Желтый, Серый, Анджела Дэвис, Вулкан и другие. повесть - Тимофей Юргелов

И вдруг его словно подбросило на матрасе – война дворов! Точно! Как он сразу не догадался! Вот где его способности раскроются в полной мере. Все вооружаются… Среди пацанов паника: враги из двора через дорогу хотят захватить гору. На горе возводится укрепление… Внезапно из-за угла выбегает вражеская пехота… «Так, тихо! Теперь все по порядку», – сдерживал он полет воображения. Какое будет оружие? Можно баллисты – нет, катапульты сделать, чтобы стреляли ненастоящими ядрами… Ладно, это он потом обдумает – все же нетерпение брало верх над желанием посмаковать детали. Вначале их двор терпит поражение – пока не появляется он, со знаменем в одной руке и мечом в другой. Что изображено на знамени?.. Это он тоже после решит. Он бросается в самую рубку, его меч разит направо и налево. (Костя уже колебался: настоящая это война или нет?) И вот под его ударами враги бегут, он преследует – берет пленных… Что дальше?.. Триумф!.. Он вспомнил репродукцию из маминых альбомов, которые любил рассматривать, когда больше нечем было заняться, она называлась «Триумф полководца». Полководец, ─ конечно, Костя ─ въезжал во двор на слоне. Его лицо опалено пожаром, волосы интересно спутаны, на виске кровь. (Со слоном, наверно, выйдет заминка… Но если война настоящая, то и слонов будет в волю). А вот и то, чего не доставало его мечтам: воздушные платья, веера, раскрытые в изумлении рты. Особенно один рот, с прозрачной родинкой над верхней губой…

Промчавшись галопом по Европам, Костя возвращается к самому началу, чтобы теперь без спешки все хорошенько обдумать и насладиться громом битвы. Однако ему снова приходится сдерживать себя, так как мысли неслись наперегонки с воображением. В конце концов он достал со дна полуразобранного чемодана отполированную его ладонями палку. Туда она была спрятана после запрета брать ее с собой. «Там другую найдешь, этого добра всюду хватает», – категорично сказала бабушка и захлопнула чемодан. Но только она вышла из комнаты, Костя тотчас сунул палку на самое дно, под одежду.

И вот это не палка, а двуручный меч – в зависимости от коллизии она становилась то мечом, то пулеметом, то рулем мотоцикла. (И все это богатство, заключенное в одном малогабаритном предмете, предлагалось бросить на старой квартире!) Рукоять впитала в себя его запах, приняла форму ладони. Сама палка стала чем-то вроде ключа от ящика Пандоры: стоило ему даже без всякой цели взять ее в руки, как тут же со всех сторон на Костю набрасывались враги, и нужно было отражать их натиск. Он снова сеет ужас и смерть, стараясь ступать как можно тише по теплому полу. Наступает в переместившуюся со стены горячую трапецию, в которую превратился солнечный ромб. Звон оружия и крики умирающих больше похожи на пыхтение и подавленные вздохи.

Он в третий и в четвертый раз обратил неприятеля в бегство – наконец война надоела. Ромб переполз уже под окно. Костя выглянул в соседнюю комнату: там никого не было. Большой будильник отдавался в пустых стенах, как метроном. Он стоял под единственной в доме кроватью рядом с тарелкой, полной засохших черешневых косточек. Ажурные стрелки показывали без четверти восемь. Костя хотел уже вернуться в постель, но вспомнил, как ноет тело, зудит затылок после жесткого ложа, и прошел через комнату в лоджию.

С минуту он щурился на зубчатые листья и зеленые усы, на залитые солнцем круглые горы. Свесился из окна, обжегся о подоконник. Дотянулся до тугой, с матовым налетом грозди, выколупал твердую, как орех, тусклую ягоду. Раскусил и тут же выплюнул. Посмотрел вниз, и его снова передернуло от одного вида ярко-зеленой кожуры на асфальте.

Костя сорвал несколько виноградин и прошел через другую дверь на кухню, оттуда тянуло уже горелым. После яркого света он не сразу разглядел маму и бабушку. Бабушка пекла блины, а мама, в бигудях под косынкой, читала переломленный журнал и собирала пальцем тесто со стенок кастрюльки.

– Не лапай, кошка, лапой, – ударила она его по руке, когда он хотел отщипнуть готовый блин. – Испорченные бери.

– Взял все-таки свою дурацкую палку, – сказала мама – Костя и забыл, что у него под мышкой палка, – бросила в кастрюлю ложку, нож, лопатку и грохнула все в раковину. Бабушка посмотрела на Костю, но ничего не сказала.

Он спрятал палку за спину, протянул горсть зеленых ягод.

– А у меня вон чего есть.

– Больше не рви чужое.

– Не чужое, раз в нашем окне растет.

Сильные пальцы повернули его голову к двери и подтолкнули в затылок.

– Иди умойся. Ты постель заправил? – понеслось вдогонку. «Какая это постель!» – возмутился про себя Костя.

В следующий раз Костя появился на кухне с книгой под мышкой. Он попробовал ее укрепить с помощью сахарницы в центре стола.

– Убери книгу – за столом не читают, – сказала мама и демонстративно захлопнула журнал, забросила на холодильник. (Кроме нового холодильника, стола и трех табуреток, на кухне ничего не было: посуда громоздилась прямо на полу).

– Чита-а-ают – сама-то читаешь, – успокаивающим тоном протянул Костя, но не успел и глазом моргнуть, как книга отправилась вслед за журналом.

– А-а, я страницу не запомнил!

– Я запомнила: двадцать вторая, – выразительно посмотрела мама. – Уже год читаешь…

– Не год. Ба, а что она у меня, когда я спал, подушку из-под головы утащила, – пожаловался Костя, стоявшей у плиты бабушке.

– Сколько раз тебя учить: нельзя говорить о присутствующем в третьем лице, ─ сказала мама.

– А подушки воровать можно?

– Разве матери такие слова говорят: «воровать»? А потом, ты сам должен был догадаться уступить. Какая-то псина паршивая, которой все равно, на чем дрыхнуть, будет нежиться на подушке, тогда как мать, молодая, интересная женщина, спит на голом матрасе…

– А-а! – закатил глаза Костя. – Тоже мне – молодая, интересная!..

Мама хотела ущипнуть его, но Костя быстро отдернул голову.

– Дай ребенку поесть спокойно, – вмешалась бабушка.

– Он у тебя до сорока лет будет ребенком. Повожает тебя бабушка. – Это уже Косте. – Эгоист вырастит. – Это бабушке.

– Не вырастит, – промямлил с набитым ртом Костя, радостно покачивая под столом коленями. – А я, между прочим, всю ночь промучился, уснуть не мог. (Получилось: мефуфофем, фу ноф пфомуфефя, уфнуф не моф.)

– Промучился! Даже не почувствовал, как я подушку вытаскивала, – дрых без задних ног. – Вдруг она поймала его голову, притянула к себе, но Костя вывернулся, и вместо поцелуя попала ему носом в глаз.

– Стол перевернете! – прикрикнула бабушка.

– А-а! – завопил Костя с полным ртом. – Она мне носом глаз выткнула, ничего не вижу!

От боли он закрыл оба глаза и представил себя совершенно слепым.

– Ну, вот доигрались. – Это бабушка.

– Нечего башкой было вертеть. – Это мама.

– Ничего проморгаешься. – Это опять она.

– Ну-ка, открой, я погляжу. – Костя почувствовал на своем лбу жесткую ладонь – это бабушка.

– Не мову́!

– Здоровый-то открой, не придуривайся. Ну, подумаешь, окривеешь, – правда, ни одна дурочка потом не посмотрит, будешь всю жизнь на материной шее сидеть. Квазимодинка моя… – Воспользовавшись его беспомощным положением, мать поцеловала его в щеку.

– Уйди! – закричал Костя и с отвращением вытер влажный след от поцелуя. – Ну, ба, ну скажи ей – чего она лезет!

Натягивая мятые джинсы – они всю ночь пролежали в углу, – Костя думал: почему мама совсем не похожа на бабушку, а он не похож ни на ту, ни на другую. Ну он-то, ладно, в отца пошел – так все говорят, и мама в первую очередь. Заметив, как он смеется, насупив брови, она обязательно воскликнет: «О! Вылитый папаша, его гены!» – сам Костя отца помнил смутно. Положим, он на нее похож не меньше: как-то на своей фотографии Костя подметил совершенно одинаковое с ней выражение: отрешенно-пристальный взгляд в сочетании с капризно выпяченной нижней губой. Но почему мама с бабушкой совсем не похожи? – ну ничего общего. Может быть, бабушка удочерила ее и скрывает это от всех? У мамы пепельно-золотистые волосы, серые глаза – ни в профиль, ни в фас ни одной схожей черты. А по характеру они полная противоположность друг другу…

– Ма, я на улку, – крикнул он из прихожей – не то спросил, не то поставил в известность – и скорее, пока не услышал ответ, захлопнул за собой дверь.

Только внизу присел, словно бегун на старте, чтобы натянуть задники навечно зашнурованных кедов. Сквозь карман леденил бедро похищенный из холодильника кусок колбасы. Он вел его, как путеводная нить, к сараям.

Едва Костя повернул за них, как навстречу вскочил долговязый щенок и что было силы начал мотать головой и хвостом, подпрыгивая передними лапами. Тут же его восторг передался Косте.

– Ах ты собачатина паршивая! Ах ты морда противная! – От собственных слов у него защипало в носу. Он обнял собаку, дал облизать лицо, губы – тонкий, вездесущий язык попал Косте в рот. Он оттолкнул щенка и начал отплевываться.