Любовь. роман - Татьяна Столбова

Поэтому, чтобы в случае очередного дебоша не подмочить свою репутацию известного писателя, Чичерин решил не ходить в ЦДЛ, а устроить маленький праздник в ближайшем ресторане. Какая разница, где напиваться?

Подошел Портнов. Он принес подарок от себя и от Коли – бутылку дорогого вермута (Чичерин его очень уважал) и новую книгу модного прозаика (Чичерин его не выносил, но, поскольку прозаик Чичерина тоже не выносил, то в двадцать первой главе под его фамилией и с описанием его внешности вывел отвратительного персонажа, алкоголика с трупным запахом, извращенца и спидоносца, и Чичерин специально просил Портнова найти для него этот только что вышедший роман).

Вскоре из переулка показались Вяткин с Бобровой.

– Боброву я не приглашал, – недовольно сказал Чичерин.

– Ее не надо приглашать, – сказал Гопкало. – Она сама себя приглашает. Тем и сыта.

– Дитя анархии, – вздохнул Ильенко.

Портнов ухмыльнулся и посмотрел на Колю. В ответ Коля пожал плечами.

С двух сторон одновременно подошли еще несколько Чичеринских друзей.

– Все в сборе? – спросил Чичерин.

– Тебе лучше знать, – брюзгливо сказал Гопкало. – Ты же, блин, именинник.

На плохой характер Гопкало никто давно внимания не обращал. Чичерин тоже. Он оглядел своих гостей, потом достал записную книжку и проверил пофамильно, кто на месте.

– Номер четвертый выбыл по состоянию здоровья, – констатировал он. – А остальные все тут. Еще Валя Кутиков не подошел, но я ему звонил, он знает, что мы идем не в ЦДЛ.

– А кто там под четвертым номером? – спросил Вяткин.

– Лапшенников, – ответил Чичерин.

– Вместо него самоприглашенная Боброва, – прошептал Коле на ухо Гопкало и засмеялся.

– А Лапшенников где? – удивился Вяткин, который был не в курсе последних событий.

– Заболел, – сказал Миша Ильенко.

– Тяжело?

– Что-то вроде гриппа.

– Надо будет вареньица ему принести, – озаботился Саня.

У Чичерина вдруг испортилось настроение.

– Вареньице, вареньице, – пробурчал он. – Хватит уже болтовню болтать. Пора веселиться, мать вашу…

* * *

Водки было много, а закуски мало. «Это лучше, чем наоборот», – шепнул Коле Портнов, усаживаясь подальше от Чичерина, поскольку тот в пьяном состоянии бывал чрезмерно любвеобилен и обожал обниматься и целоваться. Портнов же этого терпеть не мог.

Они с Колей сели на другом конце стола, напротив Чичерина. Их ближайшими соседями оказались Саня Вяткин и поэт Кутиков.

Первые несколько минут Кутиков неприятно гримасничал. Он пришел последним и ему досталось место между Портновым и Ванюшей Смирновым. Первого Кутиков боялся, вторым брезговал. А Ванюша как будто нарочно сильно кашлял, и рот рукой не прикрывал, как приличные люди, потому что приличным никогда не был. Но зато он был хорошим парнем, и за это все прощали ему его маленькие недостатки. Все, кроме поэта Кутикова.

Но потом Кутиков выпил несколько рюмок подряд, в одиночку, между тостами, и повеселел. Он даже подмигнул Коле, высунув голову из-за широкого плеча Портнова. Коля удивился и от Кутикова отвернулся.

– Дорогой Чичерин! – встал с рюмкой в огромной руке Саня Вяткин. – Мы, твои коллеги и друзья, поздравляем тебя с днем рождения и желаем…

– Не с чем поздравлять, – отмахнулся Чичерин. – Пей водку, Саня. А Бобровой почему никто не налил?

Бобровой налили. Она тут же разулыбалась и, потупив глазки, выпила.

Выпил и Коля. Он наметил для себя на этот вечер не более трехсот граммов, но сейчас уже понимал, что вряд ли этим ограничится. Все вокруг пили почти без перерыва, а Колины соседи – Портнов и Вяткин – даже поменяли свои рюмки на бокалы, предназначенные для сока. Оба втягивали Колю в пространную беседу о несомненной пользе и несомненном же вреде алкоголя, в качестве примера

указывая на Чичерина, который многого в жизни добился благодаря дружеским попойкам, но при этом угробил здоровье, и теперь раз в год лежал в больнице, лечился от язвы желудка.

– Это частный случай, – сказал Коля.

– Вся жизнь состоит из частных случаев, – сказал Портнов.

– Так я не понял, Коля, ты за или против? – спросил Вяткин.

– Сам не знаю.

– Если пьет, значит, за, – решил Портнов. – И вообще, Вяткин, это сложный вопрос. Передай-ка мне бутылку. Да вон ту, что рядом с Гопкало.

Приглашенные Чичериным барды вдруг запели. Им, естественно, требовалась тишина, и все замолчали, прервав свои беседы на полуслове. Вяткин ерзал на своем стуле и, в братском порыве поддержать бардов собственным мощным вокалом, делал трагическое лицо, открывал рот, но издавать звуки все-таки не решался, ибо не знал слов.

Первая песня Коле очень понравилась. Никакой седобородой романтики, все благородно, красиво и умно. А вот вторая, шуточная, вызвала раздражение. Мастерски написанная, она, тем не менее, была вульгарна, и грубо задела в Коле ту обнаженную еще душевную струну, которой он касаться боялся, то есть в мыслях своих обходил старательно опасные темы. Он понимал, что вот-вот сорвется, или, как сказал бы поэт Кутиков, рухнет в бездну депрессии, и тогда выбраться обратно будет трудно. Поэтому в середине песни Коля встал и вышел в туалет.

Когда он вернулся, барды уже не пели. Нараспев читала стихи Лариса Вислова, заочница-москвичка, жена Игоря Бортникова, тоже заочника, занимающего большую должность в одном толстом журнале. Оба супруга были пьяны, и сильно. У Ларисы растрепались волосы, по подбородку размазалась губная помада. Кружевной воротничок на белой кофточке был заляпан кетчупом как кровью, что навевало довольно примитивную ассоциацию с комиссаршей Рейснер.

Игорь под завывания Ларисы целовался с Чичериным. Так они представляли себе настоящую мужскую дружбу.

Братья Леонтьевы, Денис и Максим, заигрывали с соседним столиком. Там сидели одни дамы, все постбальзаковского возраста, богато одетые, холеные. Бузотеры Леонтьевы тоже были пьяны, и Коля заметил внимательный быстрый взгляд Портнова, брошенный на них – Портнову уже приходилось прежде гасить их бурные ссоры. Старший, Денис, умный и тонкий прозаик, написавший пока только один, но очень необычный роман, сам красивый, высокий, изящный, после ста граммов совершенно преображался. Светлая челка его влажнела и непостижимым образом придавала ему хулиганский вид, голубые глаза стекленели, а на тонких губах появлялась наглая ухмылка. Древний инстинкт пробуждался в нем в такие моменты, и Денис, не умея вовсе с ним как-то бороться, затевал дикие драки, из которых далеко не всегда выходил победителем.

Однажды, как рассказывал Коле Портнов, дело чуть не дошло до суда. Кому-то важному, с портфелем, Денис сломал челюсть, и спасло его только то, что и ему сломали челюсть и нос, правда, неизвестно, кто именно, так как в драке, случившейся на автобусной остановке, принимали участие человек восемь. Брат Дениса Максим, переводчик, закончивший год назад ин'яз, был поспокойнее, однако в битвах старшего, всегда имевших оттенок решающей Бородинской, сражался наравне и рядом с ним, и с явным удовольствием. По причине «насмешливой принципиальности» (по выражению Чичерина) он не сумел удержаться на работе в трех подряд приличных фирмах, поэтому в данное время занимался техническими переводами на дому.

Из всех общих с Чичериным знакомых только к братьям Леонтьевым Портнов относился с уважением и приязнью. Потому что парни были талантливые, честные, добросердечные, несмотря на склонность к кулачному бою, и русский дух в них был настоящий, не наигранный, не культивируемый, как бывает вследствие скудоумия и недостатка воображения. Вот только пить им было нельзя, особенно Денису.

– Одни женщины, – негромко сказал Коля, усаживаясь на свое место рядом с Портновым.

Он имел в виду, что Леонтьевым просто не к кому сейчас прицепиться, не с кем подраться, так как за соседним столом сидят одни дамы, без кавалеров. Портнов понял, кивнул, но все равно был бдителен и время от времени посматривал на братьев.

Гопкало зачем-то начал кокетничать с Бобровой. Она ему отвечала неохотно, даже с пренебрежением. Гопкало вспыхнул и разругался с ней в пух и прах, уложившись в две минуты. После этого он отсел от нее к Вяткину и шепотом начал рассказывать ему, с кем спала Боброва и с кем она еще хочет спать. Вяткин отшучивался и стонал, но с легкой улыбкой. Он не любил ссориться.

Миша Ильенко сидел тихо, пил, по сторонам не смотрел. Пьяная Лариса Вислова старательно подмигивала ему, вытягивала губы трубочкой, изображая поцелуй, и все напрасно – Миша ее не замечал.