Окончательная реальность - Вильгельм Зон

4-я танковая группа будет наступать вместе с пехотой. Необходимо увеличение количества сил по обе стороны шоссе, идущего на Шауляй».

Ставка фюрера. Отпечатано 15 экз.

«Совершенно секретно. Только для командования.

Цель мероприятий маскировки – скрыть от противника подготовку к операции «Барбаросса»…Чтобы выполнить поставленную задачу, необходимо на заключительном этапе, т. е. приблизительно до конца апреля, сохранять ту неопределенность информации о наших намерениях, которая существует в настоящее время. Представляется целесообразным отвлечь внимание противника на возможный конфликт с англичанами в Югославии и Греции. Для этой цели предлагается дестабилизировать ситуацию в сербо-хорватском королевстве…

Фельдмаршал Кейтель»

Цветкович надел очки, пробежал текст, напечатанный на немецком, итальянском, японском и сербском языках, быстро подписал все четыре экземпляра документа и, дожидаясь, пока Риббентроп, Чиано и адмирал Ошима так же молча, как и он, подписывают протокол о присоединении Югославии к Тройственному пакту, внимательно осмотрел большой зал.

Он вспомнил – со стремительной четкостью – весь этот март; встречу князя-регента с Гитлером, когда фюрер, глядя поверх голов югославских представителей, громко отчеканил: «Мы можем ждать еще две недели! Либо – либо! Если Югославия присоединится к пакту, война обойдет ее границы; если же Югославия решит остаться в стороне – я умою руки». Он вспомнил, как после этого разговора германские танки вошли в Болгарию и устремились к югославским границам. Цветкович вспомнил и то, как представитель Рузвельта полковник Донован, прибывший из Афин, грохотал в его кабинете: «Одумайтесь! Присоединение к Тройственному пакту запятнает вас позором! Мы не останемся равнодушными к этому шагу! Лучше война, чем позор сговора с Гитлером! Мы победим Гитлера – рано или поздно. Мощь Соединенных Штатов и британская воля к победе одержат верх над кровавым фанатиком! Как вы тогда сможете смотреть в глаза европейцам, господин премьер?!»

Все эти видения пронеслись перед глазами Цветковича, и он с трудом подавил вздох и постарался настроиться на происходящее здесь событие, долженствующее изменить ситуацию на Балканах. В этот момент он с отчетливой ясностью вспомнил, как князь-регент Павел рассказывал ему о последней встрече с Милюковым, когда русский изгнанник горько и умно говорил о том, что нерешенная проблема Босфора и Дарданелл еще долго будет маячить общеевропейской угрозой.

На следующий день, раскрыв нью-йоркскую «Таймс», Цветкович увидел фотографию Риббентропа и жирно набранные слова, произнесенные им после подписания протокола: «Отныне на Балканах нет больше нейтральных государств. Европа объединяется. От Атлантики до Черного моря!» «Сандей телеграф» прокомментировала это событие шире: «Итак, 25 марта 1941 года совершился исторический парадокс: Гитлер сделал славянскую страну участницей антиславянского по сути и лишь по форме антикоминтерновского пакта, обращенного прежде всего против колыбели славянства – России».

Цветкович на секунду задумался: «парадокс», действительно парадокс. Что-то он пропустил в этой истории, что-то недопонял…

Сообщение о присоединении Югославии к Тройственному союзу Черчилль принял спокойно.

– Что же, чем хуже – тем лучше. Не всегда, естественно, но в данном случае бесспорно. Скажите постоянному заместителю министра иностранных дел, что именно сейчас надо быть крайне осторожными. Мы заинтересованы в стабильности на Балканах. И хотя сам факт присоединения королевства к пакту неприятен, по сути он означает сохранение мира на полуострове. На сегодняшний день это в наших интересах. Похоже, Гитлер все же решил нанести основной удар по России. Это вселяет определенный оптимизм.

Цветкович вернулся в Белград в десять часов утра.

Его поезд остановился не на Центральном вокзале, а на глухой платформе в белградском пригороде. Взяв под руку встречающего его помощника, премьер тихо спросил:

– Что дома? Какие новости? В поезде я сходил с ума…

– Все в порядке, господин Цветкович.

– Неужели? Меня мучают предчувствия…

Министр внутренних дел ждал премьера в резиденции князя-регента. Он молча положил на стол данные, поступившие за последние два часа в Управление политической полиции: подпольные организации компартии активизировались; около площади Александра была разогнана толпа, требовавшая расторгнуть договор о присоединении к пакту; оппозиционное командование югославских ВВС проводит экстренные встречи…

– Так я и знал, – устало сказал Цветкович.

Пискнул зуммер правительственного телефона. На проводе был Мачек – хорватский лидер, один из главных инициаторов югославо-германского сближения.

– Поздравляю с возвращением, господин премьер. Как вы себя чувствуете после всей этой нервотрепки?

– Не очень… Как ситуация у вас в Загребе?

– Я определяю ее одним словом: ликование. Люди наконец получили гарантию мира.

– А меня здесь пугают наши скептики. Пугают недовольством.

– Нет политиков, поступки которых устраивают всех, – подумав, ответил Мачек. – Я прочту вам заголовки газет, которые у нас вый дут завтра. «Победа мира на Балканах». Или вот: «Сербы, хорваты и словены от всего сердца благодарят премьера Цветковича за его мужественное решение. Мощь великой Германии надежно гарантирует нашу свободу и независимость – отныне и навсегда!»

– Спасибо, – глухо сказал Цветкович, почувствовав, как запершило в горле, – спасибо вам, друг мой. Я жду вас в Белграде: князь-регент придает огромное значение тому, в какой обстановке пройдет ратификация. Если бы вы, как вождь хорватов, выступили в Скупщине…

– Я выступлю первым, господин премьер. Я не отношу себя к числу скептиков. От всего сердца еще раз поздравляю вас.

– До свидания, мой друг.

– До встречи.

Цветкович медленно опустил трубку и вопросительно посмотрел на министра внутренних дел. Тот упрямо повторил:

– Загреб – это Загреб, господин премьер, но мы живем в Белграде.

В два часа ночи, всего через день после присоединения Югославии к странам оси, войска главкома ВВС генерала Душана Симовича захватили дворец князя-регента Павла, радиостанцию, телеграф, канцелярию премьера Цветковича и привели на трон молодого короля Петра Второго.

Ранним утром Кейтель вызвал к себе руководителя Абвера Канариса.

– Поздравляю, адмирал. Ваши люди в Белграде сработали великолепно. Переворот состоялся, и для всего мира он – плод усилий британских спецслужб. Представляю себе рожу Черчилля! – Кейтель расхохотался. – Теперь у нас развязаны руки. Мы можем в любой момент ударить по Югославии, а можем этого и не делать. Игра в кошки-мышки подходит к концу, но теперь никакие силы не заставят Сталина поверить в то, что дни его сочтены.

Днем Кейтель пришел к Розенбергу. В углу, уставший после ночных опытов с маятником, сидел Гиммлер. Розенберг поднялся, подошел к большой карте и сказал:

– Итак, мы готовы к решающему сражению, господа евразийцы. Поздравляю с победой. Понимаю, как было трудно сохранить секретность в Югославии, – тем выше успех, точно организованный вами.

– Не нами, а Канарисом, – ворчливо сказал Гиммлер.

Лидер переворота Симович медленно обвел взглядом лица сподвижников:

– Господа… Друзья мои, – глухо сказал Симович. Он хотел откашляться, потому что голос сел во время ночных бесконечных разговоров по телефону с командирами воинских частей, которые занимали узловые коммуникации. Но ему показалось, что кашель будет дисгармонировать с торжественной тишиной, которая стояла в прокуренном зале. – Господа, – повторил он и напряг горло, чтобы голос звучал ниже и значительней, – князь-регент отстранен от власти… Здесь, в этом здании… Два часа назад… Правительство Цветковича низложено… Со всех концов страны приходят вести о том, что армия берет власть в руки, не встречая сопротивления. Его величество король Петр Второй поручил мне сформировать кабинет.

Немецкий посол фон Хеерен принял министра иностранных дел нового кабинета Югославии в десять часов утра, через три часа после того, как этот кабинет был сформирован. С утра посол получил пакет указаний от Риббентропа. Там говорилось о необходимости провоцировать югославов любыми способами. Фон Хеерен любил это дело.

Нарушив все нормы, выработанные дипломатической практикой, посол отказался явиться на прием к министру, а попросил того приехать к себе.

«Ну что же, – решил министр. – Делать нечего, поеду».

Фон Хеерен встретил его в большом зале, где не было стульев.

– Переворот, совершившийся по воле народа и во имя народа, явился следствием той порочной внутренней политики, которую проводило руководство Цветковича, – как будто оправдывался министр. – Однако что касается внешнеполитических дел, наше правительство намерено неукоснительно соблюдать все принятые прошлым режимом обязательства. Я хочу, чтобы вы, господин посол, сообщили германскому правительству, что Цветкович довел Югославию до такого предела, когда в любую минуту мог произойти неуправляемый взрыв, инспирируемый экстремистскими элементами. Новый кабинет, возглавляемый генералом Симовичем, представляет интересы как раз тех сил в стране, которые понимают всю меру ответственности, возложенную на себя нашей страной не только на Балканах, но и в Европе.