Владимир Красно Солнышко. Огнем и мечом - Наталья Павлищева

Волчий Хвост замер, вот это да! Хитрость князя не иссякла, он и сейчас продумал все на много дней вперед. Все думают, что Владимир слаб, Владимир не может ни на что решиться, а он просто выжидает. Ждет, пока закончится терпение у старшего сына, когда его подведут наемники, а Борис с Волчьим Хвостом заодно печенегов погоняют, чтобы не напали в самый тяжелый час. В Новгороде у князя много своих глаз и ушей, если только Ярослав решит все же выступить, сразу сообщат, дружина успеет вернуться из Степи. Воевода кивнул:

— Разумно придумал, князь. Но тогда нам далече в Степь ходить не стоит…

— А кто вас далече гонит? По краю походите, главное, чтобы Ярослав знал, что дружины нет в Киеве.

Волчьему Хвосту очень хотелось спросить, что будет с Ярославом, если отец одержит над ним победу. Владимир, видно, почувствовал невысказанный вопрос, усмехнулся:

— Непокорные сыновья посидят под замком, пока Борис в силу не войдет!

— Борису не очень хочется княжить…

— Знаю! Да только выхода другого нет, некому кроме него, остальные друг другу глотки перегрызут, — тяжелый вздох князя говорил о том, как трудно ему давалось такое решение.

— А может, пусть бы правил себе Ярослав в Новгороде сам по себе. Все же он против Киева не идет…

— И ты туда же?! Как можно Новгородские земли сейчас отделять, когда и Болеслав против, и печенеги снова силу набрали?! Я Русь столько собирал, а теперь она развалится?!

Волчьему Хвосту хотелось возразить, что с Болеславом сам виноват, не посадил бы Святополка с его женой и священником в узилище, не было бы вражды с польским королем. Но, подумав, сам себе признался, что король был готов воевать с Русью всегда, только повода не было. И все равно не видел правоты в расправе со Святополком воевода, не понимал князя, как и многие другие. К чему Бориса на княжение сажать, если видно, что не по нему такое? К чему Ярославу крылья подрезать, пусть бы себе правил Новгородом, присоединил бы к нему еще много земель, тоже неплохо. И Болеслав может добром своему внуку гнезненские земли оставил бы, соединились те с туровскими, снова прибыток… Но князь рассудил по-своему, и не воеводе его поправлять. Волчий Хвост вздохнул, князь немолод уже, недужен вон, да и сам он тоже немало пожил, землю потоптал. Пусть уж другие разбираются…

Знать бы воеводе, как станут разбираться другие и каких бед это будет стоить Руси, может, настойчивей убеждал князя Владимира не ссориться с сыновьями, а дать им волю. Но он промолчал, а Владимир, ожидавший разумных возражений и не услышавший их, вздохнул: значит, верно поступает, хотя и тяжело все происходящее для княжеского сердца, для отцовского сердца. Как бы ни был люб послушный, мягкий Борис, но и о Ярославе сердце болело, и о Святополке тоже…

У новгородских пристаней полно ладей, которые товар почти не возят, даже шнеки свейские есть. У некоторых ладей носы выгнуты и изукрашены всякими чудищами, с палуб слышен звон мечей. Это варяжские ладьи. Поромонь-двор тоже гудит, варяжская дружина шумная, люди моря не привыкли сдерживать рвущийся из горла голос, хохочут так, что на всю округу разносится.

Купцы уже ворчать начали, лучшие пристани себе варяги взяли, точно хозяева в городе. На торге от них покоя не стало, ладно бы брали товар да торговались по обычаям, а то ведь норовят даром взять или просто так забавы ради цену сбивают. Но хуже всего, что к новгородкам приставать начали. Женщины возмущаются, мол, что же вы, мужчины, с ними сладить не можете?! В городе растет недовольство варяжской дружиной, все чаще слышны голоса, что зря князь столько наемников позвал, ни к чему тут они. Или пусть бы поселил их у себя на дворе, а лучше в Ракоме, чтобы в Новгород не совались. До Ярослава уже доходили такие слова, пока князь лишь зубами скрипел, но поделать ничего не мог. Варяжская дружина вроде сидит зря уже не первый месяц, но отпускать их нельзя, князь Владимир свою дружину собрал, Бориса из Ростова вызвал. Скрипел зубами князь и молчал, раздумывая, как быть.

Новгород уже открыто готовился к рати. День и ночь работали кузнецы, ковалось оружие, кончанские и уличанские старосты скликали людей, распоряжались подготовкой припасов, собирали коней, заботились о конской упряжи… Всем находилась работа, все понимали, что предстоит схватка с киевской дружиной. Только когда это будет? Город готов встать за своего князя.

Кто знает, за какой невидимой чертой заканчивается мир и начинается война? Войну ждали с юга, а началось все в самом Новгороде!

С утра ярко святило солнце и летний день блистал всеми красками. Мальчишки, визжа, скатывались с берега в воду Волхова, не слыша материнских окликов, по мосту деловито спешили люди каждый по своим делам, шумел Торг. Кнут Кривобокий с трудом разлепил глаза, щурясь от солнечного зайчика, упавшего на лицо. Ох и крепки меды у этих новгородцев, даже рослого, сильного варяга с ног валят! Голова не болела, но во всем теле какая-то истома, противившаяся любым движениям. Варяг зевнул и сладко потянулся. Делать нечего уже который день. Нет, даже не день, а месяц. Князь Ярицлейв позвал их себе на службу ради защиты от отца, но тот не нападал, и варяжская дружина маялась в Новгороде. Сбегать по округе пограбить нельзя, сами новгородцы и расправятся, это понимали все. От тоски не спасали даже ежедневные, вернее, вечерние попойки. Утром голова на удивление не болела, русские меды не оставляли похмелья, но слабость в теле была. Это и нравилось и не нравилось варягам одновременно. Слабость была приятной, разливалась непривычной для морских разбойников истомой, но она же лишала силы.

Кнут нехотя поднялся и, почесывая бок, выбрался из большой ложницы, где остались валяться в сонном бреду еще с десяток его собратьев, тех, кто вчера выпил еще больше. Кривобоким его прозвали зря, прозвище появилось тогда, когда он полгода ходил действительно перегнувшись на один бок из-за тяжелой раны. Но рану затянуло, Кнут выровнялся, а прозвище осталось, и никак от него не избавиться. Молодые варяги, пришедшие в дружину уже после, недоумевали: с чего бы такое? Кнут досадовал: не станешь же объяснять каждому про рану и бок! На дворе его внимание привлекла крупная, под стать ему самому дворовая девка-холопка, несшая бадью с каким-то пойлом. Неожиданно взыграло ретивое, захотелось прижать девку в темном углу, а лучше на сеновале и… Понимая, что это не дело, Кнут отвел глаза, но желание не проходило.

Девка давно ушла, с трудом таща свою ношу, а варяг принялся раздумывать где бы раздобыть послушную холопку, а еще лучше не челядинку, пахнувшую навозом или попросту потом, а томную черноволосую и черноглазую красавицу, каких в избытке доставляли купцы в накрученных на головах тряпках в любой торговый город. Любой, но только не Новгород! На Руси это не принято! А ведь тонкие станом гибкие красавицы со смуглой кожей умели так искусно раззадорить мужчину, а потом принести ему наслаждение!.. Кнут даже зубами заскрипел от такой мысли. Руки потянулись немедленно кого-то облапить, но на Поромонь-дворе женщин мало, все они довольно стары. Появилась мысль сходить развеяться на Торг — может, там удастся все же заполучить красавицу у какого-нибудь арабского купца?

Наскоро перекусив, Кнут засобирался уходить, с ним увязались еще трое, которым скучно сидеть сиднем и, конечно, тоже хотелось найти себе женщин. Остальные уже стали приходить в себя после вчерашней попойки и медленно выползали во двор. Уходя, Кнут огляделся и фыркнул: толку-то что проснулись, тут же улеглись досыпать на солнышке! Раскатистый хохот варяга испугал нескольких ворон, усевшихся полюбопытствовать что происходит на Поромонь-дворе.

Торг шумел как всегда. Варяги не пошли в ряды, где торговали кожами с их кислым запахом, не стали осматривать изделия кузнецов и бондарей, их не интересовали большие кади с зерном или сарацинским пшеном, конская упряжь и даже оружие! Они искали арабских купцов.

Ряд, где торговали всякими порошками и украшениями мужички в чалмах и цветастых халатах, нашелся не сразу. Конечно, он был подальше от кожемяк и конников с их пронзительными запахами, возле златокузнецов. Варягов никогда не пугал запах, даже вонь, но они понимали, что тонко пахнущие дурманящие или горчившие порошки не станут продавать подле кислой вони от кож или конского навоза.

Кнут подошел к купцу в цветастом халате, сидевшему перед несколькими горками снадобий, и только нагнулся ближе, чтобы задать интересующий вопрос, как невесть откуда вынырнувший мальчишка вдруг с силой дунул на одну из горок, и она разлетелась прямо в лица варягу и купцу! От неожиданности и возмущения оба вдохнули вместо того, чтобы задержать дыхание. Пока они чихали и кашляли, потому как разлетелась горка жгучего перца, мальчишка сумел удрать. Вокруг от души хохотали новгородцы, не потому что были против варяга или купца, а просто от нелепости случившегося.