Загадка Отилии - Джордже Кэлинеску

Всюду было чисто, как в санатории, но комната имела казенный, холодный вид, а в воздухе стоял острый запах масляной краски. Когда Феликс по приглашению Аурелии сел в кресло, ему стало ясно, что этот запах идет от огромного количества писанных маслом картин в тяжелых бронзовых рамах, которыми почти сплошь были увешаны стены прихожей и гостиной. Феликс полагал, что его пригласили для знакомства с получившим переэкзаменовку Тяти, но вскоре убедился, что Аурика считает его лично своим гостем. Почуяв скрытое сопротивление Феликса, Аурика поспешила объяснить:

— Тити пошел с мамой в город купить красок. Они должны скоро прийти.

Последовала минута молчания. Феликс подыскивал тему для разговора, но Аурика подготовилась заблаговременно.

— Хорошо ли вы себя чувствуете у дяди Костаке? Вопрос был задан настолько соболезнующим тоном, что в нем, собственно, заключался уже и ответ. Феликс искренне ответил:

— Очень хорошо.

Аурика, пропустив его слова мимо ушей, продолжала свои заранее обдуманные сожаления:

У вас нет родителей, вам нужна спокойная семья,

где бы вы чувствовали себя как дома.

Всякое упоминание о его сиротстве сердило Феликса как незаслуженное унижение. Ему показался странным намек барышни с заостренным подбородком.

— У дяди Костаке я как дома, а домнишоара Отилия

мне... как сестра.

Аурика слегка поджала губы и, немного помолчав, кротко проговорила, давая понять, что дело тут обстоит не так-то гладко:

— Отилия, может, была бы и неплохой, но она лживая. По крайней мере по отношению ко мне.

Это задело Феликса сильнее, чем он сам мог предположить, и он бойко соврал:

— Меня удивляют ваши слова, Отилия всегда отзывается о вас хорошо.

Барышня недоверчиво и лукаво улыбнулась и, потупившись, с таким видом, как будто ее принуждали к откровенности, сказала:

— Видите ли... О поведении Отилии рассказывают столько ужасного... В этом вина и дяди Костаке, он ее слишком избаловал. Девушки без дома и родителей всегда такие.

Кровь прилила к щекам юноши. Он был полон негодования и в то же время боялся, что наговоры барышни окажутся правдой, ибо в течение этих нескольких дней он наблюдал довольно странные вещи. Но внезапно перед глазами его возник образ Отилии, и ему стало ясно, что все , это пустые сплетни. Однако Феликса поразило, что Аурика назвала Отилию девушкой без дома и родителей, и он уже собирался более подробно расспросить барышню с острым подбородком, но тут вдруг послышались тяжелые шаги и а пороге появился Симион. Он молчал, но по его глазам было видно, что ему хочется побеседовать. Аурика представила старика Феликсу:

Познакомьтесь с папой.

— Туля! — неожиданно прогремел старик и подал Феликсу сильную руку.

Феликс опешил, не сообразив, что это означает, но Аурика растолковала ему:

— Папина фамилия Туля, Симион Туля, разве вы не знали?

— Ты показала ему мои подушки? — озабоченно осведомился Симион.

— Папа от нечего делать давно вышивает подушки по канве, — пояснила Аурика, — у него есть очень красивые работы. Все, что вы здесь видите, вышивал он. Он и красками пишет.

Аурика брала подушки одну за другой и клала их перед Феликсом, а Симион с нескрываемым самодовольством следил за ней. Вышивки были исполнены с большой сноровкой, но в несколько крикливых тонах и по шаблонным рисункам. Потом Феликса подвели к картинам и сказали, что все это произведения Симиона и Тити. Симион указывал Феликсу пальцем на свои картины (их было меньше, чем картин Тити) и настойчиво требовал одобрения:

— Как вам нравится эта? А эта?

Он подробно рассказывал об обстоятельствах, при которых была создана каждая картина, и о том, как пришла ему в голову мысль написать ее. В картинах Симиона и Тити, в особенности Тити, несомненно чувствовалась техника. Мазки были сделаны опытной рукой, рисунок, выполнен старательно, и, несмотря на уродливость некоторых портретов, чувствовалось, что их писали люди, обладающие художественными способностями. Эти картины не имели ничего общего с .беспомощной отвратительной пачкотней, которая изготовляется в пансионах для девиц. Однако было что-то неуловимо комичное и в самих картинах, и в том, что их висело здесь такое множество. Слушая пояснения Симиона и внимательно разглядывая эти произведения, Феликс наконец догадался, в чем тут дело. Ни одна из картин не являлась оригинальной. Все они копировали почтовые открытки, плохие, иногда совсем наивные книжные клише, и опытный глаз мог легко установить, почему они выглядят так странно и непривычно. Рисунки тушью эти два художника воспроизводили маслом в бело-черной гамме, пастель или акварель имитировали яркими сочными красками. Было заметно, что живописец обладал врожденной способностью гармонично сочетать линии и краски, но степень его умственного развития не позволяла ему постичь замысел того или иного образца или дать свое толкование. Розовые щеки девочки, изображенной, возможно, акварелью, при передаче в масле делались из-за непонимания живописцем реального закона рассеяния света какими-то выпирающими из фона рубиновыми озерами, хотя колорит их не лишен был прелести. Феликс осмотрел необычную коллекцию, размещенную в двух комнатах, и, льстя гордости хозяев, отозвался о ней с восхищением. В это время в прихожей показался другой Симион, помоложе и более худощавый. Увидя чужого человека, он двинулся было к двери, но Аурика пошла за ним, вернула и отрекомендовала:

— Вот и мой брат Тити. Надеюсь, вы будете друзьями. Тити Туля выглядел — да и на самом деле был — несколькими годами старше Феликса. Пробивающиеся усики и пушок, предвещавший бородку Симиона, придавали Тити зрелый вид, и поэтому его школьная форма казалась военным мундиром. Этот ласковый, скромный юноша сразу понравился Феликсу, который уже готов был усомниться в справедливости слов Отилии. Несмотря на то, что Тити был старше, он держался с Феликсом очень почтительно, показал ему купленные краски, два пакета открыток (один — английских, другой с изображением роз и фруктов, где стояла подпись «Клейн») и сообщил, что хочет воспроизвести эти рисунки в масле. Тити говорил со спокойной, размеренной страстью, и когда Феликс спросил, почему он не пишет с натуры, как будто даже не понял вопроса и ответил, что ему нравится рисовать только с образцов. Феликс с похвалой отозвался о его таланте и сказал, что полезнее было бы идти самостоятельным путем. Тити сдвинул брови и принялся подробно объяснять, как он работает, — речи Феликса были ему явно неприятны. Он поинтересовался, как Феликс доехал до Бухареста, где он окончил лицей, и стал рассказывать о происшествиях у себя в классе, довольно живо, хотя и наивно, описывая преподавателей. Он откровенно признался, обвиняя во всем глупость учителей и программы, что уже несколько раз сидел по два года в классе и получал переэкзаменовки. Феликс спросил Тити, какие книги он читает, и, привыкнув иметь дело с более развитыми молодыми людьми, захотел узнать его мнение о некоторых современных писателях, сотрудничавших в новом журнале «Вяца ромыняскэ». Эти вопросы слегка испортили настроение Тити. Он заявил, что ему некогда читать и что от книг у него болит голова, но все-таки, если бы он достал «хорошую книжку», он попытался бы ее прочитать. Феликс пообещал принести ему книгу.

— Домнул Феликс предложил помочь тебе подготовиться к переэкзаменовке, — сообщила брату Аурика.

Тити покорно согласился, нисколько не обидевшись, что его будет учить юноша моложе его. Но когда Феликс объявил, что готов начать занятия немедленно, Тити попросил отложить это на послеобеденное время, потому что сейчас он неважно себя чувствует. Аурика, с большой нежностью взиравшая на этого флегматичного верзилу, сочла необходимым пояснить Феликсу:

— Тити очень слабенький, и мама не хочет, чтобы он переутомлялся. Он и так слишком много сил тратит на живопись.

Симион одобрительно кивнул головой.

— Ну, — крикнула Феликсу Отилия, которая сидела поджав ноги по-турецки на своей софе и что-то шила,— рассказывай, что наговорила про меня Аурика? Я слышала, что, когда меня не было дома, она заходила за тобой.

Феликс, проходивший мимо открытой двери ее комнаты, смущенно остановился.

— Входи же, иди сюда, ко мне.

И Отилия отодвинула свои тонкие ноги, словно Феликс собирался сесть рядом в такой же позе.

— Она, конечно, назвала меня взбалмошной!

— Хуже того! — сознался Феликс.

Отилия, чуть побледнев, взглянула на юношу и положила руку ему на плечо.

— И ты поверил, Феликс?

— Нет! — с чистой совестью ответил он.

— А что она тебе говорила? Наверное, глупости о Паскалополе?

Феликс помолчал, затем, собравшись с духом, спросил:

— Я хотел бы узнать, почему тебе приходят письма на имя Отилии Мэркулеску. Я всегда называл тебя Джурджувяну.