Условия человеческого существования - Дзюнпэй Гомикава

В маленькой вселенной, составлявшей мир Охары, наступил полный мрак. Он машинально разобрал и почистил затвор. Потом по ошибке взял затвор Кубо, лежавший рядом, и сунул в свой карабин. Затвор не шел, Охара стал толкать его силой.

— Неправильно собрал, — высказал предположение Кадзи.

Охара с натугой рванул затвор назад, и тут случилось непоправимое: обломилась затворная задержка. Охара похолодел. За вмятину на ножнах штыка каким мордобоем угощают, а тут винтовку лишил жизни! Господи, что будет!?

— Ну, вот и обломал, куда только твои глаза глядели? — посочувствовал Кубо, но когда увидел, что это его затвор, даже в лице изменился.

— Ну, что теперь делать прикажешь? Гад проклятый! Делать-то что? Моя же винтовка!

Он развернулся и хватил Охару по лицу.

— Из-за тебя я должен писать объяснение военному министру! Из-за тебя меня по морде бить будут, с винтовкой на караул поставят! У-у, сволочь!

Охара свалился на пол. Закрыв лицо руками, он молча сносил пинки вконец взбесившегося Кубо.

Кадзи ждал, что кто-нибудь вмешается, но никто, по-видимому, не хотел ссориться с Кубо, который был на хорошем счету у старослужащих и ладил с однокашниками-новобранцами.

— Хватит, пожалуй, Кубо, — наконец не выдержал Кадзи. — Битье тут не поможет. Винтовку этим не исправишь. Прости его.

Кубо повернулся к Кадзи. Он ждал его вмешательства.

— А если не желаю, тогда что?

— Ну бей, пока рука не отсохнет, — резко сказал Кадзи.

— А ты не лезь не в свое дело, а то и тебе не поздоровится! Все знают, что ты красный!

— Ну и что из этого?

— А то, что тебя здесь никто терпеть не может!

Кадзи хотелось видеть глаза остальных. Он повернул голову тут же пошатнулся от звонкой, обидной пощечины.

Кадзи сделал шаг к нему, его трясло от гнева. Сопляк, мальчишка на побегушках! Кадзи смертельно хотелось дать ему пинка. Расстояние как раз подходящее. Такие вот типы и превращаются в Ёсиду, Сибату или Банная… Он сейчас даст ему пинка.

— Яматохиса, держи этого дурака! — с трудом подавляя себя, прохрипел Кадзи.

— Кубо, беру на себя! — с винтовкой наперевес Яматохиса встал между ними.

Все смотрели на дверь кабинета взводного командира, опасаясь, что она откроется. Дверь действительно открылась, вошел Хасидани. Выслушав Яматохису, он повернулся к Охаре.

— Ты отброс, ты позор армии! Мне бы не хотелось вспоминать устаревшие наказания, но на тебя, видно, ничто другое не подействует. На месте, где стоишь, винтовку на караул! — скомандовал он. — На два часа! И повторяй: «Ваше степенство, пехотная винтовка системы девяносто девять, рядовой второго разряда Охара из-за своего разгильдяйства повредил вашу затворную задержку. Никогда, даже если солнце взойдет с запада, я не допущу впредь такой оплошности, потому прошу простить меня. Смиренно прошу прощения». Понял? И повторяй всякий раз, как кто-либо входит в комнату! А после доложишь о порче винтовки унтер-офицеру Соге. О результатах сообщишь мне. Только и знаешь, что марать честь взвода! Ничего, сегодня тебя взгреют! А вы посматривайте за ним, ясно?

Затем, обернувшись, Хасидани поискал глазами Кубо. Тот спрятался за спину Таноуэ.

— Кубо, если у тебя на глазах могут взять твой затвор, то и штаны как-нибудь снимут! Олух! Еще на действительной служить хочешь.

Взгляд Хасидани полоснул по лицу Кадзи:

— Всякий раз, как что-нибудь случается в отделении, ты тут как тут. Без тебя ни одна заваруха не обходится, обязательно встреваешь. Будь поскромнее! И терпению командира роты есть предел. Понял?

— Так точно, понял, — ответил Кадзи с каменным лицом.

Охара повторял:

— Ваше степенство, пехотная винтовка системы девяносто девять, рядовой второго разряда Охара…

И тем, кто еще минуту назад издевался над Охарой, и тем, кто сочувствовал ему, стало как-то не по себе. Неровен час, и с ними может стрястись такая же беда.

Есида, пришедший за людьми для работы в каптерке, увидев, как дрожат руки Охары, взял из пирамиды другую винтовку и положил ему на согнутые в локтях руки поперек.

— Попробуй, урони! Яматохиса, Кубо, за мной!

Яматохиса поднялся, как на пружинах. За ним, с удовольствием наблюдая, как дрожит под тяжестью двух винтовок Охара, не спеша пошел Кубо. Кадзи, чтобы не видеть страданий Охары, отвернулся к окну и раскрыл полевой устав. Но глаза ничего не видели.

Он не знал, чем помочь Охаре. Да и решимости не было. Скоро у того онемеют руки и винтовки грохнутся на пол. Тогда придумают другое, еще более тяжелое наказание. Охара недотепа и расплачивается за это собственной шкурой. Чем такому поможешь? Жаль, конечно, бросать его в беде, но что делать? Кадзи старался не смотреть в его сторону.

— Слышь, Кадзи, — к нему подошел новобранец Канасуги и тихо, чтобы не слышал Охара, зашептал: — Я после обеда относил посуду на кухню. Так вот, там говорили, новобранца из пулеметной роты на конюшне давеча из петли вынули… — резко повернулся к нему всем телом. — Понимаешь, говорят, он под себя мочился. Ну все, конечно, как водится, смеялись, проходу не давали. А потом стали замечать, будто и дезертировать нацелился. Старослужащие и решили его проучить. Подловили после отбоя, поучили, понятно… Ну, а он и…

Кадзи приложил палец к губам. Ему показалось, что Охара прислушивается — он стоял к ним вполоборота. Винтовка, положенная поперек рук, медленно съезжала. Как только Канауги замолчал, Охара отвернулся. Винтовка совсем накренилась и упала бы, если б Таноуэ не подхватил ее. Осторожно, стараясь не глядеть на него, он положил винтовку на руки Охаре и пошел к своей койке.

— А в полковых ведомостях не было, — тихо сказал Кадзи. 

— Скрыли. Позор.

— А ты зачем мне об этом рассказал? — напрямик спросил Кадзи.

— Сам не знаю. Подумал, такое легче всего тебе рассказать.

— Почему?

— Что ты пристал, почему да почему…

— Что же это получается? — продолжал Канасуги. — Загонять человека так, что ему бежать хочется? И все должны через это пройти?

— Да, так нам внушили.

Вошел унтер Сибата. Опять ты? — говорил его взгляд. Охара стоял с закрытыми глазами, стиснув зубы, и из последних сил старался удержаться на ногах.

— Правильно, Охара, — сказал унтер. — Вот так и надо — зубы стисни, а держись до последнего! Отдохнем на том свете, Охара.

Взяв с полки котелок, Сибата вышел.

— Охара свалится, — шепнул Канасуги.

Кадзи делал вид, что читает устав. Что предпринять? Пойти в офицерскую комнату и попросить за него? Но ведь только что ему поставили на вид, что он во все вмешивается. Ну и пусть! Пусть Хасидани на него наорет. А он скажет: не могу молчать, господин командир взвода. Охара прихватил чужой затвор потому, что близорук он, Охара. А близорукость не стойкой на караул лечат! Хасидани, конечно, ему бросит: опять разговорчики! Задрал нос, стрелять немного умеешь. Но Охара свалится, господин командир взвода! Ну и вались вместе с ним, вдвоем веселее!

Канасуги, не отрываясь, смотрел на Кадзи.

— Хочешь, чтобы я пошел просить? — Кадзи резко поднялся с койки.

— Не то чтобы хочу… Но ты, Кадзи, всегда помогал Охаре, — прошептал Канасуги.

— Пошли? — движением головы Кадзи показал на офицерскую комнату.

Канасуги, заколебавшись, огляделся по сторонам. Каждый занимался своим делом, но то, что Охара с минуты на минуту упадет, видели все. Канасуги пошел.

— Что это за манера табуном ходить? — встретил их Хасидани. — Коллективных жалоб у нас не положено.

— У меня не жалоба, господин командир взвода, а мольба…

— А такой формы обращения в армии вообще нет. На чем зиждется жизнь в армии?

— На приказе и подчинении.

— Я приказал, Охара подчиняется. А целесообразность моего приказа определяю я. Кругом! — И когда они были уже у дверей, он неожиданно бросил:

— Пришлите его сюда.

— А, будь что будет. Нет у меня больше сил. — Охара уткнулся испачканным грязью лицом в колени.

Была короткая минута отдыха. Рота отрабатывала охранение зоны между сторожевыми постами. Хасидани выбрал для учения почти непроходимый участок болота. Все были в грязи с ног до головы.

— Да не отчаивайся ты из-за пустяков, — убеждал Кадзи, разглядывая какой-то белый цветок.

— Пустяки?

— Ну а что?

Кадзи сорвал цветок, понюхал. Он пах болотом, как и все здесь.

— Она же просто из дому ушла. Это же не значит, что бросила тебя.

Охара не ответил.

— Ведь на воле все по-другому. Захотела уйти и ушла. Это мы здесь отвыкли от свободы…

Кадзи сам почувствовал, что, пожалуй, переборщил. Если б, скажем, Митико вот так ушла? Он счел бы это пустяком? Кадзи тихонько коснулся цветка губами.

— Разве ты поймешь, счастливчик? — горько усмехнулся Охара. — А с матерью что будет? Она ведь жила только мной. Всегда жила только мной. Конечно, она женщина старых взглядов. И жену недолюбливала. Но разве за одно это она заслужила голодную смерть?