Девятая благодарность - Валентин Жаров

Первое время в семье царило согласие. Мария Тимофеевна несколько раз встречалась со Светой и говорила с ней, как равный с равным, внушая заодно с педагогами, что она уже взрослая, а к взрослым в семье куда больше требований, чем, скажем, к ее сестренкам. Значит, надо помогать маме по дому, не оглядываясь ни на Надю, ни на Танюшу.

Но, как видно, рано поверили Никишины в перерождение дочери. В середине декабря, после нелепого скандала о случайно разбитой тарелке, Света снова сбежала из дома.

Был вечер. Она вскоре замерзла и по пути на вокзал забежала погреться в школу. И тут только вспомнила, что у нее нет денег. А без денег куда уедешь? Из спортзала раздавались веселые крики, звуки пианино. Света прошмыгнула в раздевалку, торопливо обшарила карманы пальто и, стиснув в кулаке чьи-то деньги и часы, выбежала на улицу.

На билет не хватило денег. Уже ночью пришла она в Даниловский детприемник, где жила некоторое время после поездки в Киев. Когда ее, продрогшую, начали раздевать, она выложила на стол часы и смятые рубли, созналась:

— Украла…

За вторичную кражу Свету Никишину чуть было не направили в детскую воспитательную колонию.

Вмешалась Мария Тимофеевна, вмешалась, решительно и настойчиво доказывая:

— Этим мы ее только погубим. Верните ее в семью. Я ручаюсь за Свету!

Да, многолетний опыт работы в детской комнате милиции подсказывал Марии Тимофеевне, что надежнее и быстрее всего исправляет не новый коллектив, где она может, даже вопреки желанию, попасть под дурное влияние, а родная семья, люди, знающие ее, любящие и потому готовые на все, чтобы вывести девочку на верную дорогу.

В те минуты она была не столько работником милиции, сколько матерью. В каждом случае, когда Мария Тимофеевна сталкивается с подростком, совершившим что-то предосудительное, она спрашивает себя:

— Как бы поступила я, будь это мой ребенок?

Вот почему — на удивление всем — она, не жалея ни времени, ни сил, ни душевного покоя, взялась со своим активом защищать и отстаивать Свету Никишину, будто это была ее дочь, которой она обязана помочь, чего бы это ни стоило. У Марии Тимофеевны ведь не было специального педагогического образования. Она окончила всего девять классов, в милицию пришла после демобилизации из армии. И поэтому все необходимые знания ей заменило чуткое сердце матери, самоотверженное и решительное, когда дело касается судьбы ребенка.

Решение направить Свету в колонию было отменено.

Мать Светы, во всем положившись на Марию Тимофеевну, безвольно твердила:

— Вам виднее. Только помогите, спасите ее…

В тот же день, когда Свету решили оставить в семье, в детскую комнату отделения пришел Николай Кузьмич, сдернул с глаз очки и, тяжело опустившись на стул, сообщил:

— Я решил уйти из семьи. Так лучше, да-да, так будет лучше.

Теперь Марии Тимофеевне пришлось уговаривать его, взрослого солидного человека, отца двух детей, которых он решил бросить, потому что растерялся, не зная, что делать с взбунтовавшейся падчерицей.

— И вы думаете, я одобрю ваш поступок?! — не сдержавшись, выкрикнула Мария Тимофеевна. — Вы думаете, я позволю вам уйти от своих детей, от своих обязанностей, разрушить семью?!. Стыдитесь!.

Николай Кузьмич вышел от нее взволнованный и ободренный, дав честное слово, что он не сделает опрометчивого шага. Ушел, благодарный этой маленькой усталой женщине, которая в суматохе своих дел принимает такое настойчивое, неутомимое участие в восстановлении его семьи, в спасении его родного Светлячка.

Мария Тимофеевна и весь ее актив снова взялись за перековку надломленного характера девочки. По их настоянию Свету некоторое время не брали из детприемника. Пусть поживет без ласки родителей, без школьных подружек, без игр с сестренками.

Но сами навещали ее, интересуясь различными пустяками, дожидаясь, когда девочка спросит о родителях. Договорились с дирекцией соседней школы, что Света пока будет учиться у них.

Наконец, Света не выдержала. И когда однажды Мария Тимофеевна пришла к ней, девочка, ожидавшая ее у дверей, бросилась к ней, умоляя:

— Домой я хочу, домой, к мамочке и… папе.

Долго, сидя в обнимку, беседовали они в тот вечер. Сквозь слезы смотрела Света на Марию Тимофеевну, раскаиваясь во всем, что сделала и что хотела сделать. Видимо, впервые почувствовала она горькую муку одиночества, того одиночества, которого раньше по глупости желала себе. А может быть, поняла, увидев заботу Марии Тимофеевны, что и чужие люди достойны самой большой признательности и благодарности, если они так добры, отзывчивы и бескорыстны в своей любви и привязанности. Ну что из того, что Николай Кузьмич — не родной отец? Он в первый раз взял ее на руки, когда ей был один год, и тогда же назвал дочерью, Светлячком.

— Я должна любить папу, — серьезно сказала она.

— Ты уже давно любишь его, — улыбнулась, устало закрыв глаза, Мария Тимофеевна, понимая, что желанный перелом в характере девочки наступил.

Света переехала домой. В первые дни еще чувствовалась неловкость во взаимоотношениях матери, отчима и дочери. Но их семья словно увеличилась на одного человека. Мария Тимофеевна стала для всех непререкаемым авторитетом, она незримо присутствовала во всех домашних делах, как советчик и помощник.

Летом, по ее настоянию, Светлану отправили к бабушке в совхоз. Девочка помогала там полоть огороды, собирать редиску, клубнику, загорела, окрепла, успокоилась.

Как-то Мария Тимофеевна решила разузнать, с кем Света дружит в школе.

Мама по телефону сообщила обеспокоенно:

— У Гали Куреповой, с кем она теперь ходит, родители плохие, — выпивки, скандалы дома. Я, пожалуй, запрещу Свете водиться с нею.

— Наоборот, — запротестовала Мария Тимофеевна, — пусть Света побывает у них, насмотрится, какие бывают родители. Это еще более привяжет ее и к вам, и к Николаю Кузьмичу.

Вскоре Света пришла в детскую комнату с опухшими глазами:

— Галю жалко… Спасите ее, Мария Тимофеевна, вы все можете.

Так негаданно прибавилась еще одна забота.

Вот пока и вся история, одна из тех многочисленных историй, с которыми связано имя капитана милиции Арбузовой.

…«Может быть, она станет актрисой, — вспомнила Мария Тимофеевна восторг Светланы от своего участия в драмкружке. — А не получится — заставлю бросить, пусть не портит себе жизнь. Читать она любит, у меня несколько книжек взяла, — может, библиотекарем или учительницей будет».

Все сыпал и сыпал снежок на тротуары, на деревья, на крыши. Где-то в этом большом городе живут и другие питомцы Марии Тимофеевны Арбузовой, о судьбе которых еще нужно беспокоиться и работа с которыми заставляет ее каждый день поздно возвращаться домой. Но на сегодня рабочий день закончился, и она шла, перебирая в памяти незавершенные дела.

Незаметно подошла к дому. У ворот тщательно отряхнула снег с шубы.

Во дворе громко и озорно кричали ребятишки, снежок прилетел в ее сторону.

— Это что такое?! — направилась она к ним. Нет, не снежок возмутил ее: — А ну, слезайте с крыши! Разве вы не видели, как осенью крыли заново крышу? Хотите, чтобы опять в ваши сараи вода текла?

Ребята, присмирев, по одному потянулись к лестнице.

— Слезайте, слезайте… Только не прыгайте… А ну-ка, малыш, давай руку. Ты чей? Где живешь?.. Наверное, мама тебя повсюду ищет! Ишь, как вывалялся. Пойдем, я тебя через улицу переведу.

Он доверчиво протянул ей руку. И она, мимо своего подъезда, медленно, подлаживаясь под его шажки, пошла через двор на улицу. Разве у матерей бывает конец рабочего дня?