Сто рассказов о Крыме - Елена Криштоф

Дабы неповадно туркам было и дальше следовать по скользкому пути, который мог, наконец, привести к нарушению мира, Суворов требует, чтоб турецкий адмирал сурово наказал виновных.

Адмирал медлит. Нрав Суворова не дозволяет бездействия. Между тем, как действовать? Как, если главная забота не подать Порте Оттоманской прицепки в нарушении якобы со стороны Российской дружественного союза? Тут приходится воевать не числом, не умением даже, а одной хитростью, выдумкой дипломатической. Таланта такого рода современники в Суворове не подозревали. Однако он у него был.

Прежде всего, Суворов пригласил с собой Шагин-Гирея верхами объехать берег, ту самую часть его, которая особенно хорошо просматривалась с турецких кораблей. Суворов все время держался рядом с Шагин-Гиреем, показывал туркам, с кем теперь дружит крымский хан. Да как дружит — так и пляшет его тонконогий черный конь рядом с суворовской широкоспинной кобылой! А сам Шагин-Гирей только что в лицо не заглядывает русскому генералу.

Но прогулка была не просто прогулкой ради порчи нервов турецкому командованию. Суворов еще раз осмотрел места будущих укреплений Ахтиарской бухты. И ночью 15 июня отдал приказ трем батальонам "с приличною артиллерией и конницей" начать скрытно земляные работы по обе стороны бухты. К рассвету, был приказ, работы прекратить.

Утром Гаджи-Мегмет, командующий турецким флотом, увидел позади кораблей, у входа в море, довольно значительные укрепления, а на них — ни единого человека. Что такое? Зачем? Уж не хочет ли хитроумный Суворов запереть корабли в бухте? От Гаджи-Мегмета к Суворову полетел скорее нервный, чем обоснованный вопрос: что все это значит?

Впрочем, начиная работы, Суворов как раз рассчитывал на то, что у турецкого адмирала не выдержат нервы.

Морща в усмешке тонкие губы, Суворов писал размашистый ответ: "Дружески получа ваше письмо, удивляюсь нечаянному вопросу, не разрушили ли мы обосторонней дружбы… К нарушению взаимного мира никаких намерений у нас нет, а, напротив, все наше старание к тому одному устремлено, чтобы содружество сохранить свято. Итак, мой приятель, из сего ясно видеть можете мою искреннюю откровенность и что сумнение ваше выходит из действия вашей внутренности"…

Надо думать, иронию послания Гаджи-Мегмет понял. Но дело было сделано: «внутренность» адмирала не выдержала — неприятно, почти невозможно было наблюдать, как за спиной у тебя вырастают укрепления. Гаджи-Мегмет отдал приказ своим кораблям: из бухты выйти! Ветра не было, весельные лодки тянули фрегаты из гавани — такую порол спешку турецкий адмирал.

Потом Гаджи-Мегмет локти себе кусал, поняв, сколь опрометчив был его приказ. Суворов же мог не без торжества наблюдать турецкие корабли, освободившие Ахтиарскую бухту и стоявшие на рейде напротив деревень Учкуй и Авлита.

А бухта была доподлинно хороша. Или, может быть, к красоте и удобству ее многое добавляло то, что и туркам она приглянулась? Засватанная девка, известно, всем кажется краше. Но нет, бухта была точно хороша — в белых берегах, кое-где поросших лесом, узкая, недоступная ветрам, прозрачная…

Между тем Гаджи-Мегмет решил зайти снова в нее, якобы за пресной водой. Его не пустили. Проторчав несколько дней в виду строящихся русских укреплений, флот ушел в Синоп.

Императрица Екатерина отметила заслуги генерал-поручика Суворова. "…За вытеснение турецкого флота из Ахтиарской бухты" Суворову пожалована золотая табакерка. Слово вытеснение очень точно передавало суть дела.

Однако турки на том не оставили свои притязания. Уже в августе того же 1778 года их флот численностью более 170 «флагов» вновь приблизился к южным берегам Крыма, а затем блокировал все побережье от Балаклавы до Кафы. Ну что ж, корабли, как на прогулке, дефилировали взад-вперед вдоль берегов, пытаясь приглядеть место удобное для десанта. А по бурой от пыли и выжженных трав прибрежной степи, тоже взад-вперед, передвигались русские войска. Турки просились "сходить на берег для прогулки, — отказано под карантином; нескольким чиновным посидеть в Кафской бирже — отказано; набрать на суда пресной воды — отказано; той воды несколько бочонков — с полной ласковостью отказано" — так доносил в реляциях Суворов, провожая взглядом турецкие корабли, взявшие обратный курс на Константинополь.

Ставка турок на восстание татарской знати в Крыму провалилась. Укрепления береговой линии не разрешали надеяться на легкий успех. Эти укрепления и были, по существу, началом военному городу Севастополю. Я подумала так, стоя в Ленинграде в Александро-Невской лавре. Стояла я там над надписью на мраморном полу: "Здесь лежит Суворов". И никаких объяснений к этой чисто суворовской краткости. А уж если русский ты, должен сам знать, кто такой Суворов.

И мне захотелось написать о летних зеленых с белыми срезами холмах Севастополя, чтобы напомнить: "Здесь тоже стоял Суворов!" Стоял, нагнулся для чего-то, помял в маленькой быстрой руке комок земли, кивнул солдату, поднявшему к нему загорелое лицо:

— Ну, услужил, братец, услужил! Не с твоей ли лопаты город начался? Большой город, упаси бог: опора флоту, берегам — крепость, слава оружию русскому.

Несколько случаев из жизни Федора Ушакова

Писать об Ушакове мне, признаюсь, долго не хотелось. Рядом привычно блистал остроумием и удачливостью Суворов и затмевал адмирала, сочинявшего пространные реляции, а также жалобы Потемкину на то, что его затирают, чернят бездарности граф Мордвинов, контр-адмирал, и граф Войнович, контр-адмирал.

Что оба графа и действительно были бездарности, а также тормоза российскому флоту, — из истории очевидно, но лицо самого Федора Федоровича взглядывало на меня с портретов до того постно и достойно, что рука не поднималась писать о чужом человеке. И вдруг случился случай: я увидела еще одно изображение Ушакова, причем столь же документальное, как если бы могла существовать фотография великого флотоводца. Дело в том, что это была опять-таки реконструкция М.М.Герасимова, представившего нам истинные, не приглаженные модой черты.

И тут, глядя на сильное, огрубелое в опасностях войны лицо, я почувствовала связь между этим человеком и давним моим понятием слов — флотоводец, полководец. Тут легко мне стало писать о том, без которого, как считают историки, не было еще настоящей славы русского Черноморского флота, а ведь флот без славы как бы и не существует вовсе. Есть корабли, более или менее удачно построенные, но флота еще нет.

Ушаков сам создавал Черноморский флот на верфях Херсона, Севастополя, и сам завоевывал ему славу в битвах при Фидониси, Керчи, Тендре, Калиакрии. Все подробно рассказать об этой длинной жизни флота и флотоводца невозможно в рассказе на несколько страничек. Но — две истории.

…Федор Федорович Ушаков не перебивал греческого шкипера, когда тот наивно хвастался товарами: оливковым маслом, изюмом, лимонами. Расспрашивал. Грек сказал, что султан турецкий, разгневанный и удрученный прошлогодними поражениями в Керченском проливе и у Тендры, призвал из Алжира несравненного по удачливости корсара Сеид-Али с тем, чтоб корсар тот, наконец, разбил русских…

На этих словах грек для приличия слегка споткнулся, но потом продолжал:

— А еще Сеид-Али грозился, ваше превосходительство, Ушак-Пашу в плен взять и в клетке в Константинополь доставить.

Федор Федорович Ушаков был мнителен и обидчив. Порой ему чудился шепот за спиной или перемигивание, которых не было. А порой он и в самом деле ловил завистливые или злорадные взгляды. Сейчас адмирал как будто заметил тонкую улыбку переводчика, которую тот, впрочем, поспешно слизнул с сухих губ.

Ушаков задал греку еще несколько вопросов, но расспросить насчет угроз Сеид-Али так и не решился, хотя самого кольнуло, и пребольно.

С глазу на глаз говорить об этом он бы стал, но то, что тут переминался офицер-переводчик на красных своих каблуках, мешало. Адмирал уже видел: побежит, растрепывая в спешке букли, известие-то какое! То-то радость друзьям графа Мордвинова, то-то веселье сторонникам графа Войновича! Слушайте, господа, что алжирский корсар грозится сотворить с нашим выскочкой, с нашим лапотным дворянином!

Тут надо заметить, однако, что лапотным дворянином Ушаков, как бы опережая насмешки, часто называл себя сам. Может быть, и мнительность его родилась из того, что был он бедного рода, а вокруг, куда ни глянь, — одни титулованные. Разве ж с такими потягаешься в достатке, в манерах? О нем вон и в Петербурге говорят, что пушки русских кораблей бывают красноречивее под его командой, нежели он сам…

…29 июня 1791 года, оставляя Севастополь, выходя на встречу с турецкой эскадрой, чтоб любой ценой навязать ей бой, Ушаков выходил как бы еще и на поединок, где драться предстояло на кулачках, как дрались в его родной деревне парни с разных "концов".