 году. Опубликованный через три года в „Нашем современнике” посмертно, роман ее похоронило всеобщее равнодушие и молчание. Литература светская и лагерная проза были чужды друг другу, начиная уже с „Одного дня Ивана Денисовича”. И в советское время, и в новейшее нет как нет у „литераторов” такой силы духа и мужества, чтобы воспринять эту правду”.

Григорий Ревзин. Между СССР и Западом. — “ПОЛИТ.РУ”, 2008, 12 ноября <http://www.polit.ru>.

Статья написана по мотивам лекции, прочитанной Григорием Ревзиным 15 мая 2008 года в клубе “ Bilingua ”.

“Архитектурный постмодернизм в его американском варианте (Роберт Вентури, Чарльз Мур, Филипп Джонсон, Майкл Грейвз и т. д.) был основан на компромиссе между современными методами строительства и историческими деталями, милыми сердцу обывателя. Сама идея следовать плебейским вкусам обывателей вызывала у архитекторов эмоции от легкой улыбки до приступов неудержимого хохота, и именно в этом смысле они и трактовали исторические цитаты, создавая такие версии исторической архитектуры, которые больше напоминали опыты поп-арта. Ирония рубежа веков в России состояла в том, что заказ Юрия Михайловича Лужкова был интерпретирован в том же духе — как неразвитый вкус обывателя, над которым следует подшутить. При этом шутка вместо иронии в отношении обывателя должна обозначать новую государственную идею России, вернувшейся к своим дореволюционным корням. В чистом виде постмодернизм американского толка в Москве редок, интересный пример — офисный центр Абдулы Ахмедова на Новослободской улице, но чаще у нас возникала какая-то помесь прикола с государственным значением. Это особая поэтика монументальной шутки, которая составляет основу московского стиля во всех перечисленных образцах. <...> До некоторого совершенства монументальной виньетки, венчающей эту архитектуру, стиль доводили скульптурные произведения Зураба Константиновича Церетели.

К началу 2000-х с изменением характера русского общества и русского бизнеса стиль стал постепенно сходить на нет, хотя отдельные его рецидивы доживают до сегодняшнего дня. В качестве примера приведу театр Et Cetera (Андрей Боков, Марина Бэлица), построенный в 2006 году. Рассматривая теперь этот стиль как бы задним числом, с одной стороны, поражаешься его пошлости, а с другой — не можешь не отдать ему должного. Ведь это, несомненно, оригинальное русское направление, какого не было нигде в мире. Вероятно, сама уникальность ситуации может быть оценена как достоинство и каким-то образом архитектурно выражена. Думаю, что именно это произошло в двух произведениях Сергея Ткаченко, в которых поэтика издевательского китча проведена с редкой последовательностью и изобретательностью, — дом „Яйцо Фаберже” на улице Машкова и дом „Патриарх” на Патриарших прудах. Рядом с этими произведениями все остальные образчики „лужковского стиля” выглядят какими-то унылыми репликами в жанре “так получилось”. Сергей Ткаченко довел абсурдность этой поэтики до состояния звенящей струны, и в этом даже появилось нечто возвышенное”.

Скрытый пафос философии. Виктор Милитарев: “Основная задача морального прогресса — понять, что делать с властолюбцами”. Беседу вел Михаил Бойко. — “НГ Ex libris”, 2008, № 42, 20 ноября.

Говорит Виктор Милитарев: “Я думаю о той необыкновенно заразительной силе, которой обладало богословие революции XIII — XV веков (ведь оно же возникло не в XX веке). В сущности, Джон Уиклиф и Джон Болл были ортодоксальные католики, которые при этом проповедовали богословие революции, суть которого в вопросе: „Когда Адам пахал, а Ева пряла, где были бароны и епископы?” Они имели огромный успех, и только чума не дала победить их социальному католицизму. Я думаю, что сегодня нужно просвещение, нужна проповедь справедливости, философия, описывающая границы неравенства и равенства, справедливости и несправедливости, анализирующая человеческую природу и моральные идеалы, природу естественных человеческих сообществ, таких как семья, содружество, нация. Только если здоровые моральные идеалы заразят некоторые естественные человеческие сообщества, это сможет породить силу солидарности, которая, в свою очередь, пробудит то, что Кропоткин называл „построительная сила народа”. И тогда либо низы научатся выдвигать лидеров, способных бороться с ломщиками, либо в элите произойдет раскол и какие-то из ломщиков покаются и перейдут на сторону народа. И то и другое я считаю чудом, никаких путей к этому не вижу. Но, как человек религиозный, я не могу считать себя пессимистом и верю, что это может произойти”.

Шамиль Султанов. Memento mori. Запад как цивилизация распада. — “Завтра”, 2008, № 43, 22 октября; № 44, 29 октября.

“То, что формирует культуры, искусство, идеологии, в конечном счете грамматические структуры языков — огромное, привычное и комфортное панно, объясняющее индивидам: зачем нужно жить. Эту грандиозную картину из неисчислимого количества слов и символов постоянно берегут, обновляют, лелеют, чтобы обмануть, заретушировать, скрыть от личности эту поразительную пустоту, которая угрожающе таится за такими обычными словами: „Смерть всегда тебя ждет””.