Наледь - Борис Можаев

- Я же знаю, тебе так тяжело...

- Отстань!

- Ты бы не сказал такое Синельникову, кабы не драка.

Семен остановился:

- Дура ты. При чем тут драка? Такие, как Синельников, жизнь нашу обкрадывают. Пойми ты.

- Я понимаю. Только ты не прогоняй меня.

Она прижималась к нему, обнимая его за шею, и шептала:

- Не прогоняй меня, Сеня...

Он вдруг обнял ее и поцеловал в губы.

- Ничего ты не понимаешь. - Поцеловал снова и рассмеялся. - Дура ты, Лизка... Но хорошая и умнее меня.

6

Квартиру Воронов получил на втором этаже с балконом, с видом на море. Он купил кое-какую мебель: диван, стулья, два стола, шкаф для одежды, - но все это куда-то растеклось по углам, и обе комнаты казались пустынными и неуютными. И пахло в них, как на складе, - известью, клеем и чем-то похожим на жженую резину, должно быть, от новой мебели. И все-таки это была его квартира, первая в жизни. Она казалась ему непомерно большой, со множеством дверей, раковин, конфорок. И Воронов впервые почувствовал себя богатым.

А еще он купил пианино Приморской фабрики, тяжелое, как сейф, с глуховатым звуком, но мягким и приятным. Почти все накопленные на Камчатке деньги он пустил в расход и испытывал теперь некоторое облегчение. "В отпуск туда не поеду - не на что. Бросаем якорь здесь. Точка..."

За этими квартирными хлопотами пришло и душевное спокойствие. Хоть женитьба не состоялась, зато квартира есть. Тоже неплохо.

На новоселье нагрянуло много гостей. Пришел и Юпо, и Синельников с Лукашиным, и начальник производственного отдела Зеленин, и Мишка Забродин вместе с Катей, к удивлению Воронова. Но главное, пришел старый друг Воронова - Володька Терехин, тот самый Володька, с которым они хлебали армейский суп из одного котелка и который теперь стал вездесущим дальневосточным журналистом - он и корреспонденции пишет, и очерки, и черт знает чего только не пишет.

После нескольких шумных тостов, когда за столом стало оживленно и говорили кто во что горазд, Терехин потянул за собой Воронова, прихватил бутылку, и они вышли в обнимку в соседнюю комнату.

- Ну вот, старик, мы с тобой снова вместе. Встретились на краю земли. Терехин поставил бутылку на стол и взял Воронова за плечи. - Дай-ка я на тебя погляжу.

- А ты вроде еще длиннее стал, - сказал Воронов, улыбаюсь. - И уши у тебя будто отросли.

Терехин ощупал руками свои большие оттопыренные уши, беззлобно засмеялся:

- А ты все такая же язва! Эх, старик! Сегодня с рыбаками прихожу с моря, устал, как черт. Думаю, только бы дотащиться до дому. А мне говорят, что появился в нашей гавани Воронов, получил участок и уже шумит. Сколько же мы не виделись? Почти три года.

- Да, почти три. На Камчатке я изредка почитывал твои длинные очерки.

- Не могу коротко писать, беда моя.

- А ты восторгайся поменьше, оно и выйдет короче.

- Нельзя не восторгаться, Сергей. Ты смотри, что делается кругом. Вот на этом месте, где мы сейчас с тобой стоим, два года назад шумела тайга. А в бухте? Давно ли на рейде покачивались только старые кунгасы? А теперь пирсы железобетонные, новенькие сейнера! А молодежь! Сколько к нам едет орлов с запада! Это воспевать надо. Газета, братец мой, это - гимн нашему труду, а журналисты - поэты в прозе. - Он выкинул длинный худой палец. О! Выпьем за журналистов!

- Ну ладно, давай выпьем, а там разберемся. - Воронов налил в стаканы водку. - Будь здоров!

- Как твои успехи в музыке? - спросил Терехин.

- Так же, как твои в поэзии. - Воронов ткнул его в бок, и оба засмеялись.

- Мы с тобой, так сказать, нештатные творцы. С нас взятки гладки, сказал Воронов.

- Славно сказано. Выпьем за творцов.

Терехин разлил остаток водки, выпили.

- А помнишь, Сергей, День Победы? Вечерняя Дворцовая площадь, море народу и сверкающий в огнях купол Исаакия!

- Врешь, бродяга! Купол Исаакия был весь заляпан серой краской.

- Ну, значит, мне показалось. Не в этом же суть, это детали. Главное мы с тобой, два солдата-сапера, два будущих студента - строитель и филолог, идем вдоль Невы и мечтаем.

- Опять врешь! Мы просто горланили и были пьянее, чем сейчас.

- Не придирайся к деталям. Ты сказал, что, пока не построишь сотню домов, - не сядешь за пианино, а я поклялся написать сотню очерков, потом взяться за стихи.

- И полгода сочиняли песню, - усмехнулся Воронов. - Помнишь? "Ты далека, Россия, с ветрами буйными, с вихрями снежными..."

Он подошел к пианино и взял несколько резких аккордов.

- Помнишь? Кроме этих двух строчек, кажется, так и не продвинулись...

- Зато с каким жаром сочиняли...

- Кстати, почему - "Ты далека, Россия"? Этого я так и не понял.

- Мода была такая... Все куда-нибудь уезжали, кто в Германию, кто в Китай... Ну, как на стройке? Освоился?

- Вроде бы. Все тихо и гладко. Все как будто довольны, а особенно Лукашин.

- Я решил написать о нем очерк. Примерный руководитель.

- Не руководитель, а начальник. Разница! Эх, хороший бы из тебя богомаз вышел... в старину.

Терехин засмеялся.

- Люблю тебя, Серега, хоть и грубиян ты. Давай споем приморскую.

Воронов одним пальцем стал аккомпанировать, и они запели:

За мысом песчаным погасла заря,

В дозор вышел месяц, подняв якоря,

В лучах его тусклых лежит, молчалив,

Широкий Амурский залив.

Они не заметили, как в комнату вошел сильно захмелевший Зеленин.

- Хм, слова-то какие, - ухмыльнулся он за их спиной. - "Месяц, подняв якоря". Уж эти поэты - и якоря месяцу навесят, и рога приставят, и еще черт знает что. - Он подошел к столу, наклонил бутылку и, убедившись, что она пуста, поставил на место. - М-да... Вы здесь поете, а там начальство сердится. Начальство любит почет и внимание к своей персоне, даже в гостях.

- А твоя персона что любит? - спросил Воронов.

- Водку.

- Вот учись у него краткости, - сказал Воронов Терехину. - Все ясно, ничего не убавишь и не добавишь.

- Нет, почему ж не добавить, - возразил Зеленин. - Пошли к столу и добавим.

Их встретил Лукашин поднятой стопкой:

- Вы что ж это прячетесь, деятель?

- Виноват! Друг с Фонтанки утащил... - сказал Воронов, наливая себе.

- А мы здесь как раз отмечали вашу домовитость. Значит, с Фонтанкой покончено навсегда. За дальневосточное пополнение!

Все выпили. Лукашин, поддевая вилкой заменитель шпротов - местную корюшку, развивал свою тему:

- Если с Камчатки заезжают к нам, это, значит, серьезно. Обычно на Камчатке отрабатывают срок и едут на запад.

- Все мы человеки и стремимся туда, где лучше, - вполне естественно, сказал Юпо.

- Это еще вопрос - кому где лучше, - сказала Катя.

- На твоем месте я бы вернулся в производственный отдел, в контору... подмигнул ей Зеленин. - А то осенью холодно станет.

- Боюсь, что меня Сергей Петрович не отпустит, - Катя озорно поглядела на Воронова.

- Кто из вас кого боится - это тоже вопрос, - сказал Юпо.

Воронов сердито посмотрел на него и, не скрывая раздражения, ответил Кате:

- Сдается мне, что вы держите курс на Фонтанку, только ждете попутчика. Уверяю вас - у Зеленина в конторе проще найти, чем у нас на участке.

- Мерсите за совет. Может быть, я им и воспользуюсь, - Катя мило улыбнулась, но ее слегка вывернутые ноздри округлились.

- Да бросьте вы. Далась вам эта Фонтанка. - Терехин не понимал причины неожиданной вспышки и с недоумением глядел то на Воронова, то на Катю.

Синельников решил отвлечь от назревающей перепалки и, откинувшись на спинку стула, заговорил:

- А я вот не знаю, где лучше: там - на западе, или здесь. В самом деле, чем хуже здесь? Тайга, море! А этот соленый дух! От него так и распирает грудь... Конечно, интересно строить дома где-нибудь на московской улице: техника, все образцово. Тут тебе и метро, и в театры ездишь. Но если ты расчищал кусторезом тайгу под будущую улицу, если ты переселялся из палатки в квартиру с паровым отоплением и с ванной... Ты этого никогда не забудешь. Здесь ты лучше видишь свою силу... на что способен.

- И давно вы переселились из палатки? - любезно спросила Катя.

- Ну зачем это? - Михаил взял ее за руку.

- Что? - Синельников смотрел на нее, словно не понял, о чем его спрашивают.

- Ну, деятели, что-то у вас все на личности переходит, - сказал Лукашин. - Надо говорить по существу.

- По существу и говорить не о чем, - сказал Юпо. - Это все слова, Петя. Все значительно проще. Одни едут сюда за чинами, другие - за рублем, третьи - выполнять свой долг. Земли осваивать. Хорошо! Значит, надо. При чем же тут чувство? Я долг выполняю и буду служить, сколько потребуется. Но восторгаться, говорить: приезжайте, мол, сюда, потому что на кабана ходить интереснее, чем в Мариинку, - не стану. Это фальшь, извините.

- Можно подумать, деятель, что вы сомневаетесь в чьей-то искренности, сказал Лукашин.

- Не то, Семен Иванович, - вступилась опять Катя. - Просто надоела философия горожан, попадающих на лоно природы. Ах, море! Ах, тайга! А море, между прочим, соленое и мокрое. А в тайге комары водятся. Ну, мне пора! Извините, и так засиделась. - Она встала. За ней поднялся и Михаил.