Да – тогда и сейчас - Мэри Бет Кин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Питер ждал на улице на скамейке под раскидистым кленом, янтарные листья устилали землю под его ногами. Он встал, едва увидев машину, а когда заметил на заднем сиденье ерзающих от нетерпения, радостно бьющих в ладоши детей, лицо его расплылось в улыбке. Фрэнки и Молли бросились к отцу, спеша поведать обо всем, что случилось в его отсутствие, и он сказал ей поверх их голов:
– Привет.
– Привет, – ответила Кейт, но не смогла сделать ни шага.
Она понимала, что нужно собраться, мысленно ругала себя, но ничего не могла поделать с охватившим ее оцепенением. Надо было кинуться к нему вслед за детьми, поцеловать его, прижаться к нему и сказать, что теперь все будет хорошо. Но Кейт словно разом покинули и нежность, и надежда, и волнение – все чувства, переполнявшие ее, когда она только покидала дом, включив тиховарку, чтобы по возвращении семью ждал ужин.
– Ты хорошо выглядишь. А чувствуешь себя как? – спросила Кейт.
– Хорошо, – ответил он, глядя в сторону.
Много позже Кейт поняла, что на самом деле хотела спросить: «Тебя вылечили?»
Хотя он в любом случае ответил бы «да».
Она отдраила дом к его возвращению. Натерла все до блеска, раздвинула шторы, чтобы мужа встретил свет. Холодильник ломился от свежих фруктов и овощей. Дети сделали открытки и гигантский плакат. Но шли дни, а Кейт все еще было тяжело находиться рядом с Питером. Было трудно смотреть ему в глаза: она боялась, что он угадает ее мысли, а еще больше боялась прочесть те же мысли в его взгляде. В один из одиноких вечеров Кейт достала свадебный фотоальбом. В отличие от обтянутых тканью и украшенных бантиками альбомов Сары или Натали, он был куплен в магазине «Все за доллар», а фотографировать их Кейт и Питер просили обычных прохожих, которых встречали по дороге в мэрию. Нежно-розовое платье Кейт едва прикрывало бедра, в волосы она вплела гроздь сирени. Питер был высокий, стройный, костюм топорщился на плечах. Они обнимались и светились от счастья.
Кейт боялась, что после возвращения домой муж будет скучать и чувствовать себя потерянным, но Питер развил бурную деятельность. Утро он проводил за компьютером, потом шел в библиотеку, а вернувшись, снова усаживался за компьютер. Когда она спросила, чем он занимается, Питер, не отрывая глаз от экрана, ответил, что ничем. Позвонил Бенни – сообщить, что назначены слушания по поводу пенсии, но Питера это мало заинтересовало. Он говорил по телефону, прохаживаясь по дорожке, а Кейт наблюдала за ним в окно. В «Нью-Джерси», как они стали называть место его временного пребывания, он пристрастился к травяному чаю и теперь выпивал десять, двенадцать, а то и пятнадцать чашек в день. Если раньше Кейт постоянно натыкалась на пустые бутылки, то теперь по всему дому стояли чашки с размокшими чайными пакетиками. Как-то раз она уже собралась сделать ему втык – неужели трудно хотя бы выбрасывать пакетики, а посуду оставлять в раковине! – но, настигнутая раскаянием, застыла посреди гостиной с чашками в обеих руках. И поклялась себе, что больше не будет пилить Питера и жаловаться. Только бы он и впредь обходился чаем.
Через две недели после возвращения домой Питер заявил, что хочет стать учителем. А точнее, преподавать в школе историю. Эта идея пришла ему в голову еще в Нью-Джерси, и теперь он начал прощупывать почву. У него не было степени магистра и нужного сертификата, но в приходскую школу могли взять и без них. Помощник капеллана со старого участка помог выйти на католическую школу для мальчиков недалеко от дома. Собеседование было назначено на среду после Дня благодарения.
– Здорово, – сказала Кейт. – Отличная идея. Уверена, эта работа как раз для тебя.
Она была рада за Питера. Счастлива, что все оказалось не зря. Только ей в новой жизни места не было. Сколько Кейт ни повторяла себе, что все будет хорошо, что именно такие глобальные перемены необходимы Питеру для счастья, она чувствовала, как сдвигаются тектонические плиты, – и вот уже она стоит по одну сторону разлома, а Питер по другую. Ни в одном из вымученных телефонных разговоров Питер ни разу не обмолвился о своих планах. Кейт мучилась и от обиды, и от мыслей о том, что эта обида – от эгоизма.
Питер просыпался чуть свет и помогал детям собираться в школу. Он так старался радоваться жизни, что Кейт поневоле испытывала к нему нежность. Одеваясь, принимая душ и выезжая со двора, она вновь и вновь перечисляла все, за что должна благодарить судьбу. Этому приему ее обучила мама, и он всегда работал безотказно. Кейт пыталась встать на место Питера и представить, каково это – потерять себя. Но стоило мужу на время утратить энтузиазм и запустить домашние дела, как ее сочувствие моментально испарялось. Хотелось припереть Питера к стенке и спросить: он вообще понимает, какая у него замечательная семья и что миллионы людей отдали бы все, чтобы оказаться на его месте?
– Твоя служба и вправду много для тебя значила? – спросила она как-то утром, когда Питер был в особенно мрачном настроении. Говоря это, Кейт прекрасно понимала, что намеренно закрывает глаза на нечто важное, но ведь, как бы то ни было, жизнь продолжалась. Одна глава закончилась, начинаем другую. Какой смысл распускать нюни?
Питер побледнел и вышел из кухни, но тут же вернулся.
– Ты жестокая, Кейт. Все говорят, что ты сильная, но на самом деле это жестокость.
Практичная. Хладнокровная. Психически уравновешенная. Нет, она не жестокая.
Да, может быть, резкая. Честная. Но нет, она не жестокая. Да как он смеет?
Это продолжалось несколько недель: два шага вперед – один назад. Но дни шли, и становилось легче, и лед медленно-медленно таял. Кейт стала прижиматься к Питеру ночью, невзначай прикасаться к нему, когда они суетились на кухне. Однажды вечером он дотронулся до ее плеча, и она обернулась, взяла его руку и поцеловала ладонь.
Ради экономии им пришлось урезать детям половину внеклассных занятий. Пока Кейт была на работе, Питер водил их в библиотеку, где были лего-клуб и музыкальный кружок. Как-то за ужином Молли заявила, что папу обожают ну просто всеее мамы. Питер улыбнулся Кейт, и в
