Горькая кровь - Рэйчел Кейн

И даже если это правда, даже если это не выбор Майкла, то проблемой было…

Как она собирается это доказать?

В конце концов, Клэр уснула в часовне больницы — там тихо, спокойно, безлюдно, и ей была необходима духовная поддержка. Она хотела, чтобы пришел Отец Джо… Он был замечательным слушателем, и она отчаянно хотела с кем-нибудь поговорить.

Но в конце концов, она заснула, читая Библию опухшими от слез глазами и пытаясь устроиться поудобней. Даже если ей это удалось, она не помнила этого.

Клэр шесть раз звонила Шейну утром, но все ее звонки направлялись на голосовую почту, сообщения так и остались без ответа. Она была удивлена, увидев его около полудня, но он приехал не чтобы поговорить с ней, хотя на какой-то момент у нее появилась жалкая надежда… Он прошел мимо с полиэтиленовым пакетом в палату Евы, игнорируя ее.

Когда он вышел оттуда, он сел по ту сторону зала ожидания и уставился в пол.

— Шейн, — она сделала несколько неуверенных шагов в его сторону. Она хотела расплакаться, но знала, что так будет только хуже. — Пожалуйста, пожалуйста, поговори со мной. Пожалуйста…

— Я принес ее одежду, — сказал он. — Затем я отвезу вас обеих домой. Потом я уйду на некоторое время. Ты позаботишься о Еве. Сделаешь это ради меня.

— Но…

— Вещей Майкла уже нет, — сказал он. — Он собрал все вчера вечером. Я не знаю, куда он пошел, так что не спрашивай меня.

— Шейн, пожалуйста, посмотри на меня. — Она опустилась на стул рядом с ним. От него пахло потом, как если бы он ходил в тренажерный зал и еще не принимал душ. Он не отвел взгляда от рассматриваемой им плитки на полу. — У меня никогда ничего не было с Майклом, никогда. Я не знаю, зачем он сделал это, но это не то, что ты думаешь. Я никогда не изменяла тебе. Я бы не стала. Я думаю, что, может быть… может быть, Амелия заставила его так поступить. Потому что я действительно не думаю, что это был Майкл, не настоящий Майкл, понимаешь?

Он не ответил ей. Они сидели молча несколько мрачных секунд, а потом медсестра завернула за угол и сказала:

— Она готова.

Шейн вскочил на ноги, будто в кресло была встроена катапульта, и был уже на полпути к комнате Евы, прежде чем Клэр успела последовать за ним, ощущая медленную, неловкую и болезненную утрату.

Ева выглядела ужасно — без макияжа, кожа бледная, ушибы обесцветили ее опухшее лицо. Она позволила волосам падать вперед, чтобы скрыть самое худшее, но она также спрятала следы того, что она почувствовала, увидев Клэр за углом.

Что, вероятно, было благословением, подумала Клэр с ужасным всплеском незаслуженной вины. Я не целовала его! Это он меня поцеловал! Но она не могла настаивать на этом, не с Евой, разбитой от горя и так сильно пострадавшей.

И я оставила ее на тротуаре, истекающую кровью, подумала она. Я не могу забыть и этого.

Шейн повел коляску, как только Ева фактически упала в нее; она склонила голову и держала руки на животе, будто боялась, что разойдутся швы. Клэр поспешила вперед и забрала у медсестры пластиковый пакет с одеждой, некоторые документы и таблетки.

— Давайте ей по две таблетки два раза в день, — сказала медсестра. — Пусть спит. Ей это сейчас необходимо. Не поднимать ничего тяжелее книги, по крайней мере две недели. Следующий прием у врача в четверг. Кто-то должен привести ее и потом забрать. Ей нельзя за руль, пока не разрешит доктор.

Клэр молча кивнула, не особо вслушиваясь в инструкции; ее сердце болело от беспокойства за Еву, горя о Шейне, злости на Майкла. Теперь мы должны идти домой и делать вид, что все в порядке, подумала она, и концепция была довольно ужасной. Но какой у нее был выбор? Уйти? Она не могла. Еве нужен был кто-то, а Шейн уже дал понять, что предпочел бы сбежать. А Майкл уже.

Шейн быстро толкал коляску, не дожидаясь Клэр, она поспешила догнать их, но двери лифта закрылись перед ее носом. Ни один из ее соседей по дому не посмотрел на нее.

Она спустилась по лестнице и присоединилась к ним, когда Шейн остановил инвалидную коляску и помог Еве неуверенно добраться до переднего пассажирского сиденья катафалка.

— Я могу везти, — предложила Клэр. Шейн проигнорировал её и подошел к той стороне автомобиля. Он залез в него и завел двигатель, она едва успела добежать и тоже забраться в то, что Ева весело называла Углом Мертвеца, прежде чем он нажал на газ, чтобы ехать домой.

Эти несколько минут были ужасными. Клэр вцепилась в сумку с одеждой; она пахла последними Евиными духами BPAL и отдавала резким металлическим запахом — кровь, подумала она. Она бы выстирала их и убедилась, что они чистые, перед тем как вернуть. Шейн не думал бы об этом. Это было то, что она могла сделать, как небольшой акт любви.

Шейн был осторожным по дороге домой, избегая ухабы и плавно припарковавшись у тротуара. Он даже взял Еву на руки и понес внутрь, с нетерпением ожидая, пока Клэр откроет дверь.

Как только Ева оказалась на диване, окутанная пледом и с подушкой под головой, Шейн сказал:

— Ты же справишься с обязанностями сиделки, верно?

И направился к двери.

— Куда ты идешь?

— Не твое дело, — сказал Шейн. Клэр услышала, как за ним хлопнула дверь, и почувствовала, как слезы царапают горло; честно говоря, это было так больно, что она хотела броситься ничком на кровать и плакать в забвении. Стало еще хуже, когда она оглянулась и увидела, что вещи Майкла по музыке пропали без вести. Он даже забрал с собой кожаное кресло, то, на котором он любил сидеть, когда играл.

Дом ощущался холодным, черствым и пустым без Шейна и Майкла, без их любви к друг другу, что делала его домом.

Клэр опустилась возле Евы, положила голову на диванные подушки и старалась не думать об этом.

— Это не твоя вина, — сказала Ева очень тихо. Клэр вскинула голову с надеждой, пронзившей её, но Ева не улыбалась, и не было ничего на её распухшем лице, что Клэр могла интерпретировать как прощение. — Он всё время сомневался, я знаю это. Я просто была глупа, чтобы думать, будто он волнуется обо мне. Так что, может быть, лучше покончить с этим. Просто это так больно.

Она говорила не о физической боли.

— Я не знаю, почему он сделал то… что он сделал, и почему он так сказал, но это не так, Ева. Пожалуйста, поверь мне.

Ева закрыла глаза и вздохнула, будто была слишком подавленной, чтобы слушать.

— Хорошо, — сказала она очень слабым, ровным голосом. — Это не важно.

Клэр держала холодную руку подруги, и обе сидели в тишине в течение долгого времени прежде, чем зазвонил телефон Клэр.

— Алло? — Ее голос казался подавленным и грубым; она сама едва его узнала.

— Дорогая? — Это была ее мать. — О, Клэр, что случилось?