Гончая. Тень короля - Надежда Федотова

— Междоусобицы?

— Именно. А норманны хорошо объединены… Да, ирландцы врага потреплют, на то они и ирландцы. Но сколько их самих уцелеет?..

— Наверное, немного — что тех, что других, — подумав, предположил адъютант. И, после паузы, добавил:- И вот тогда придет наше время? Вы это хотели сказать, сэр?

Адмирал не ответил. Встал, подошел к круглому столику у камина, плеснул себе в чашу бренди и невидящим взглядом уставился на огонь.

— Сэр? — осторожно позвал адъютант.

— Ты закончил с картами? — тот даже не обернулся. — Отнеси сундук в холл и иди спать. Только тише. У леди Кэвендиш очень чуткий сон. Ее и так мой отъезд не обрадует, так пускай хоть эта ночь пройдет спокойно.

— Будет исполнено, сэр, — Джонатан почтительно склонил голову, поднял с пола сундучок и вышел. Сэр Дэвид поднес к губам чашу и усмехнулся:

— Как ты прав, мой дорогой Джонатан… Как ты прав! Скоро придет и наше время…

Он дернул плечом и поставил кубок обратно, даже не пригубив. Подошел к столу, еще раз пробежал глазами содержимое королевского послания, потом, скомкав лист, бросил его в камин и вышел из кабинета.

Брауни, притаившись за креслом, смотрел, как скукоживается мгновенно вспыхнувший пергамент. "Ирландия, — снова подумал он. — Одни от нее беды! От нее, да от правителей земных, до чужого добра жадных…" Хранитель очага подождал, пока на лестнице затихнут шаги адмирала, и выкатился на середину комнаты.

— Свечи не погасил, — осуждающим тоном провочал хозяйственный дух, — решетку к камину не придвинул… А еще хозяин!.. Ну как уголек на ковер отскочит? Эдак ведь утро на пепелище встретим!

Брауни взобрался на кресло, оттуда — на стол, и, осторожно переступая лапками через беспорядочно наваленные груды карт, принялся задувать свечи.

— Остаться, что ли? — бормотал он себе под нос. — Сызнова жизнь начать?.. Подумаешь, англичане! Хозяйка-то нашей крови. И обычаи понимает… Малышка, опять же, присмотру требует…

Кабинет быстро погружался в темноту — не прошло и нескольких минут, как свечи были погашены, и только невысокие язычки пламени в камине задорно плясали на обуглившихся поленьях. Брауни спрыгнул вниз и, поплев на ладошки, потянул на себя громоздкую железную решетку.

— Ух, тяжела, бестия… — пропыхтел он, скользя задними лапами по каменному полу. — Ещё чуток… Ф-ф-ух. Как они ее двигают?..

Он встряхнулся, окинул комнату пристрастным взглядом… И вдруг сник — кабинет лорда Кэвендиша живо напомнил домашнему духу маленькую гостиную в замке Максвеллов. Ту, в которой обычно по вечерам собиралась вся семья: лэрд Вильям в углу за столиком разбирал бумаги, его супруга шила, а Нэрис — тогда еще угловатая смешная девчонка — сидела на низенькой скамеечке у камина с какой-нибудь книжкой. Вот так же, как сейчас, потрескивали поленья, пахло сургучом, кожей и старым добрым виски из графина, который по глоточку тянул хозяин дома. А он, брауни, сидя в укромной нише за стенной панелью, тихонько грыз коврижку или орехи — смотря что Нэрис удавалось потихоньку стянуть за ужином… Потом девочка выросла, вышла замуж, и такие вот безмятежные семейные вечера стали редки — первое лето после свадьбы МакЛайоны провели в Хайленде, а сменившую его осень и зиму — в Стерлинге, при дворе. Но они все же старались при первой возможности навестить родителей. И тогда прошлое возвращалось — все тот же прерывистый гул огня в камине, скрип пера, звон хрустальной пробки графина, шелест шелка в руках госпожи Максвелл, шорох книжных страниц и негромкий голос Ивара, которого на этих посиделках обыкновенно просили рассказать что-нибудь занятное — в конце концов, повидал он в своей жизни немало… А все за той же дубовой панелью все так же, с каким-нибудь сладким гостинцем в лапах, сидел брауни. Сидел и тихо наслаждался своей причастностью к этому маленькому уютному мирку, скрытому от чужих глаз. Мирку, над которым, как ему тогда казалось, даже время не властно… И который разлетелся вдребезги, когда один пиратский корабль налетел на рифы в открытом море.

Домашний дух прерывисто всхлипнул и, стащив с головы колпачок, плюхнулся на ковер у каминной решетки. Мир никогда не будет прежним. И этот дом, эти люди, даже эта малышка с небесными глазами — они никогда не станут ему, брауни, родными…

— Ой, тошнехонько-о-о… — срывающимся голосом завыл хранитель осиротевшего очага, уткнувшись мокрой мордочкой в свой колпак и вцепившись обеими лапами в шерсть над ушами. — Кончено! Всё кончено!.. Ничего уж не воротишь, не исправишь… И не видать мне теперь покою, горемыке полоротому-у-у!..

Всплывшая в памяти недавняя картина былого благополучия совершенно подкосила брауни. Все благие намерения вроде чистки дымохода и уборки паутины вылетели у него из головы в одно мгновение. Осталась только все та же гнетущая тоска да горе слезное, которое, как ни старайся, ничем не убавишь… Домашний дух, всхлипывая, как ребенок, отшвырнул в сторону насквозь пропитанный слезами колпачок и вскарабкался на кресло у камина. Рядом с креслом стоял круглый столик, а на столике — это брауни запомнил — лорд Кэвендиш оставил свою чашу. С бренди.

…Хмельное — отрава редкостная. И все, кто живет рядом с человеком, это знают. И ни капли дряни той в рот не возьмут никогда, ни за какие коврижки. Это вон люди пускай травятся, коли думают, что веселей им от чарочки станет… Раньше брауни считал именно так. Но сейчас, когда его мир рухнул, ему уже было все равно. Он встал на задние лапы, подтянулся и стащил со столика тяжелый кубок. Сжал теплые стенки дрожащими ладошками, выдохнул, как, бывало, делал лэрд Вильям, и единым глотком осушил чашу до дна.

— Ох-х-х! — просипел он, смаргивая брызнувшие из глаз слезы.

— Ох-х-х!.. — повторил, когда горячая волна прожгла его всего от макушки до пяток.

— Ох-х-х… — через минуту протянул домашний дух, чувствуя, как по телу разливается тепло, мысли путаются, а глаза самым непостижимым образом разъезжаются в стороны. — Ик!.. Га-а-адость… Но… ик! волшебная-я-я…

Брауни неуклюже плюхнулся с кресла на ковер, поднялся на непослушные лапы и, покачиваясь, поплелся вон из кабинета. Кое-как вскарабкался по лестнице, оскальзываясь на гладких деревянных ступенях, и понял, что до гостевой спальни на третьем этаже он попросту не дойдет.

А потом увидел распахнутую дверь. Свечу на столе. Адмирала, склонившегося над листом бумаги и скрипящего пером. И — рядом с ним — большой просмоленный сундук с откинутой крышкой. Такие сундуки брауни любил — в похожих лэрд Вильям дома держал меха. Теплые, мягкие, как лебяжий пух… "П-подойдет…"- пьяно обрадовался домашний дух, заикаясь уже даже в мыслях. После чего, не обращая никакого внимания на сэра Дэвида, проскользнул в комнату и, подпрыгнув, лаской нырнул в манящую темноту обитого кожей ящика. Мехов внутри не оказалось, но брауни это не расстроило. Его больше уже ничто не расстраивало. "Хорошо-о-о… — блаженно подумал упившийся в стельку хранитель очага, зарываясь поглубже в ворох штанов, рубах и курток. — Ох-х, хорошо же-е…" Он уткнулся носом во что-то колюче-шерстяное и закрыл глаза.

Лорд Кэвендиш, отвлекшись на шум, повернул голову. Никого не увидел и, пожав плечами ("Померещилось!"), вновь вернулся к своему занятию. Выехать к месту стоянки королевской эскадры ему предстояло на рассвете, а будить жену в такую рань он не хотел. Поэтому все объяснил в письме… Закончив, посыпал лист песком, широко зевнул и поднялся:

— Хоть на час прилягу… Черт бы побрал эту Ирландию!..

Адмирал скинул с плеч камзол, стянул сапоги и, взяв со стола подсвечник, захлопнул крышку своего дорожного сундука.

Брауни внутри даже не проснулся.

Отец Бэннан, не открывая глаз, прислушался. Да нет, показалось… "Кажется, я становлюсь слишком подозрительным", — с неудовольствием подумал аббат, привычно огладив рукой заветный сундучок, и чуть приподнял веки. В окошко сарая светила луна, резко очерчивая тени от массивных деревянных балок и выбеляя кучи сена, в которых, закопавшись по самую шею, спали монахи. Бескрайние торфяные болота были уже позади, и братьям наконец посчастливилось добраться до человеческого жилья. Искать постоялый двор община не стала — все были слишком измучены дорогой. Поэтому, когда впустивший их отдохнуть добродушный фермер предложил едва волочащим ноги монахам ночлег, никто даже не подумал отказываться. В доме бы они все не поместились, да и стеснять радушных хозяев аббату не хотелось, поэтому община расположилась на сеновале… Ароматная сухая трава грела не хуже одеяла, желудки были полны свежим молоком и ржаными лепешками, так что братья уснули практически мгновенно.

Только к отцу Бэннану сон не шел. Он лежал неподвижно, держа левую руку на сундучке, а правую — на рукояти меча, и чутко прислушивался к ночной тишине. Шмыгал носом во сне Гален, негромко похрапывал брат Даллан, ворочался, что-то невнятно бормоча, брат Колум… Вроде все как всегда. Но аббата не отпускало странное чувство, что в сарае, помимо монахов, есть кто-то еще. Неслышный, невидимый в темноте, и — не спящий, так же, как он, Бэннан… И этот кто-то знает, что аббат не спит. Знает и ждет. "Нет, я так с ума сойду, — окончательно поддавшись недостойному гневу, подумал святой отец. — С тех пор, как ушел брат Лири, мне все время бог знает что за спиной чудится!" Аббат едва удержался, чтоб не скрипнуть зубами от досады. Чувство было знакомое. Ох, какое знакомое!.. Оно не посещало главу общины с самой боевой молодости, хотя тогда, если вспомнить, не раз сослужило Бэннану хорошую службу… Интуиция, чутье — назвайте как хотите, но оно у аббата было. И, промолчав не один десяток лет, вдруг проснулось снова. И игнорировать его святой отец попросту не мог.