Духовная традиция и общественная мысль в Японии XX века - Александр Луцкий

Говоря о новом поколении японских учёных, мы хотели бы обратить внимание не только на универсальность и энциклопедичность их научного багажа, но и на некоторые особенности развиваемой ими научной методологии, обусловливающей принципиально иной – в сравнении с предыдущими генерациями – подход к философско-эстетическим изысканиям. Дело в том, что в сознании каждого японца достаточно прочно укоренились традиционные мировоззренческие стереотипы, ориентирующие скорее на эмоциональное, нежели рациональное постижение действительности, интуитивную, а не дискурсивно-логическую оценку явлений и объектов.

Это нашло отражение в научных исследованиях по эстетике – большинство из них ограничивалось описательно-эмоциональными рамками, констатацией наличия либо отсутствия прекрасного в исследуемом объекте.

Работам подобного плана были свойственны эмоциональный пафос, расплывчатость формулировок, метафоричность; отсутствовала научная строгость, развитый понятийный аппарат. В ряде случаев соотношение элементов рационального и эмоционального было примерно одинаковым, исследование имело столь же философскую, сколь и художественную наполненность. Примером такого рода произведения может служить эссе Танидзаки Дзюньитиро «Похвала тени». На его страницах известный писатель, выступая в качестве аналитика, поднимает важную теоретическую проблему сущностных особенностей японского национального искусства и силой своего художественного дарования сплавляет воедино эмоциональный (художественно-этический) и рациональный (философско-эстетический) подходы к её решению.

В глазах неискушённого читателя рассуждения Танидзаки выглядят чрезвычайно убедительно, аргументация кажется вполне корректной. Поначалу подобное же испытывает и профессиональный эстетик, попав под обаяние мастерски написанной прозы, магической власти её слов. Однако при более трезвом подходе в трактате обнаруживаются довольно многочисленные – с позиции строгой науки – неточности, натяжки и даже просто ошибочные положения.

Именно желанием избежать подобных промахов, стремлением разъяснить, систематизировать и обогатить японскую художественную мысль возможностями современного научного знания и отличается деятельность учёных поколения Нитты Хироэ. Для знакомства с их трудами не требуется особой интуиции, специального настроя, понимания национальной психологии японцев или детального знания многочисленных художественных памятников традиционной культуры – всего того, что необходимо в случае если вы имеете дело с трактатами их предшественников. Тяготение к философскому, максимально рационалистическому осмыслению, описанию и решению эстетических проблем делает эти труды наиболее универсальными, легко переводимыми, а следовательно, доступными мировому сообществу эстетиков.

Объектом нашего непосредственного анализа будет работа Нитты под названием «Возможно ли компьютерное творчество?».[604] И содержание работы, и сама форма подачи материала, и своеобразная игра мысли японского философа кажутся нам интересными и актуальными. Нитта не ограничивается безапелляционными утверждениями в свете собственного видения проблемы компьютерного творчества. Автор предстаёт перед нами как человек сомневающийся, ищущий, размышляющий вместе с читателем, внимательно прислушивающийся к доводам воображаемого оппонента. Рассуждения японского профессора остроумны, доказательны и логически изящны. Автор ненавязчиво приглашает к разговору всех интересующихся проблемами художественного творчества вообще и компьютерного творчества в частности. Он старается разбудить, активизировать мысль собеседника, избегая дидактики и голословности.

Заметим, что факт возникновения японского варианта «компьютерной эстетики» не вызывает удивления. Ведь именно Япония – страна, уверенно проводящая сплошную компьютеризацию, с одной стороны, и в то же время не только не поступающаяся духовно-эстетическим наследием своего прошлого, но энергично использующая его в своей повседневной жизни. Примечательно, что оба указанных момента нашли отражение в двух тенденциях японской эстетической науки, в результате, один и тот же объект – компьютерное искусство – рассматривается и оценивается с полярных позиций.

Главным представителем компьютерной эстетики в Японии является профессор Кавано Хироси. Однако объектом критики Нитты Хироэ выступает не он, а известный французский философ Абрахам Моль. Моль описал пять видов «творящих машин», имевшихся в наличии у человека в начале 80-х годов прошлого века. Работа Нитты состоит, соответственно, из пяти разделов. Наряду с анализом «машинного творчества» он рассматривает общие проблемы, возникающие в эстетической теории в связи со всё большим распространением компьютеров в художественной сфере и их постоянным усложнением. Каждая из таких проблем рассматривается японским автором в связи с «творческой деятельностью» какой-либо из пяти машин, описанных Молем. Поскольку эти проблемы имеют общеметодологический характер и жёстко не связаны с характеристиками той или иной машины, рассмотрим их отдельно, но вначале перечислим, какие именно виды машин имеет в виду Нитта Хироэ.

Перечисление идёт в порядке усложнения машинной деятельности. Итак, машина № 1. Нитта называет ее «машиной, отбирающей и сохраняющей из зрительного и слухового содержания всё, имеющее ценность».[605] «Такая машина, – пишет японский эстетик, – в месте входа энергии требует средств преобразования, „перевода“ с языка человеческих чувств на машинный язык (например, фотокамеры, телеобъектив, „искусственное ухо“, аналоговые преобразователи). Следовательно, фильтрующее „программное сито“ организует информацию определённым образом, пропуская её через себя».[606]

Ясно, что подобная фильтрующая программа будет накладывать «механический отпечаток» на всю художественную информацию. Посредством такой машины картина мира как бы препарируется, искажается; единая ценность распадается на частные ценности разных уровней. Парадигма этого процесса задается специалистом-программистом. Что же касается её сбалансированности, то она, подчеркивает философ, зависит от духовного диапазона составителя программы и соответствует его собственными представлениям о психике и восприятии человека. «Таким образом, все картины, обрабатываемые машиной, основаны на некой изначальной заданности».[607] Накопив их в памяти, машина по мере надобности выдаёт такие картины в качестве «произведений искусства», т. е. в месте выхода происходит превращение информации, созданной машиной, в информацию, доступную чувственному восприятию индивидуума. Подобная трансформация также осуществляется с помощью аналоговых преобразователей – только на сей раз не воспринимающих, а воспроизводящих (телеприемники, синтезаторы).

Машина № 2. Нитта называет её «машиной для развития идей». Суть её состоит в том, что «художник, закодировав в знаковой форме заранее обдуманную идею, произведя расчет и жёсткую кодировку, вводит это в программу произведения. Полученный машиной результат он предоставляет зрителю. Именно таким способом, – пишет японский учёный, – Гец сделал свой чёрно-белый «супер-сайн», а Ксенакис на IBM 704 собрал в мелодию отдельные звуки».[608] Таким образом, практическая часть творческого процесса – воплощение замысла – перекладывается на компьютер, что создает целый ряд удобств. Возможности подобной машины, заметим, оценили многие творцы современных детективных романов, активно используя механических помощников с целью облегчения своего труда и повышения его производительности.

Машина № 3. Предназначена для «комбинации искусств». Как пишет Нитта, «комбинируя цветовые, звуковые и другие возможности, она составляет на основе единого алгоритма наилучшее из возможных произведений. Область возможностей при этом невероятно широка. Оценив всесторонне и систематически сферу возможностей, просеяв через какое-то „ценностное сито“ их бесконечное количество по одному, она оставляет самую лучшую вещь. Это и есть способ действия „перебирающего искусства“.[609]

Машина № 4. Имитирует творческий процесс, исходя из реально существующих произведений. Творчество такой машины можно разделить на два этапа. На первом этапе (Нитта именует его «аналитическим») уже готовые произведения искусства перекодируются на машинный язык. Затем к ним прилагаются меры по организации и обобщению путём поиска субъективных закономерностей, т. е. тех правил, на которые опирались их авторы. Результат подобной операции хранится в памяти машины и представляет собой, во-первых, скрупулезную запись оригинальных комбинаций, в которых проявляется форма каждого произведения в отдельности («каталог произведений»); а, во-вторых, запись принципов, которыми руководствовались и вдохновлялись создатели этих произведений.