Шестой иерусалимский дневник (сборник) - Игорь Губерман

Наивен я: с экрана или рядом —

смотрю на лица монстров без опаски,

мне кажется всё это маскарадом:

да – дикие, да – мерзкие, но – маски.

388

Сообразив, что не умру,

владея времени бюджетом,

я превратил болезнь в игру

с отменно жалостным сюжетом.

389

Я знаю, почему люблю лежать:

рождён я обывателем и книжником,

а лёжа мне легко воображать

борцом себя, героем и подвижником.

390

А время – это всё же мельница,

в её бесшумных жерновах

настолько всё бесследно мелется —

лишь пыль на книгах и словах.

391

Срама нет в уподоблении:

нашей юности поэты

всё ещё в употреблении,

но истёрты, как монеты.

392

Ген, как известно, – не водица,

там папа, мама, предка примеси;

всё, с чем доводится родиться,

кипит потом на личном примусе.

393

В болезни есть одно из проявлений,

достойное ухмылки аналитика:

печаль моих интимных отправлений

мне много интересней, чем политика.

394

Под гам высоких умозрений

молчит, сопя, мой дух опавший,

в тени орлиных воспарений

он – как телёнок заплутавший.

395

Я думаю часто сейчас,

когда уплотняются тучи,

что хаос, бушующий в нас,

подземному – брат, но покруче.

396

Напрасно разум людской хлопочет,

раздел положен самой природой:

рождённый ползать летать не хочет,

опасно мучить его свободой.

397

Когда мне больно и досадно,

то чуть ещё маркиздесадно.

398

В ответ на все плечами пожимания

могу я возразить молве незрячей:

мы создали культуру выживания,

а это уж никак не хер собачий.

399

Свои успехи трезво взвесив

и пожалев себя сердечно,

я вмиг избавился от спеси —

хотя и временно, конечно.

400

Покуда жив, пока дышу,

покуда есть и слух и зрение,

я весь мой мир в себе ношу,

а что снаружи – важно менее.

401

Мой стих по ритмике классичен,

в нём нет новаторства ни пяди,

а что он часто неприличен,

так есть классические бляди.

402

Ужели это Божье изуверство

для пущей вразумлённости людей?

Ведь наши все немыслимые зверства —

издержки благороднейших идей.

403

Гуляло по свету гулящее тело,

в нём очень живая душа проживала,

Россия его разжевать не успела,

хотя увлечённо и долго жевала.

404

Мне смыслы, связи и значение —

важней хмельного сладкозвучия,

но счастлив я, по воле случая

услышав музыки свечение.

405

Найти побольше общего желая,

я сравниваю часто вхолостую:

тюрьмы любой романтика гнилая —

отсутствует в болезни подчистую.

406

Тюрьма: нигде не мучим болями,

я, как медлительный слепой, —

из-за апатии с безволием

на фоне слабости тупой.

407

Сегодня пьянка вместо дел,

сегодня лет минувших эхо —

какое счастье, что сидел! —

какое счастье, что уехал!

408

Душе распахнута нирвана

и замолкают в мире пушки,

когда касаюсь я дивана,

тахты, кровати, раскладушки.

409

В размышлениях я не тону,

ибо главное вижу пронзительно:

жизнь прекрасна уже потому,

что врагиня её – омерзительна.

410

К сожаленью, подлецы

очень часто – мудрецы,

сладить с ними потому —

тяжко прочему дерьму.

411

Забавное у хвори окаянство:

с людьми общаясь коротко и смутно,

я выселился в странное пространство,

в котором подозрительно уютно.

412

Душа твоя утешится, философ,

не раньше, чем узрит конечный свет,

ведь корень всех земных её вопросов —

в вопросе, существует ли ответ.

413

Великая российская словесность,

Россию сохраняя как вокзал,

сегодня просочилась даже в местность,

где житель ещё с веток не слезал.

414

Случайно выплывает облик давешний,

и снова ты забыть его готов,

но памяти назойливые клавиши

играют киноленту тех годов.

415

Сегодня думал перед сном,

насколько время виновато,

что ото всех борцов с дерьмом

немного пахнет странновато.

416

В поиске восторгов упоения

разум и душа неутомимы,

нас не ранят горести гонения,

мелкие для чувства, что гонимы.

417

Те, кто жил до нас веками ранее,

были нас умами не бедней,

разум наш замусорило знание,

но оно не делает умней.

418

Хочу, когда уже я стар и сед,

сказать о чувстве времени двояком:

я гибельному веку – лишь сосед,

хотя в родстве с убийцей и маньяком.

419

Наш век пошёл на слом,

запомнясь полосой —

от девушки с веслом

до бабушки с косой.

420

Недуг мой крылья распростёр

и грозно вертит пируэты,

а я и зритель, и актёр,

и сцена этой оперетты.

421

А славно, зная наперёд,

что ждут людей гробы,

и твой вот-вот уже черёд,

под водку есть грибы.

422

Все в мире пьют покоя сок,

не чувствуя беды,

засунув головы в песок

и выставив зады.

423

Не знаю, что бы это означало:

меня не устаёт терзать и мучить

глухое материнское начало:

вон ту удочерить, а ту – увнучить.

424

Состарившись, мы видимся всё реже,

а свидевшись, безоблачно судачим,

как были хороши и были свежи

те розы у Тургенева на даче.

425

Увы, но даже духа воспарения

способны довести до изнурения.

426

Сколько б мы, воспаляясь, ни спорили

то изустно, то в текстах несметных —

сокровенные нити истории

недоступны для зрения смертных.

427

Верю в точность химических лезвий,

но сегодня почувствовал снова,

что лекарства, сражая болезни,

заодно пришибают больного.

428

Я стараюсь отойти при умных спорах,

в них опасная зараза вероятна:

есть умы, от обаяния которых

остаются на душе дурные пятна.

429

Когда-то был я вольнодумец,

свободой пылко восхищался,

но стал печальник и угрюмец,

когда с ней близко пообщался.

430

Всё, что вытворяется над нами,

было бы успешливо едва ли,

если бы своими именами

всё, что происходит, называли.

431

Всегда жива надежда, что однажды

к нам вылетит божественная птица,

получит по заслугам Каин каждый,

и Авель каждый к жизни возвратится.

432

Подпочвенные рокоты и гулы,

сулящие губительные вспышки,

нисколько не влияют на загулы,

целебные для краткой передышки.

433

Удачи и шедевры – не объекты

для пламенной мыслительной игры,

охотней полыхают интеллекты

вокруг пустого места и дыры.

434

Старанием умелых докторов

от этой лихоманки я оправлюсь,

и сделаюсь физически здоров,

а умственно и так себе я нравлюсь.

435

Недуг меня уже подпортил малость:

я чувствую, едва сойду с крыльца,

движений унизительную вялость

и слабую приветливость лица.

436

Способствуя врачу по мере сил,

в послушном разговоре о диете

про выпивку я просто не спросил,

чтоб, выпивши, не думать о запрете.

437

Поэзия – коварная езда,

я сборники порой листаю честно:

порожние грохочут поезда,

куда, зачем, откуда – неизвестно.

438

Когда больные пятна запорошены

снежком уже беспамятной зимы,

сны снятся удивительно хорошие

о том, насколько славно жили мы.

439

Всё-таки друзья меня достали

и сидят с уверенной ухмылкой:

качеством закалки твёрже стали,

мой характер – воск перед бутылкой.

440

Как некогда в те годы заключения,

когда в тюрьме стихи писал надменно,

свидетель я иного злоключения,

в котором – и герой одновременно.

441

Когда нас косит века вероломство,

и время тапки белые обуть,

сильнее в нас надежда на потомство,

которое отыщет лучший путь.

442

А что, скажи по сути, делал ты?

Не скромничай, ведь это между нами.

Я смыслы извлекал из пустоты

и бережно окутывал словами.

443

Становится тоскливо и ненастно,

и жмутся по углам венцы творения

везде, где торжествует самовластно

конечный результат пищеварения.

444

Споры стали нам духа опорой,

даже с Богом мы спорить не трусили,

нету в мире хуйни, над которой

не витали бы наши дискуссии.

445

Дом, жена, достаток, дети,

а печаль – от малости: