Женщины-масонки - Шарль Монселе

Филипп в первый раз бросил на нее взгляд, в котором не было любви.

Он топнул по ковру каблуком сапога.

– Борьба, вечная борьба!– воскликнул он.– Что за судьба выпала мне?

Он протянул руку к шнурку звонка и дернул.

Появился Жан.

– Вы звонили, сударь?

– Почтовая карета приехала?

– Да, сударь.

– Приготовьтесь к отъезду, Жан: вы поедете со мной.

– Скоро?

– Через час.

– Я к вашим услугам, сударь,– сказал камердинер.

– Идите, Жан.

Жан вышел из комнаты.

Амелия с перепуганным видом наблюдала за этой сценой и слушала этот разговор.

– Почтовая карета?– спросила она.– Вы уезжаете? Вы хотите уехать, Филипп?

– Да, через час,– отвечал Филипп Бейль.

– Но это невозможно! Вы придумали этот отъезд, чтобы меня мучить!

– Напротив: я придумал его, чтобы немедленно дать вам ту свободу, которой вы дорожите больше всего на свете.

– Мою свободу?– с ужасом переспросила Амелия.

– Через час вам уже нечего будет бояться моей заботливости, едва не превратившейся в деспотизм.

Он направился к двери гостиной.

С душераздирающим криком она бросилась за ним.

– Филипп, куда же вы?

– Я уезжаю.

– Значит, вы меня больше не любите?– вскричала она.

– Это я имел бы право задать вам этот вопрос.

– Но не можете же вы бросить меня!

– От вас зависит, чтобы я остался.

– От меня!– подняв глаза к нему, повторила она.

– От вашей тайны!

– Вы будете презирать меня, если я вам ее выдам.

– Тогда прощайте!

Рука его по-прежнему лежала на дверной ручке. Амелия встала перед ним.

– Покинув меня,– сказала она,– вы нарушите свой долг, ибо ваш долг – защищать меня.

– А ваш долг – доверять мне.

– Вы нарушаете клятву, которую дали мне перед алтарем!

– Наша связь возникла из абсолютного единства чувств и мыслей; кто разорвал эту связь – вы или я?

– Вы не уедете! Это неправда!

– Вы прекрасно знаете, что я уеду,– ответил Филипп Бейль, который снова стал тем бесстрастным и холодным человеком, каким был когда-то.

Она посмотрела на него и задрожала.

– Он уедет! Да, да, он уедет! – прошептала она, словно отвечая самой себе.

Наконец она решилась.

– Филипп, эта тайна касается вас.

– Ах, вот оно что! – произнес он со вздохом облегчения.

– Да, она касается вас больше, чем меня. И если я ее выдам, вы погибли.

Филипп пренебрежительно усмехнулся.

– Говорю вам, что вы погибли,– продолжала Амелия.– Можете в этом не сомневаться! Вы чересчур уверены в своем благополучии, Филипп. В счастье вы забыли о своих врагах.

– О врагах?

– Самая страшная ненависть – это ненависть, которую придавили, но не раздавили.

– Что вы хотите этим сказать? – воскликнул внезапно побледневший Филипп.

– Я хочу сказать, что крайне неосторожно с вашей стороны требовать раскрытия тайны, которое подвергнет вас всевозможным опасностям.

– Опасностям? Полноте!– ответил Филипп, чувствуя, как восстает его гордость.

– О, я знаю, что вы – человек храбрый, но бывают обстоятельства, когда никакая храбрость не поможет Невозможно отразить удары, наносимые невидимой рукой.

Филипп встревожился уже не один раз ему наносили удары те невидимые враги, о которых сейчас заговорила Амелия. При мысли об этом ему вспомнилось и некое имя, а это имя вызвало вспышку гнева в его душе

– Я вижу, что какие-то люди возбудили ваше воображение и сбили вас с толку,– сказал он.– Они зашли чересчур далеко. Если бы осуществилась хотя бы половина тех угроз, которыми люди осыпают друг друга, хотя бы половина мести, которую они объявляют, мир не простоял бы и века. Каковы бы ни были мои враги, Амелия, я могу если и не победить их, то, во всяком случае, отразить их удары. Эти люди воспользовались тем, что вы не знаете ни нравов, ни законов. Они пробудили в вас то, что я назвал бы суеверием сердца. Перестаньте думать об опасностях, нависших над моей головой, или, по крайней мере, сведите их размеры до размеров обычных опасностей нашей жизни, преувеличивать их значило бы оскорбить меня, значило бы согласиться с тем, что я был в прошлом действительно и серьезно виноват Вы не можете допустить этого, Амелия, вы не должны этого допустить!

В то время как он говорил, Амелия смотрела на него с изумлением и со скорбью

– Я вовсе не верю в это и вовсе этого не допускаю,– сказала она.– Я люблю вас Но мне дали возможность смотреть – я смотрела, и я увидела Мне дали увидеть вашу окончательную гибель, ваше разорение, вашу смерть. Ваше спасение зависело от меня, ради этого от меня потребовали только клятвы, и я дала ее от всего сердца.

– Вы хотите сказать, что мое спасение зависит от того, что вы сдержите клятву? – спросил Филипп

– Да.

– Заблуждение! Если грозящие мне опасности столь серьезны, вы должны рассказать мне о них. Вдвоем нам будет легче их предотвратить

– Говорю вам, что вы ошибаетесь.

– В последний раз спрашиваю вас, Амелия будете вы говорить или же будете молчать?

– Заговорить – значит навлечь на вас несчастье.

– А молчать – значит согласиться на мой отъезд.

Амелия, измученная этим спором, упала в кресло.

– Вы применяете ко мне моральное насилие,– прерывающимся голосом заговорила она.– Я чувствую, что уступлю вам. Но дайте мне объяснить вам последствия той ошибки, которую вы так безжалостно заставляете меня совершить. Виновны в этом будете вы один, а жертвами станем мы оба.

– Я нимало этому не верю,– сказал Филипп.

– Если вы хотите, чтобы я заговорила, это равносильно тому, чтобы желать моей смерти.

– Это – безумие!

– Пощадите!

– Амелия! Время идет, а я должен еще кое-что сделать. Я напишу вам.

Он отворил дверь.

Амелия бросилась за ним с криком,

– Не уходи!

Она обвила его шею руками и разрыдалась.

– Оставьте меня!– сказал он, положив руку на сердце словно затем, чтобы не дать ему разорваться.

– Филипп!

– Нет! – сказал он, отталкивая ее.

– Хорошо!… Ты узнаешь все… а я умру!

XXVI ПОСВЯЩЕНИЕ

Сделавшись франкмасонкой по завещанию госпожи Баливо, Амелия пользовалась всеми преимуществами члена Ордена, хотя и не была еще принята на генеральной ассамблее.

День ее посвящения был назначен окончательно.

Посвящение в члены Ордена женщин-франкмасонок – это всегда торжественная церемония.

Эта церемония должна была состояться утром.

Таким образом, уже известный нам уголок на бульваре Инвалидов с раннего утра заполнили женщины. Двери, выходящие на улицу Плюме, на улицу Принца, на Вавилонскую улицу и на бульвар, то и дело открывались и закрывались под легким нажимом женских ручек.