Светочи тьмы: Физиология либерального клана. От Гайдара и Березовского до Собчак и Навального - Михаил Делягин

В качестве примера того, как деньги государства уходят сквозь пальцы, приводилось содержание и питание детей в детских садах (то, что это позволяет родителям полноценно работать, либеральных реформаторов, разумеется, не интересовало). Возмущение вызывало и то, что школы должны были концентрироваться на обучении детей программе, а не предоставлять им платные услуги за пределами учебного плана (что неминуемо привело бы к отвлечению сил от собственно учебы и к снижению ее качества).

Кузьминов иезуитски признавал «большие достижения в прошлом» советской системы образования, — но лишь для того, чтобы постулировать необходимость полного разрыва с нею, чтобы система образования «могла удовлетворить новые потребности непланового рынка и открытого общества».

Настаивая на увеличении финансирования образования, Кузьминов последовательно делал все для разрушения его собственно образовательной, воспитательной функции, для превращения образования в простую сферу услуг, которая в силу невозможности контроля со стороны потребителей на глазах вырождается в инструмент ограбления и уродования целых поколений россиян.

Именно усилия Кузьминова, насколько можно понять, сыграли ключевую роль в превращении системы образования в средство самоудовлетворения социально не адаптированных интеллигентов за счет подготовки профессиональных безработных с завышенной самооценкой.

Главной идеей Кузьминова стало независимое электронное тестирование выпускников школ, впоследствии названное «единый государственный экзамен» (ЕГЭ). Еще в 2002 году правительствоРоссии взяло у Мирового банка кредит в 49,85 млн. долл, на проект «Реформа системы образования» — и уже в 2003 году началось экспериментальное применение ЕГЭ по всей стране. Даже президент ВШЭ и РСПП, верный соратник Гайдара Шохин признавал, что до двух третей сумм, получаемых Россией от Мирового банка, шли на оплату самого кредитора (его консультантов и экспертов). Оставшаяся треть «пошла на эксперименты, там и сям оседая в широких карманах».

Общество хорошо понимало, что введение тестовой системы как единственной (хотя она по своей природе должна быть лишь вспомогательной) отбивает у детей способность самостоятельно мыслить, приучает вместо выстраивания причинно- следственных цепочек искать готовые ответы, делает их беспомощными перед авторитетами, повышая тем самым их управляемость. При этом введение ЕГЭ сопровождалось не снижением, но усилением коррупции, переместившейся на уровень чиновников от образования, участвовавших в организации тестирования.

Однако, несмотря на все протесты, ЕГЭ продавливался железной рукой: либеральным реформаторам, как и государству в целом, надо было продемонстрировать какие–то успешные реформы, а реформа образования была одной из немногих либеральных реформ, не грозившей в начале 2000‑х, когда общество после 90‑х было еще очень бедно, крахом и социально–политическими потрясениями. Кроме того, в ЕГЭ были заинтересованы руководители органов образования регионального уровня, вероятно, рассчитывавшие (и, как показал ряд скандалов, вполне оправданно) на замыкание коррупционных потоков на себя.

Введение ЕГЭ привело к тому, что школьники в выпускной год, как правило, не учатся, а тупо натаскиваются в тренировках на прохождение тестов и зубрят возможные ответы. В результате его повсеместного внедрения весь первый курс преподаватели, как правило, вынуждены заново обучать студентов необходимой части школьной программы.

В отличие от ЕГЭ, идею финансового поощрения отличившихся выпускников Кузьминову, несмотря на всю влиятельность, так и не удалось провести в жизнь. Вероятно, потому, что она не создавала новых коррупционных возможностей.

Зато идея финансирования школ и вузов в зависимости от числа учащихся в бюрократических кругах, несмотря на отчаянное сопротивление профессионального сообщества, прошла «на ура». Она позволяла региональным властям ликвидировать небольшие школы и сэкономить на этом деньги; при этом в силу дотационности большинства регионов значительная часть экономии доставалась Минфину.

Возражения в стиле «если вдруг, — под влиянием гениального фильма, например, — все выпускники пойдут в цирковые училища, при подушевом финансировании это будет означать уничтожение всей системы образования» даже не рассматривались, — как и любые другие профессиональные возражения.

Речь шла об экономии, и никакие аргументы, кроме финансовых, либералов не интересовали.

Результатом реализации этой идеи стало закрытие множества малых школ, в первую очередь сельских, — и, соответственно, исчезновение многих населенных пунктов: лишившись возможность учить детей, люди бросали свои дома и ехали туда, где это еще было возможно.

В настоящее время эта идея переросла в концепцию «оптимизации образования», в рамках которой один учитель часто работает на несколько школ, а в одном помещении школы одновременно занимается несколько классов. Понятно, что качество учебы при этом заведомо близко к нулю, но зато деньги сэкономлены. Когда же родители пытаются протестовать против этого, как было в Карелии уже в 2015 году, им угрожают уголовными делами за «экстремизм».

Именно Кузьминов добился перехода к так называемой Болонской системе, вызывавшей протесты студентов и преподавателей даже в тишайшей Швейцарии. Помимо использования вспомогательных по своей природе тестов как главной системы оценки знаний (что разрушает способность самостоятельно мыслить, а в гуманитарных науках попросту невозможно), она предусматривала переход к двухступенчатой системе высшего образования.

Если в советской системе студенты первые два курса получали общие знания, а потом три года углубленно занимались своей специализацией, то Болонская система удлинила период получения общих знаний вдвое — до 4 лет, а период специализации сократила в полтора раза — до 2 лет. При этом работать по еще толком не полученной «специальности» стало можно уже после получения общих знаний — в качестве бакалавра, а магистратура становится все более и более платной.

В целом Болонская система направлена на сегментирование общества, на разделение молодежи на «низший класс», обученных подчиняться и исполнять простейшие функции, и «элиту», получающую действительно качественное образование в крайне ограниченном числе лучших вузов. Такая система обеспечивает временную управляемость общества, но блокирует его развитие, так как не допускает необходимого для него массового творчества.

Ее цель наиболее полно выразил Министр образования Фурсенко, в начале своего пути пытавшийся противостоять ЕГЭ, но затем подчинившийся доминирующей в либеральном клане тенденции, заявив, что целью высшего образования является превращение молодых людей не в творцов, как это было в «проклятом совке», и даже не в квалифицированных специалистов, а всего лишь в «квалифицированных потребителей».

Заслужив ненависть почти всего общества, Фурсенко покинул свою должность, став советником президента России. Однако автор этой политики — не допускающий подобных саморазоблачающих высказываний, грамотный и осторожный Кузьминов — сохранил свою позицию и влияние, и преемник Фурсенко Ливанов продолжил и даже усугубил его политику, как и Фурсенко, подставляясь под удар общественного негодования.

И мы воочию видим ее результат: трагедию в условиях кризиса целого поколения оболваненных «молодых менеджеров», виртуозно разбирающихся в том, какой банк дает более выгодный кредит, но не способных даже задуматься о том, нужна ли им приобретаемая на этот кредит вещь и чем они будут возвращать взятый кредит.

Неотъемлемым элементом либеральной реформы образования является существенное сокращение числа педагогических институтов под сурдинку разговоров об устарелости действующей системы подготовки педагогических кадров: сжимающейся, как шагреневая кожа, системе нужно меньше учителей.

Качество образования сознательно снижается: «ключевой компетенцией», которой, по мнению Кузьминова, должна учить школа, — это всего лишь «умение жить в гражданском обществе», то есть минимальная социализация, для которой достаточно почти любой семьи.

Наблюдение за реформами, инициируемыми Кузьминовым, создает полное ощущение реализации в области образования пресловутого гитлеровского плана «Ост», — только более аккуратной, более плавной и потому более успешной, чем предусматривалось немецкими специалистами три четверти века назад.

При этом сам Кузьминов вполне откровенно демонстрирует полную безграмотность в простейших вопросах, связанных с образованием. Академик РАН (и семи зарубежных академий), президент Московского математического общества, великий математик В. И. Арнольд вспоминал: «…Кузьминов, которому было поручено математику ликвидировать, …мне сказал: «Логарифмы никому и ни для чего не нужны». Я ему говорю: а как же, например, …закон Планка или параметрическая формула… «Да это, — он говорит, — мы экономисты, нам это не нужно». А я ему говорю: а закон Мальтуса как понять без логарифмов? Или, например, сложные проценты? …И оказалось, что …эти экономисты не знают о таких понятиях, как сложные проценты, инфляция и закон Мальтуса. Пришлось объяснять… Он оказался …способным учеником, через сколько–то недель …опубликовал в газете: «Мои предыдущие утверждения, что логарифмы не нужны в школе, были ошибочными — логарифмы очень полезны для вычисления сложных процентов.»»