Желтый, Серый, Анджела Дэвис, Вулкан и другие. повесть - Тимофей Юргелов

Мальчики побежали за дом. Ухватившись за водосток, они вскочили на выступ фундамента и заглянули в открытое окно кухни. Под самым носом у них шипела, лопаясь и стреляя, огромная во всю плиту сковородка. На нее немолодая казашка бросала шарики из теста. Из-за голубого чада трудно было что-либо разглядеть, но, судя по стуку ножей, громыханью скалок и каркающему женскому говору, здесь яблоку негде было упасть.

– Э, кет, бала… пошел! – прикрикнула на мальчиков казашка, замахнувшись рукой в муке.

Мальчики спрыгнули вниз и перебежали к другому окну. Там на полу стоял один коротконогий стол во всю комнату, вокруг стола на коврах лежали вышитые подушки. На стульях возле двери сидели две гостьи, приехавшие на «волге», и беседовали со старухой, облаченной в какой-то белый, бедуинский тюрбан.

Уже в сумерках казахи установили над выкопанной посреди двора ямой закопченный казан, который едва могли унести двое мужчин. Женщины натаскали ведрами воду, под казаном развели огонь. К костру приволокли двух баранов. Один мускулистый казах, с засученными рукавами, подтащил черного барана поближе к огню. Вдруг он ловко задрал барану голову – в руке блеснул желтым пламенем нож – и в несколько движений перерезал горло. Баран быстро-быстро завилял куцым хвостиком, под шкурой пробежала судорога, забулькало – в эмалированный таз толчками ударила кровь. Подождав, когда кровь стечет, резчик выволок второго барана. Мальчики, как завороженные, следили за его рельефными, безволосыми руками.

Серый баран бешено забился и, смешно разевая рот, заблеял. Тогда самый толстый казах, с трясущимся, как желе, потным брюхом, сел на него верхом. Вокруг раздались шутливые замечания, толстяк подпрыгнул на баране, держа воображаемые поводья, как если бы под ним была лошадь, и что-то весело крикнул в ответ. Первый казах сжал жертве челюсти и загнул назад голову, но баран вдруг с силой крутнул головой, вырвался и еще смешнее отчаянно заблеял. В толпе раздался хохот. Кто-то снял брючный ремень и накинул петлей барану на храп. Боец намотал ремень на руку, рывком загнул голову и перерезал горло. В серой овчине блеснула черной глубиной прореха, тут же толчками хлынула густая струя. Баран несколько раз дернулся и замер. Спустив кровь, казах сдернул ремень. Нижняя челюсть отвалилась, словно баран продолжал блеять, но весь голос ушел вместе с кровью.

Освежеванную первую овцу уже потрошили, вытягивая за язык гирлянду пахнущих сыростью и навозом внутренностей. Когда обе туши были разделаны, а мясо большими кусками брошено в кипящий котел, женщины во главе со старухой, в тюрбане, вынесли на досках раскатанное тесто.

Желтый выпросил у жирного казаха круглый, голубоватый потрох, в прожилках, который тот собирался бросить в огонь, но со смехом отдал ему. Мальчики торжественно отнесли «бараньи яйца» на палках за сараи и там под фонарем размозжили, бросив сверху большой камень. Затем вернулись и с дикими воплями гонялись друг за другом среди людей и животных, смотревших на костер размноженной огненной точкой вместо глаз.

I V

Как-то бродя за домом в поисках «сокровищ», Костя заметил идущего навстречу Тарасика. Это был единственный мальчик, с которым он так еще и не познакомился в новом дворе, ─ или все-таки познакомился? ― терялся Костя в догадках: так быстро тогда все произошло, без рукопожатия, без обычных вопросов, задаваемых при первой встрече.

Однажды из своего окна он увидел собравшихся на помойке друзей. Они окружили привязанного к столбу ослика и что-то горячо обсуждали. С ними был незнакомый пацан. После некоторого колебания Костя быстро оделся и вышел на улицу.

По мере приближения ослик из бурой, с белым носом, плюшевой игрушки превратился в изнуренного одра. Под огромным брюхом лоснилась черная, вытертая каблуками кожа, вся шкура была в похожих на рубцы проплешинах. Зад покрыт бляшками высохшего помета, но и они не могли скрыть торчащих кострецов. Голова чересчур большая, уродливая – одни глаза стали еще прекраснее: мокрые, грустные сливы, осененные длинными ресницами.

Повод был накинут на бетонное основание столба с таким расчетом, чтобы ослица (это была ослица) могла доставать из оставленных ведер арбузные корки и другие отходы. Она передернула кожей на вздутых боках, вздыбила крючком хвост и шумно испражнилась, однако это не вызвало восторга среди пацанов, все что-то сосредоточенно искали у себя под ногами.

– Что потеряли? – спросил Костя, пожимая каждому руку, кроме незнакомца, который в своих поисках удалился от помойки.

– Стеколушка осколок какой-нибудь… Давай и ты ищи, – сказал озабоченно Желтый и указал на пузырящуюся за ухом у ослицы рану.

С одного края рана затянулась лиловой коркой, с другого сочилась алой кровью. Она была облеплена зелеными мухами: взмах большой головы – и блестящий рой с злым шуршанием разлетался в разные стороны, а через минуту, поносившись вокруг, садился снова. Костя спросил, зачем им стекло. Серый поддел пальцем сыромятный шнурок, на котором болталось шило. Это ― чтобы в голову колоть, чтоб быстрей шла, объяснил он.

– Зачем стекло – нож есть! – встрепенулся Костя.

Он не без важности достал найденный нож и перерезал шнурок.

– Кнут вытаскивай, – сказал Серый. Кто-то полез под седло за торчащим оттуда кнутом, как вдруг Желтый выдохнул:

– Фасар-ноги! – Костя оглянулся и похолодел: прямо к ним, проворно перебирая кривыми ножками в кичигах, семенил, опираясь на трость, аксакал в малахае. Увидев, что мальчики бросились бежать, он с резвостью обезьяны схватил с земли камень и, ощерив беззубый рот, запустил вдогонку. Снаряд пролетел над самыми головами, с треском врезался в стену сарая. Старик остановился и разразился злобным карканьем и шипеньем.

Мальчики забежали за сараи, выглянули из-за угла. Аксакал осматривал ослицу, приседал, качал головой. Тут все увидели, что кнут находится в руках Тарасика – как называли пацаны незнакомца, – очевидно, в последний момент он вернулся к ослице и выдернул его из-под седла. Это был простой резиновый жгут, прикрученный к палке. Неожиданно Тарасик выскочил из укрытия и повертел им над головой.

– Япырай, ата! – он скроил горестную мину, развел руками: – Камча ─ джок, шило ─ джок… Эй, ата, кутак бар? – и помахал рукой перед животом.

Второй камень ударился в землю рядом с ним. Тарасик подпрыгнул, высоко поднимая колени. Он еще что-то кричал про «шайтана», крутил пальцем у виска, но старик не обращал на него внимания. Он влез на ослика, дернул поводья, развернул его, со злобой ударил тростью и, покачиваясь и стуча пятками, исчез за углом.

Мальчики хвалили Тарасика, когда того позвал отец. Оказывается, он наблюдал за происходящим из окна. Тарасик побледнел и поспешно откликнулся на зов ─ сначала спрятал кнут за спину, затем бросил в кусты. Через мгновение, видимо, устыдился своей поспешности, ― приспустив штаны, выставил с кривой улыбочкой зад и сказал, что сейчас его, наверно, выдерут.

Костя терялся в догадках: Тарасик – это кличка? ─ или его настоящее имя? Большой как у попугая нос; хитрые, скромно опущенные глазки, как нельзя лучше, соответствовали тому, что узнал о нем Костя. В играх Тарасик выбирал роль предателей и шпионов; любил устраивать «подляны», но так как во дворе появлялся редко, то пацаны от его козней страдали мало. Чувствовалось, что он ведет какую-то другую, отличную от их, с иными интересами, жизнь. Сквозь показную дурашливость в нем видна была уже взрослая самостоятельность и независимость. Поговаривали, что он играет в карты на деньги.

Два года назад у него умерла мать, теперь он жил с мачехой-казашкой и отцом, который нещадно порол его в сарае. Мальчики, затаив дыхание, слушали доносившиеся оттуда вопли. Через полчаса выходил Тарасик, весь в слезах, но с неизменной улыбкой. Он тут же начинал острить, показывая исполосованный зад. В приоткрытую дверь сарая можно было разглядеть, как трезвый, мастеровитый отец, склонившись под лампой, закручивает какую-то деталь в тиски.

Увидев Костю, Тарасик сам направился к нему, ― значит, все-таки познакомились.

– Хочешь поржать? – спросил он, протягивая руку. – Только надо далеко идти – на речку.

Костя с готовностью согласился, во дворе делать было нечего.

Они свернули на одну из боковых улиц, спускавшихся к центру города. По дороге Тарасик рассказал, в чем заключается «хохма», но прежде взял с Кости клятву, что он никому не проболтается. Костя щелкнул, зацепив ногтем зуб, и чиркнул по горлу.

Начал Тарасик с того, что ничего не стал бы рассказывать, но Дрюню, пацана с которым они все придумали, заперли дома и никуда не пускают, а одному идти скучно, да и какая радость от «хохмы», если ее никто, кроме тебя, не видел. Короче, они запустили «ихтиандера»… «Знаешь, что это такое?.. Не знаешь?» Костя покачал отрицательно головой: он подозревал, что речь не о герое известного фильма, хотя затея как-то с ним связана. «Берешь обычную резиновую перчатку, два средних пальца просовываешь внутрь и перетягиваешь проволокой, потом надуваешь, привязываешь ее к леске, а другой конец пропускаешь через какой-нибудь груз». Им вместо груза послужил чугунный утюг. Когда стемнело, завезли его на плоту на середину затона и там потопили. Свободный конец заранее привязали с запасом к лозине на другом берегу. Если его отпустить, то над водой появится голова с рогами, это и есть «ихтиандр», натянуть – она пропадает.