Нагой человек без поклажи - Ольга Ицкова

Их можно было получить по специальным талонам. Следует догадаться, что эти талоны стали среди баренцбуржцев самой ходовой валютой. И что мне не хватило сахара. Пить чай или кофе несладкими для меня всегда было смерти подобно, и я совершенно не контролировал количество потребляемого сахара. Поэтому мой залуженный честным трудом килограмм неожиданно быстро весь вышел.

Нужно признать, что талон на водку соблазнял меня не слишком сильно – пил я обычно только если жизнь шла по крутой наклонной, и у меня появлялось острое желание окончательно добить себя. Поэтому его я сбыл довольно быстро, но без сахара жилось мне туго. Ровно до тех пор, пока Берл не вызнал у меня, почему на моем лице поселилась эта «извечная кислая мина». А когда выяснил, только тихо посмеялся, покачав головой, протянул добродушно: «Даё-о-ошь, Грачонок, даёшь!» и ушел. А перед ужином, вместо того, чтобы надо мной подшутить, молча протянул несколько мятых бумажек. Оказалось – талончики на сахар.

– Как будет кончаться, ты ж мне говори, – сказал и уставился взглядом куда-то в потолочные перекрытия над моей головой. И стоило мне начать мямлить слова благодарности и пережевывать неловкие вопросы, откуда, как, у кого, и что я ему теперь за это должен, повторил, – Скажешь мне. Если сахар закончится.

Я, разумеется, не говорил – слишком уж неловко было. Терпел, растягивал свой честно причитавшийся килограмм как мог. Но Берл все видел. Порой спрашивал сам, порой молча приносил пачку сахара. Сказал, – давно хотел перестать сластить чай.

Но несмотря на все мелочи, усложнявшие быт, несмотря на постоянное чувство ожидания чего-то и вялости текущего времени, единственное, чего нам всем по-настоящему не хватало и чего все как один ждали с замиранием сердца, не посещало нас уже долгих четыре месяца.

Мы все ждали солнца. Пожалуй, даже если бы король Норвегии решил осчастливить нас своим визитом, мы бы волновались меньше. Никогда еще я не видел такого оживления на Розе Ветров. Куда ни глянь, я натыкался на знакомые лица. Для меня, всегда жившего в крупных городах и не привыкшего сталкиваться на улице со своими девушками на одну ночь или бывшими учительницами, которым подкладывал кнопки на стул, это было непривычно. Несомненным плюсом было, однако, то, что среди знакомых лиц, окружавших меня теперь, не было ни одного человека, которому я бы сделал гадость. Я внезапно чувствовал себя частью большого целого.

Я стоял в окружении товарищей, переминаясь с ноги на ногу от холода, и прятал мерзнущий нос в ворот куртки. Берл постоянно шутил над моим носом, говорил, мне будто кончик отрезали, как любопытной Варваре. Или как Пиноккио, который слишком много врал. Берл шутил часто, а я только улыбался и прятал свой обрезанный нос в слоях одежды.

Берл много курил. Все его вещи намертво пропитались запахом табака, и мне было сложно по первости привыкнуть к тому, что мой пуховик пах куревом. То есть, разумеется, его пуховик, который я без зазрения совести носил на протяжении всех двух лет и даже забрал с собой на материк. До приезда в Баренцбург я не слишком-то часто курил, разве только иногда за компанию. По возвращении на материк я стал делать это ещё реже – правильной компании не было. Но в Баренцбурге, постоянно таскаясь следом за Берлом, я невольно подхватил от него привычку выбегать на улицу с сигаретой в зубах. В этом и впрямь был какой-то элемент побега. Если ты уходишь перекурить, у тебя словно есть несколько минут от первого щелчка зажигалкой до горечи сигареты, выкуренной до самого фильтра, на то, чтобы не думать о бедах и проблемах. Чтобы просто сбежать, отмахиваясь от всех фразой «Я покурить».

Это стало частым поводом наших разговоров (куда чаще – нашего молчания) наедине. Берл просто вставал посреди оживленного обсуждения за столом или поднимался с кровати во время жарких прений в общажной комнате и безапелляционно заявлял:

– Я покурить.

Это значило, что с ним идти не нужно, ждать его тоже не нужно, и больше всего это, пожалуй, значило, что он чертовски от всех устал и хочет сбежать.

Спустя некоторое время моего по большей части молчаливого членства нашей маленькой общажной группы, Берл стал добавлять, чуть мягче:

– Грачонок, ты со мной?

И я послушно вставал и шёл курить вместе с ним. Для Берла это был целый ритуал, правил которого я в первый раз, разумеется, не знал. Я опрометчиво пытался разговаривать, по глупости снял перчатку, чтобы держать сигарету. И если эти оплошности мне можно было простить, то когда я отшвырнул бычок в ближайший сугроб, Берл раздраженно вздохнул и полез в снег его доставать. Он носил с собой две пачки: одну – с сигаретами, вторую – пустую, куда он складывал окурки. Сказал, на Севере не гоже мусорить по чем зря. И я уже было провалился сквозь землю, но Берл добродушно усмехнулся и похлопал меня по плечу – и все снова стало хорошо.

Разумеется, мужики самозабвенно прикалывались над этими нашими совместными походами курить, отпускали комментарии, что, мол, у Берла наконец-то появился любимчик, но достаточно было одного мрачного взгляда на шутников, чтобы они поперхнулись своим юмором. Берл не терпел, чтобы его обсуждали.

Теперь же он стоял, насупившись, и мрачно следил за тем, как активно Лева жестикулировал шампурами, пытаясь одновременно разжигать мангал и травить какую-то уже сотню раз рассказанную байку, неизменно обраставшую все новыми и новыми деталями. Слушать Леву было сложно, он постоянно прерывал свой рассказ на то, чтобы хохотнуть и через слово вставлял «эт самое». Кроме того, Лева был родом с Донбасса и характерное фрикативное «г» добавляло его рассказу особенного колорита. Берл следил за Левой с выражением усталого раздражения на лице, и когда он объявит свое не подлежащее обсуждениям «Я покурить», было лишь вопросом времени.

– Я покурить, – сказал Берл, не выдержав и половины Левиного рассказа. Я был почти удивлен – я почему-то думал, он предпримет попытку ненадолго сбежать ото всех позже. Не обращая внимания на удивленные и разочарованные восклицания Левы, Берл молча развернулся и пошел прочь от деревянных срубов, обычно пустовавших, но становившихся самыми северными шашлычными в день встречи солнца или в день шахтера.

– Берл, ну че ты, солнце же сейчас взойдет! – не унимался Лева, но ответа никакого, конечно, не получил. Кроме взмаха рукой, который каждый волен был трактовать по-своему. Ну а Берла не заботили такие мелочи, как общественное мнение.

Каждый раз, глядя на то, как он закуривал, я ловил себя на мысли, что мне не по себе от того, каким взрослым он кажется. Сигарета, зажатая в узловатых пальцах мозолистой руки, глубокие