В шесть вечера в Астории - Зденек Плугарж

— Какой господин?

— Да тому уже два года! Такой с усами, немолодой, и он еще так хмурил брови на нас…

— На кого на нас? — Ивонне трудно было говорить, она задыхалась от унижения и ярости.

— На меня и на Шмерду — режиссер Шмерда сидел с ним как-то в буфете, они подозвали меня и стали уговаривать, чтобы я согласился дать свой адрес для ответа на какое-то письмо…

— И вы… вы читали этот ответ?

— Я сунул его в конверт и отослал тому профессору. Сказал себе, если тут что-то не чисто, лучше не совать туда нос. Ответов пришло потом еще несколько… Впрочем, чего это я вам рассказываю, ведь вы, полагаю, сами их писали?

Теперь только б не разреветься при нем от стыда и злости!

— И вам не совестно было согласиться на такое безобразие?

— Да я так и сказал тому профессору, а он рявкнул, мол, не моя это забота. Говорил еще в том смысле, что я радоваться должен, если могу принять участие в благородном деле. Что-то в этом роде. Но вот смотрю я на вас — пожалуй, действительно хорошо, что вы вернулись, жалко было б, если бы такая красивая ба… пани пропала. А, теперь вспомнил — вы тогда читали стишки перед микрофоном, в них еще повторялось «Жду, не дождусь… освобожденья»…

Последние слова Патек произносил уже в спину Ивонны — слезы все-таки брызнули у нее из глаз, и она пошла прочь, не попрощавшись.

— Постойте, пани! — Патек догнал ее, попытался ухватить за локоть. — Раз уж мы с вами так славно переписывались… Я сейчас жалею, зачем, дурак, не читал ваши ответы… Так, может, вы свободны вечерком? Я бы за вами заехал, у меня, правда, всего лишь «популяр», но классный… Знаю, вы привыкли к роскошным драндулетам, но я покупаю «Спартак» кофейного цвета, а крыша черная…

Ивонна спиной чувствовала, как стоит там этот человек, со своей маловатой, не по росту, хотя и вполне честной головой, со своими длинными, уныло опущенными руками.

Она не помнила, как снова очутилась в автобусе. И надо же, чтобы я, именно я, самая искушенная из всей нашей компании, попалась на удочку, как глупая курица! Ну, с Крчмой порвала, раз и навсегда. До смерти! Рыжий усач, старый обманщик, интриган!

В квартиру Навары Ивонна ворвалась богиней мести.

— Я прямо с «Баррандова», чтоб тебе было ясно! И поди прочь от меня, нечего протягивать руку, змея! Не пытайся мне теперь доказывать, что ты ничего не знала!

— А я и не пытаюсь, — возразила Мишь.

— Кто еще знал об этом? — Ивонна мерила комнату большими шагами, подобно разъяренной львице; швырнула сумочку на стол. — Кто еще делал из меня шута горохового?!

— Это мы коллективно… все, кроме Гейница, тот был тогда на строительстве плотины. Писал Камилл.

— Об этом я и без тебя догадалась, думаешь, я совсем дура? Нет ли у вас тарелок подешевле?

— На что они тебе?

— Чтоб расколотить! Все разом!

— Но Камилл… у него ведь это шло от сердца, Ивонна, он даже не давал нам эти письма читать. Ни твои, ни его. Насколько я его знаю, ведь, в сущности, он впервые получил возможность без помех выразить тебе свои чувства! Просто ты — его судьба на всю жизнь.

И эта Руженка, эта бывшая праведная коза, Руженка Вашатова, тоже строила из меня петрушку! Ни словечком не обмолвилась, когда я зашла к ней в редакцию!

— Ну, а на вечеринке? Неужто у вас не хватило порядочности шепнуть мне хоть слово?

— Там это было как-то не к месту — встретить тебя таким… Да и не предполагали мы, что ты сразу двинешь к Патеку.

— Как же вы не подумали, что я первым долгом полечу к нему, — Ивонна уже иронизировала над собой, — чтобы броситься ему на шею, как горничная, переписывавшаяся с солдатом? — Она схватила свою сумочку, вынула пачку писем. — Где тут у вас клозет?

Она начала рвать письма еще в прихожей, по два сразу, яростно, в клочки. Вернувшись, с демонстративной брезгливостью отряхнула руки.

— Так. А теперь налей мне что-нибудь, да покрепче! И в стакан из-под горчицы!

— Правильно, запьем это дело, как и эти письма! — Мишь налила две изрядные порции водки. — А где ты остановилась? На вечеринке, опьяненные твоим возвращением, мы как-то не опустились до практических вопросов. Ивонна рассказала о своих мытарствах.

— Значит, пока поживешь у нас.

— Это с твоей стороны великодушно, но в Быджове, у бабушки, моя дочь…

— Значит, будешь жить здесь с Моникой. Если, конечно, втиснетесь в детскую комнату. По крайней мере в ней хоть на время поселится ребенок.

— А что скажет Мариан?

— Он все равно живет больше в институте и для института— чем дальше, тем больше. В последнее время он приходит домой уже только ночевать.

— Ну, тогда спасибо, змея подколодная!

Крчма уселся в «свое» кресло под торшером, машинально взял газету, словно был у себя дома.

— Что вам предложить, пан профессор? — осведомилась Мишь.

— Как всегда.

Из детской комнаты донеслись голоса, потом оттуда выбежала девчушка, остановилась при виде незнакомого человека.

— Ты Моника, правда? Какая красивая у тебя кукла. Она тебя слушается? А как ее зовут?

— Долли. Ее зовут Долли.

— По-моему, она не очень послушная, если ты так часто дерешь ее за волосы: вон уже чуть ли не половину выдрала!

— Тетя Мишь сшила ей платье. — Моника решила отвлечь внимание от грехов своего раннего детства и с гордостью понесла показывать куклу Крчме. За нею вошла Ивонна, поздоровалась.

— Моника, не приставай к дяде, — взяв дочку за руку, вывела ее из комнаты; когда Ивонна злилась, у нее сужался кончик прямого носа, а ноздри, наоборот, расширялись. — Ну, пан профессор, вы отличились!..

— Но-но, что за тон! — С маленькими женщинами я еще кое-как справляюсь, со взрослыми дело обстоит хуже. — Подумай сама, Ивонна! Где бы ты сейчас предпочла быть, только — правду! Там или здесь, дома?

— Типично ваша демагогия… Ну, здесь, — досадливо ответила Ивонна.

— Тогда в чем дело? Ты здесь — и, вполне возможно, в известной мере благодаря нам. Так что радуйся и не дери глотку… Пардон, — он оглянулся на дверь детской, но Моника уже скрылась за нею.

— Никогда бы не подумала, что вы такой интриган!

— У меня теперь больше времени на интриги — мне ведь не надо теперь исправлять школьные тетради.

Открыв входную дверь своим ключом, вошел Мариан, поздоровался с Крчмой, кивнул Ивонне.

— Вот чудо, что ты сегодня так рано! — воскликнула Мишь

— Когда в институте начинают новую тему, всегда работы невпроворот. — Мариан, избегая взгляда жены, обращался словно к одному Крчме. — За день, то есть за смену, успеваешь чем дальше, тем меньше. Об этом заботятся кой какие инстанции, не желая понять, как важно оградить хотя бы некоторых работников от помех в рабочее время. Корреспонденты радио или газет заставляют отвечать на непрофессиональные, из пальцев высосанные вопросы и ни черта не знают о том, что тридцать пять процентов людей умирает от злокачественных опухолей!

Ивонна посмотрела на Мариана так, будто ее удивил его обиженный и в то же время самоуверенный тон; он это заметил.

— Тем более, что отдельный человек не в силах сделать так уж много. Можно говорить о великой удаче, если он сумеет продвинуть знание проблемы хоть на шажок по сравнению с предшественниками. — Мариан попытался смягчить впечатление от своих резких слов.

— А известно тебе правило, рекомендуемое для творческих натур, — о необходимости поддерживать максимальный контакт с жизнью? — спросил Крчма, и пускай Мариан сам решает, насколько этот вопрос провокационен.

— Мне прежде всего необходим контакт с жизнью белых мышей.

— Не очень лестно для людей, — заметила Ивонна.

— Льстить людям не входит в мои обязанности, а мыши нужны мне по совершенно ясной причине, — ласковым тоном произнес Мариан. — У них, в отличие от людей, цикл воспроизводства краток, что дает нам возможность выводить генетически точно определяемые так называемые инбредные или сингенные линии опухолей.

А вот теперь, приятель, ты малость переборщил, глянул на него Крчма. Интересно, что хочешь ты компенсировать этаким способом?

— Это называется поставить кое-кого на место, — бросила Ивонна. — Однако мне стоять на месте некогда, мне пора лапшу варить.

— Разговаривай с нами как с людьми, — вмешался Крчма. — Речи твои, приятель, уж больно для нас учены.

— Прошу прощенья, — нахмурился Мариан. — Мне бы не хотелось докучать вам неинтересными вещами. Тем более, что мы уже долгое время топчемся на месте: природа бывает порой стойким противником…

— Не оттого ли, что вы, ученые, все стараетесь навязать ей свою волю, меж тем как сама она лучше вас знает, что к чему?

— Чепуха, Ивонна. Природа, я бы сказал, разума не имеет, она не производит никаких целесообразных, а тем более целенаправленных действий. За примерами недалеко ходить, если речь зашла о целесообразности природные процессов: какой смысл имеют, например, злокачественные опухоли, попросту говоря, рак? Губить здоровые организмы? Зачем?