Картер побеждает дьявола - Глен Голд

– Да везде. – Карло хохотнул. Картер наградил его суровым взглядом, и Карло стал смотреть на свои ботинки.

Несколько неловких мгновений спустя Карло принялся пятиться, ставя носок одной ноги за пяткой другой и раскинув руки, словно канатоходец. Он смотрел на стены. Здесь висела старая фотография теннисного корта Арбор-виллы, потом забавный плакат, на котором маленькая шавка гнала огромного мастифа. Карло сощурился и прочитал вслух:

– «Важен не размер собаки, а то, как она дерется!» Ага!

Он взглянул на Картера: тот, сложив руки на груди, хмуро созерцал сейф.

– Черт, – прошептал Картер.

Что-то было написано на стене красной краской. Карло сощурился.

– Она не умерла.

Картер медленно повернул голову.

– Что ты сказал?

– Вот. – Карло ткнул пальцем в стену. – Что это значит?

Кто-то коряво написал эту фразу прямо у Буры в тайнике. «Она не умерла». Буквы не большие и не маленькие, чуть ниже уровня глаз.

– Долгая история, – начал Картер. Карло машинально сделал внимательное лицо. – Несколько лет назад… – И Картер расплылся в улыбке. – Карло, ты – гений!

– Спасибо.

– Я бы тебя расцеловал!

– Хм. – Карло скривился.

– Как раз в духе Буры. Черное Рождество 1917 года. – Картер склонился над сейфом. – Самая запоминающаяся дата. Двадцать пять, двенадцать, – с растяжкой произнес он, поворачивая диск. Обернулся на Карло, завороженно смотревшего ему через плечо. – Семнадцать, – и потянулся к ручке.

Стояла полная тишина.

Свободной рукой Картер показал Карло, чтобы тот отошел от сейфа.

– В угол, – сказал он. – В самый угол.

Карло зачарованно попятился.

– Итак, сейчас мы узнаем, успех или провал, – сказал Картер и надавил на ручку. Послышался восхитительный звук открывающегося замка.

После всего пережитого напряжения показалось, что комната стала светлее. Карло заметил что-то странное: Картер не держал дверцу, она открывалась словно сама по себе.

– Ложись! – Картер отпрыгнул назад, оступился и упал ладонями на каменный пол. Карло успел повалиться набок и услышал звон, словно мраморный шарик скатился по жестяному желобу. Послышался хлопок, из сейфа лениво выползло облачко дыма размером с кочан капусты и поднялось к потолку. Всё это заняло меньше секунды.

Карло неуверенно встал и взглянул на Картера: тот, волоча ноги, медленно приближался к почерневшему сейфу. Внутри были обугленные листки бумаги, на некоторых сохранились слово или два, но всё остальное сгорело. Картер тронул документы – они рассыпались в пепел. Он взглянул на руки, испачканные золой.

– Это… это было что-то! – воскликнул Карло. Ему вспомнилась комическая сценка, в которой бродяга протягивает приличному господину сигару-хлопушку. – Невероятно! Всё сгорело! Планы погибли! Вы как?

– Плохо. – Глаза у Картера стали синие-пресиние, зрачки сжались до размеров булавочной головки. Он взялся за подбородок и сказал: – Что я наделал. – Потом еще раз: – Что я наделал? – Убрал руку; на подбородке осталось черное пятно.

– Шеф? – Карло еще никогда не видел его с грязным лицом.

– Надо отсюда выбираться, – сказал Картер, но не двинулся с места. – Черт. Я кретин. – В глазах его блеснули слезы.

– Надо уходить. Скоро сюда придут.

– Я просто… – Картер снова заглянул в сейф. Глаза его наливались слезами, как у мальчишки, уронившего любимую бейсбольную биту в решетку канализации. – Не верю, что я это сделал.

Карло принялся запихивать вещи в сумку, бормоча:

– Вот вино, вот фальшивые листки, идемте, Картер.

Он сунул сумку Картеру в руки. Тот взял, сказал «спасибо» и ошалело повторил:

– Что я наделал?

Карло потащил его из комнаты. Внизу слышался шум. Картер прибавил шаг. К тому времени, как они добрались до гостиной со стеганым одеялом на окне, он уже бежал, чертыхаясь себе под нос.

Сутками раньше в публичной библиотеке мисс Олив Уайт разбирала книги. В связи с премьерой Великого Картера многие репортеры спрашивали литературу по фокусам и фокусникам. Она перелистывала книги, прежде чем поставить на полки – на страницах остались карандашные отметки и круги от стаканов. Очевидно, газетчики выписывали целые готовые куски вместо того, чтобы сочинять собственные фразы. Поскольку для рядового читателя все фокусы одинаковы, никого не заботило, что, согласно газете, Картер представит программу, которую на самом деле показывал Фредерик Пауэлл в 1890 году.

– Ах, лентяи, – проговорила она, беря том Робер-Удена. Корешок был переломлен в нескольких местах.

Книга раскрылась на визитной карточке Робер-Удена. Она была напечатана на фронтисписе, внизу стояло: «Македонская каллиграфия». Тончайшие нечитаемые линии что-то напоминали, но мисс Уайт не могла вспомнить что. Она даже не поняла, что это визитная карточка, пока не прочла инструкцию: «Поднесите книгу к самому носу, отклоните от себя и смотрите одним глазом, как в подзорную трубку. Что вы видите? Поверните на сорок пять градусов. Что вы видите? Продолжайте поворачивать. Что вы видите?»

Мисс Уайт с любопытством выполнила указания, когда же на странице проступили буквы, вздрогнула так, что книга упала на пол, и многострадальный корешок треснул еще раз. Она зажала руками рот.

– Безумное озарение, Олив, безумное озарение, – прошептала она и подняла книгу с пола.

Потом закрыла дверь, достала из запертого ящика письмо и взяла телефонную трубку. Через минуту она уже говорила с телефонисткой в денверской гостинице.

День в министерстве финансов выдался хлопотный. Ценой долгих усилий агентам удалось наконец захватить быстроходный катер «Билли Дав» – он был снабжен таким усовершенствованным двигателем, что до сего дня, даже нагруженный под завязку спиртным, уходил от всех правительственных судов.

Ликование царило не только в Монетном дворе, но и по всей стране – любой агент, даже продажный, радовался хорошему улову. Правда, под вечер в Вашингтон из Денвера пришла телеграмма, несколько подпортившая удачный денек. Она была срочная и никоим образом не связанная с магией – исчез агент.

Не было серьезных причин бить тревогу, но начальство серьезно разошлось во мнениях насчет того, мог ли этот конкретный агент уйти в самоволку. Поэтому по всей стране осторожно разослали сообщение: исчез агент Джек Гриффин.

Глава 4

В четыре пополудни – за четыре часа до подъема занавеса – начался обед у Джеймса. Обычно Джеймс относился к своим званым обедам, как его брат – к своим магическим представлениям: он ради них жил. Сегодня, впрочем, всё было иначе. До прихода Картера он каждые пять минут смотрел на часы. Когда брат пришел и рассказал о неудачной попытке ограбить сейф, Джеймс убрал часы, сел на диван и приложил ко лбу холодную тряпку.

– У нас нет времени об этом думать, – сказал Картер.

Джеймс не отвечал, и Картер даже немного расстроился. Маленькая пикировка с братом всегда прибавляла ему оптимизма.

– Знаешь, всё будет хорошо.

Джеймс вздохнул из-под тряпки и сделал странный подзывающий жест пальцами, словно приглашал судьбу разом вывалить на него все заготовленные несчастья.

Картеру стало обидно. Он придумал столько совершенно новых иллюзий, помимо телевидения, и отчаянно нуждался в ободрении. Он сказал:

– Телевизионный аппарат – не самое главное.

Джеймс заговорил медленно:

– На сегодня не продано двести мест. И это при всех розданных контрамарках. Готов поспорить, что все дети-инвалиды в ближайших семи округах получили пригласительные билеты, и всё равно осталось двести… – Он встал и потер виски. – Даже не спрашивай меня про остальные дни…

– Люди прослышат и…

– Если на афише изображен слон, люди приходят смотреть слона. Если изображено телевидение, они приходят смотреть телевидение, даже если не знают, что это такое. Может, ты и великий фокусник, Чарли, но ты не слон и не телевизионный аппарат!

Картер произнес тихо:

– У меня есть другие новые иллюзии.

– Но ничего существенного! – Джеймс застыл, словно сам поразился своим словам.

Картер сложил руки на груди.

– Знаешь… – сказал он и замолчал.

– Извини. – Джеймс вздохнул и уже на выходе из комнаты закончил: – Я просто за тебя переживаю.

Через несколько секунд включился душ. Картер остался один. Возникло странное чувство, будто он падает навзничь. Взгляд выхватывал отдельные предметы – вазу с каллами, новый римский бюстик, – и внезапно Картер понял, что ищет вещь, которую мог бы ненароком разбить. Впрочем, нет – он уже утратил вкус к мелочной мести и начал настраивать себя на представление, то есть отрешаться от всех больших и малых житейских забот.

Стол был накрыт на восемь персон – Джеймс достал недорогой, но вполне парадный баварский сервиз. На кухне весело булькало тушеное мясо. Перед маленькой афишей «Повсюду» стояли букетики цветов, присланные доброжелателями накануне премьеры. Горели свечи, хотя за окнами было еще светло, на комоде выстроились открытые бутылки красного вина из запасов самого Картера. Джеймс был вне себя, тем не менее он приготовил стол и позаботился об уюте.