Царство страха - Илья Деревянко

– Возьмете рацию с собой, – утешил майор. – Какая в принципе разница, где принимать доклады? Вы и так сделали все, что возможно. Зачем понапрасну здоровье гробить?

– Логично, – немного подумав, согласился я. – Дайте машину с водителем. Сам я, пожалуй, не смогу вести.

– Машины все в разъездах, – виновато потупился Хохлов. – Но я вызвал «Скорую». Она уже прибыла. Пойдемте.

Поддерживаемый майором под руку, я спустился вниз по лестнице.

У подъезда стояла замызганная «Скорая», а рядом с ней дюжий санитар, до глаз заросший страшенной, как у Бармалея, бородой.

– Разве они не обязаны бриться? Или подстригать как-то... В такой дремучей бородище небось микробов уйма! – подивился я.

– Обязаны-то обязаны, – вздохнул Хохлов, – но зарплаты мизерные, желающих работать мало. Приходится на многое смотреть сквозь пальцы.

– Прошу, – распахнул Бармалей заднюю дверцу. Я пожал майору руку на прощанье, с кряхтением залез внутрь и полуприлег на брезентовые носилки. Машина резво рванула с места.

– Расслабьтесь, больной, – посоветовал санитар. В голосе его слышалось нечто знакомое. – Лягте полностью, закройте глаза...

– Не хочу, – бормотнул я. – Мне и так удобно.

– А мне нет! – Бармалей молниеносно выхватил из медицинского чемоданчика ком влажной ваты (одновременно саданув мне под дых свободной рукой), сдавил шею «стальным захватом» и плотно прижал вату к моему лицу. В ноздри ударил сладковатый запах хлороформа. «Пропал!!!» – обреченно мелькнуло в голове. Руки-ноги обмякли, перестали слушаться. Но настроение почему-то улучшилось. Стало все по барабану. Потом коварный бородач расплылся и исчез, а вместо него возник весело улыбающийся Желудок, в розовом халате и зеленой чалме.

– Рад видеть тэбя, дарагой. Пашли шашлык кушать, вино пить. Гостэм будэш, – с чеченским акцентом сказал он, схватил меня за руку и, жизнерадостно смеясь, увлек в беспросветную холодную тьму...

Глава 6

Сквозь дырочку в толстом черном покрывале пробивался настырный желтый лучик и щекотал закрытые веки. Постепенно он расширялся, превращаясь в пучок яркого света. Вместе с этим возвращалось сознание. Сначала я вспомнил, кто я такой, затем в памяти всплыли недавние события. «Угодил как кур в ощип», – с горечью подумал я, непроизвольно застонал и медленно открыл глаза. Под небеленым потолком горела стоваттная лампочка без абажура. Напротив, на широкой скамье, сидели двое: давешний Бармалей и плотный мужчина лет тридцати с борцовскими ушами. А я лежал на бетонном полу и буквально разваливался на части. Головная боль и тошнота многократно усилились, глазные яблоки налились свинцом, дыхание то замирало, то учащалось. Ноющее сердце судорожно колотилось в груди. Вдобавок ко всему в теле ощущалась противная ватная слабость, а обожженные ноздри и губы горели огнем[12].

Не удержавшись, я вновь застонал.

– Отходняк ловит, – ухмыльнулся «борец».

– Ага, точно, – подтвердил Бармалей, – но самое интересное у него впереди. – Тут лжесанитар театральным жестом сорвал бороду, и я узнал майора Ромейко. За минувшие годы он практически не изменился. Те же редкие светлые волосы, те же белесые ресницы, та же вытянутая вперед нижняя челюсть и тот же маленький вздернутый нос. Лишь залысина на лбу заметно увеличилась.

– Удивлен, собака эфэсбэшная?! – торжествующе оскалился предатель.

– Да нет, не особо, – собрав волю в кулак, просипел я. – Тебя, пидораса, уже вычислили. Жаль, поймать не успели. Но ничего, еще не вечер!

– Вычислили, но как? – приподнял левую бровь он.

– По почерку организации засад и прочих пакостей с летальным исходом. А заодно припомнили обстоятельства твоей мнимой гибели. – Я прикусил зубами обожженную губу, сдерживая позыв к рвоте.

– Ты убил моих друзей и ответишь за них по полной программе. Дружба – дело святое! – воспользовавшись паузой, сменил тему Ромейко. Похоже, ему не хотелось ворошить прошлое при свидетеле, в котором я почти со стопроцентной уверенностью угадывал Синявина – Хорька, двоюродного брата покойного прапорщика Калачева.

– Кто бы говорил о дружбе?! – с огромным трудом подавив позыв, скривился я. – Не надо понты кидать, грязный иуда! Вспомни Чечню, девяносто шестой год. Тогдашние твои друзья – спецназовцы, считавшие тебя расстрелянным злыми боевиками, отправились мстить «убийце» – Кадыру Муслимову, а ты, чмо обрезанное, подстроил им ловушку, и все они погибли. А потом чеченцы такнадругались над трупами, что пришлось их отправлять родственникам в намертво запаянных «цинках» без окошек.

К бесцветному лицу бывшего майора прилила кровь, на скулах заиграли желваки, а подручный мерзавца переводил ошарашенный взгляд с шефа на меня и обратно. Судя по всему, известие о подлой подставе друзей-мстителей явилось для Хорька неприятной неожиданностью.

– Ну чего вылупился, Синявин? – обратился к нему я. – Да, да, я знаю твою фамилию. Говорил же – вас вычислили! Но суть в другом. Ты, твой брат Виталий и остальные были для этого христопродавца всего-навсего удобным инструментом для заколачивания бабок. Но сейчас часть инструмента, гхе, гм, поломана. А оставшаяся (то есть ты) больше не нужна. ФСБ вышло на след, оставаться в городе опасно... Знаешь, что он собирается предпринять?! Для начала разделается со мной... Нет, не ради отмщения за «друзей»! Просто я слишком много знаю. Потом уберет тебя и смоется с вашими кровью заработанными деньгами. Господин Ромейко страсть не любит делиться!

– Руслан Андреевич! – растерянно вскричал Хорек... (Ага! Значит все-таки Хоботко! – Д.К.)... и сильно изменился в лице: – Что он несет?!! Неужели вы вправду...

– Меньше знаешь, спокойнее спишь, – ласково улыбнувшись, прервал его иуда и неожиданно выхватил пистолет с глушителем. – Так спи спокойно, дорогой друг, – продолжил он, выстрелив Синявину в сердце. Плотное тело резко передернулось и мешком свалилось на пол.

– Да, ты прав, Корсаков, – сказал «Руслан Андреевич», засовывая ствол за пояс, – но не во всем! Я действительно обожаю деньги и не намерен ни с кем делиться. Ради них, родимых, я добровольно перешел к чеченцам. (Надоело, понимаешь ли, воевать за гроши.) Сымитировал подрыв собственной машины, предварительно вырубив водителя; принял ислам, поучаствовал в спектакле с «расстрелом» и организовал уничтожение группы дуболомов, решивших замочить моего работодателя – Кадыра. Я действительно хотел ликвидировать Хорька перед отъездом из Сарафанова... Однако в одном ты крупно ошибаешься! ТЕБЯя убью не только из-за твоей излишней осведомленности. Жажда мести тут тоже присутствует. И не малая!!! Нет, не за этих безмозглых отморозков. Земля им пухом. Проблема в том, что ты, сучара, походя поломал прекрасный бизнес, приносивший мне неслабый доход и не связанный с особым риском. Ведь угрохать местечковых охранников – плевое дело, а свести с ума и изуродовать богатого лоха – еще проще!

– Твоя банда работала по заказу? – спросил я.

– Разумеется! – усмехнулся Ромейко. – Не ради же удовольствия!!! Ты, несомненно, жаждешь узнать имя заказчика. Что ж, я назову его! Но попозже. Шепну по секрету на ушко, когда ты, собака эфэсбэшная, будешь корчиться от боли, говном кровавым исходить и слезно клянчить: «Добей, добей!» Видишь ли, Корсаков, я решил замочить тебя медленно, голыми руками, послушать хруст твоих костей... Получить удовольствие, одним словом! Ты, знаю, хороший рукопашник, но я гораздо лучше. К тому же в данный момент ты не способен оказать мне достойного сопротивления. Контузия, хлороформ, долгие часы без сознания, отвратное физическое состояние... Короче, будешь живой «грушей». До 1999-го (когда федералы начали воевать всерьез) я попутно с другими делами тренировал гвардейцев Басаева. И мы вовсю использовали такого рода груши. Отлавливали в приграничье крепких мужиков, накачивали психотропными препаратами... – Глаза иуды замаслились, приобрели мечтательное выражение, и он углубился в подробности своей преподавательской практики. А я, перекрестившись непослушной рукой, начал истово молиться про себя: «Спаситель мой! Ты положил за нас душу Свою, дабы спасти нас. Ты заповедал и нам полагать души свои за други наши и за ближних наших. Радостно иду я исполнити святую волю Твою и положить жизнь свою за отечество. Вооружи меня крепостью и мужеством на одоление врагов наших, и даруй мне умерети с твердой верой и надеждой вечной, блаженной жизни в Царствии Твоем...»[13] Губы и нос продолжали гореть, но в тело стремительно возвращались силы. Голова прояснилась, перестала разламываться. Исчезла противная ватная слабость. Из полуживой развалины, я быстро превращался в здорового человека[14]. Предатель, кажется, почуял неладное. Прервав на полуслове ностальгические воспоминания, он совершил гигантский прыжок, норовя раздавить ступнями мою грудную клетку, но я перекатом «ушел» в сторону и легко вскочил на ноги.