Учитель истории - Канта Ибрагимов

— Во имя императора Константина! Вперед! За мной! Мы не рабы!

Туча стрел, заслоняя вечернее солнце, полетела в сторону толпы, и главная мишень, видимо, была белоснежная предводительница. Лишь изрядное расстояние да раненый конь спасли Ане жизнь. И все же одна стрела пронзила ее предплечье.

От второго залпа ее спасли окружившие плотным кольцом земляки, и в руках у них уже блестели мечи.

— Ана ранена, Ана ранена! — заревела толпа.

— Вперед! За мной! — в окровавленном платье командовала Ана.

И неизвестно чем бы все это закончилось. Да в этот самый момент какие-то силы атаковали с тыла правительственные войска. Армия дрогнула, попятилась в одну, в другую сторону; стройность рядов нарушилась, команды не слышались и не могли выполняться. А разъяренная толпа, как страшная волна, уже совсем близко. Кто успел из солдат — бежал, многих растерзали, других растоптали.

От Золотых ворот, все больше разрастаясь, все круша, сметая, грабя, толпа двинулась по главной улице Константинополя до собора Святой Софии, и там же византийская площадь, царский дворец.

О дальнейшем противлении массам и речи не могло быть. Штурм дворца в проекте не был, и Ане с трудом удалось угомонить толпу, и, как и предполагалось, во дворец для переговоров направилось несколько «активистов», бунтовщиков из числа знати, переодетых по случаю простолюдинами. Во главе делегации была Ана. Правда, ни в каких переговорах она не участвовала, не смогла бы — рана сильно болела и кровоточила.

Под усиленной охраной евнух дворца Стефан препроводил ее в какой-то зал, где бородатый врач стал делать перевязку. И лишь от боли, отпихивая врача, она по этим пухлым волосатым рукам, мучающим ее, узнала Зембрию Мниха.

— Что ж мы делаем? Что получится? — простонала Ана.

— Тс-с-с! Уже получилось… закончилось.

Позже, под покровом ночи, из боковых ворот они вдвоем уезжали из дворца, а город еще гудел.

— Какой я дурак, как я рискнул! — время от времени повторял в пути Мних, сжимая голову руками.

— Вы-то чем рисковали? — не сдержалась Ана.

— Не чем, а кем… тобой, тобой — мое единственное существо!

— Ну, что ты постоянно грустна, о чем переживаешь? — во время каждого осмотра говорил Мних. — Рана пустячная, уже заживает. С Азой вопрос практически решен — ждем ее прибытия… И в остальном все как нельзя хорошо, — в отличие от Аны сиял он довольством в последнее время.

А Ана осунулась, похудела, синюшные круги появились под глазами, еще больше и впечатлительнее отображая на побледневшем лице ее добрые, тоскливые глаза. И ни с кем не поделишься, а тосковать есть о чем: не так, так этак, а тамга[47] на ее предплечье появилась, и она считает, это неспроста — нечего было в эту грязную игру, политику, вступать. Конечно, она и раньше волей-неволей в политике участвовала, даже туда рвалась, да тогда роли и цели были иные, а теперь — не то. И вроде она заводила всего, больше всех рисковала, а результат узнала позже всех, и тот вначале их уст служанок.

Оказывается, хотя Мних и очень рад, а Лекапинов свергнуть не удалось, потому что сыновья встали против отца и, кинув Романа в жертву толпе, сами остались у власти. Говорили, что в последний момент, вконец разочаровавшись в детях, царь Роман написал завещание в пользу законного императора Константина VII. Однако под влиянием жены Елены Лекапин Константин VII от этой почести отказался, первым царем стал Стефан Лекапин.

Лишь одно дети сделали для отца: Романа не казнили, как требовала толпа, а прилюдно постригли в монахи и отправили в пожизненную ссылку на остров Лесбос.

Все эти события вроде устраивают интересы Аны — так это фасад, а есть и внутренняя интрига, от которой Ану бросает в дрожь. Оказывается, ее любимый, единственный брат Бозурко был на стороне Лекапинов и даже был среди правительственных войск, выдвинутых усмирять мятеж. Правда, первым Бозурко с поля брани и убежал в Большой дворец, и там не растерялся, как друг, стал правой рукой царя Стефана. Да, как выразился Мних, одно у Бозурко от Аны — по-мужски красив, умен, в остальном — хитер, к любому войдет в доверие, и нюх, как у собаки.

— Понимаешь, — не без ехидства рассказывает ей Мних, — твой братец просто провидец, чует, куда ветер дует. — И после невыносимой паузы, вроде мило улыбаясь. — Мало Бозурко со Стефаном дневать, так он, будучи женатым на племяннице, всех фаворитов потеснил и у Елены Лекапин ночует.

Если бы Ана это из других достоверных уст не узнала бы заранее, то вскипела бы, и несдобровать бы доктору. Так многие об этом твердят, и Ана еле сдерживает себя; вслух холодно бросает:

— Меня не интересует эта грязь.

— Хм, — противно усмехнулся Зембрия, и, глядя в окно, будто что-то высматривает. — Зато тобой интересуются.

Ана насторожилась, а Мних тем же убийственным тоном продолжил:

— Как ты сама определила, Константин Седьмой — тряпка, да не дурак, тем более знает, что грядут очередные перемены… Так вот, раз знают все, то знает и муж, по крайней мере — догадывается… Однако на сей раз Константин не сплоховал. Вызвал твоего братца, и предложил баш на баш… А разве Бозурко откажет будущему самодержцу, тем более, что и Елена это предложение одобрила.

Здесь Мних замолчал, сурово глядя, повернулся в сторону Аны.

— Неужто правда? — съежилась она. — Молодую жену подставить кому-то, пусть даже императору?

— Дура! — махая руками, заорал доктор, надвигаясь на Ану. — Эта шлюха никому не нужна! Речь идет о тебе, о тебе!

— Что?.. Ложь! Ложь! Вон отсюда, вон! Кавказцы так не поступают.

Произошла очередная страшная ссора. Правда, длилась она недолго, в отличие от прошлого, на сей раз первая вступила в контакт сама Ана: предстояло выкупать Азу, а без помощи Мниха ей не обойтись.

Сделка должна была состояться в проливе Дарданеллы со стороны Эгейского моря; дальше византийские корабли ходить не смели, там хозяйничали сарацинские пираты.

Как назло, за несколько дней до этого выпущенный из-под ареста Астарх, якобы за огромную взятку Бозурко Стефану, был назначен друнгария вилли (начальником царской охраны) и поэтому не смог сопровождать Ану в этом плавании. С Аной были Радамист и неизвестная команда императорского флота, выделенная по рекомендации того же Мниха.

И хотя Мних предупреждал: «товар» — из рук в руки; сарацины, спекулируя, что воды вроде бы византийские, настояли на своем. Корабли из-за опасности не сблизились. А сарацины направили две лодки. Одна, в которой сидели два гребца и женщина, издали не очень различимая, но похожая на Азу, машет рукой. И вторая лодка, которая подплыла плотную, взяла пятьдесят килограммов золота, и пока эта лодка не отплывет на приличное расстояние, приближаться к первой лодке нельзя.

Византийская сторона четко выполнила все договоренности; сблизилась с первой лодкой, а там два раба и незнакомая женщина, тоже рабыня.

— Вперед! Догнать! — в ярости закричала Ана.

Может, и догнали бы. Да все Ану отговорили: в тех морях можно ожидать следующего подвоха и вновь всем попасть в плен, либо всем уйти на дно.

От такого позора и горя Ана не хотела возвращаться в Константинополь, двое суток держала корабль на том же месте, думая, что варвары одумаются, вернутся. А когда ни с чем прибыла в столицу, оказалось, здесь все уже знают, и более того, у Мниха запросили еще пятьдесят килограммов, правда, с доставкой живого товара на берег.

— Я их всех уничтожу, — в ярости бесилась Ана.

Для этого ей нужны армия, флот — значит, поддержка на царском уровне, а ее даже не впустили в Большой дворец — этот вопиющий факт означает формальное лишение всех ее привилегий и чинов. И даже Мних вроде не может узнать, от кого из царствующих особ исходил данный указ, и весьма может быть, к этому причастен брат Бозурко.

Дело в том, что буквально накануне Бозурко, как он выразился, «выкрал время от государственных забот» — ведь он второе лицо в казначействе империи — и соизволил наконец-то явиться к сестре. А Ана, особо не разбираясь, злобно выдала:

— Ты не наших кровей, и вообще, ты не только не кавказец, но и не мужчина. Вон из моего дома…

После череды этих событий положение Аны стало не только печальным, совсем незавидным. И неведомо как, да как обычно Мних прослышал об этом монологе.

— Оттого, что я все сношу, — не значит, что такую важную особу двора можно так оскорблять.

— Он мой брат, — резко парировала Ана.

— Милая, ты в Константинополе, и пора бы знать — при византийском дворе брат и враг — зачастую одно лицо.

И как в подтверждение этому, а может и по случайности, хотя Мних в случайности не верит, на все предприятия Аны одновременно хлынули с проверками ревизоры и даже из-за мелочей стали придираться.

— Это симптоматично, — подытожил Мних. — Раз копают под тебя, значит, следом и под меня… Надо действовать, а вход во дворец нам обоим закрыт, собирать народ — не успеем.