Алитет уходит в горы - Тихон Семушкин

Из школы выбежала Уакат в блестевшем на солнце пестром, ярком платке. Она пробежала к берегу, будто там выезжал на охоту сам Туматуге.

"Привыкает к матерчатым одеждам. Наверное, учитель велел ей носить такое платье. Не хочет ли она стать женой белолицего?" - подумала Тыгрена.

Вельбот покачивался на воде. Омрытаген и Пиляк сидели на поперечной скамеечке и неотрывно, с суеверным страхом следили за Ваамчо, устанавливающим мотор. В колодце вельбота плескалась вода, и вельбот казался дырявым. Ваамчо поднял мотор, опустил его в колодец и крепко завинтил. Потом он взял банку с бензином и стал заливать мотор.

- Смотри, смотри, Пиляк! - тихо сказал Омрытаген. - Пьет мотор.

Ваамчо завинтил пробку, обеими руками пошевелил голову мотора - диск.

"Гм, - удивился Омрытаген, - Ваамчо научился таньгинскому шаманству. Недаром он стал начальником".

Готовя мотор, Ваамчо отлично знал, о чем думают сейчас Пиляк и Омрытаген. Он чувствовал на себе их взгляды и поэтому неторопливо, замедляя каждое движение показывал свое умение обращаться с такой замысловатой штукой.

Ваамчо обвил голову мотора тонким ремешком и, держа конец в руке, крикнул учителю, сидевшему на корме, у руля:

- Готово, Дворкин!

Ваамчо с силой дернул шнур - мотор кашлянул, фыркнул, и вельбот пошел, быстро удаляясь от берега.

Пиляк и Омрытаген схватились за руки и смотрели с удивлением то на Ваамчо, то на мотор.

А мотор словно пел какую-то песню. Может быть, он пел про новую жизнь, про новый закон? Будет что рассказать, когда вернется Омрытаген к себе!

А в это время в квартире Русакова происходило совещание. У него были председатель родового совета Анчоу, моторист Тэвлянкау и вновь избранный председатель зверобойной артели - старый Лёк. Все они сидели за столом и разговаривали о предстоящей поездке в ревком. Русаков повторил еще раз, какие вопросы там будут обсуждаться.

- Во-о-от Анчоу обязательно до-о-олжен поехать. О родовых советах там будет разговор.

Тэвлянкау согласился принять участие в разговоре, как лучше охотиться на морского зверя.

Лёк сидел молча и не выказывал недовольства на своем лице. Не всякий может скрыть то, что делается у него на сердце. Лёк сердился очень сильно, а заметить этого никто не мог.

- Так во-о-от, товарищи, решили? - спросил в заключение Русаков.

И тогда с обидой в голосе Лёк заговорил:

- Нет. Не решили. А я? Или ты, Русаков, не слышал, как вот на этом самом месте Лось звал меня в гости? А? Про Тэвлянкау я что-то не слышал, чтобы Лось звал его. Ты забыл? Я помню. Если там будут говорить об охоте на морского зверя, как будут говорить без меня? Разве я перестал быть великим ловцом? Или ты думаешь, что Тэвлянкау знает охоту лучше меня? Не-е-ет! Он не знает. - И, обратившись к Тэвлянкау, он строго спросил: Тэвлянкау, ты убивал когда-нибудь шла?

- Нет, Лёк, я не убивал кита.

Лёк торжествующе смотрел на Русакова, ожидая, как русский купец выпутается из создавшегося положения.

Но Русаков молчал, словно он действительно был озадачен Лёком.

- Вот видишь, - продолжал Лёк, - а я убивал. И не одного кита я убил за свою жизнь. Сколько китовых праздников я справил! Я тоже поеду на праздник говоренья. Нельзя без меня. Я председатель артели.

- Лёк, я предложил э-э-э-это, потому что Тэвлянкау - сам моторист.

- Пусть Тэвлянкау едет на вельботе, а я - на своей байдаре. Только моторного человека у меня нет. А-а-а! - застонал Лёк. - Не научился все еще мой парень.

- Хо-о-орошо, Лёк. Я буду у тебя мотористом, - согласился Русаков. Мотор Тэвлянкау поставим на байдару, а тот, который я привез из кочевий, поставим на вельбот.

- Когда мы поедем? - возбужденно спросил Лёк.

- Надо бы подожда-а-а-ать Ваамчо. Вместе поедем. А по пути будем собирать и дру-угих делегатов.

- Пойдем, Тэвлянкау, я заберу твой мотор, - безапелляционно сказал Лёк. - Пусть он лежит поближе к моей байдаре. - И, выходя из комнаты, он весело добавил: - Мы захватим с собой охотничьи снасти. Случится, встретятся моржи. Весенний ход моржей еще не кончился.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Милиционер Хохлов вернулся домой в крайне удрученном состоянии. Он пришел к заключению что его милицейская служба уже кончилась: Саблер удрал, и этого Лось ему никогда не простит.

По всему видно было, что Саблер поспешно бросил свою землянку: в печке бумажный пепел, никаких ценных вещей в землянке не было, разный хлам разбросан повсюду.

- Таня, ты не слышала ничего про того русского, который жил на реке? Не проезжал он в ревком? Не было слухов? - озабоченно спросил Хохлов жену.

- Нет. Вот бумагу тебе привезли. - И она подала ему письмо в закрытом конверте.

Хохлов разорвал конверт и беспокойно погрузился в чтение. В письме сообщалось:

"Товарищ Хохлов! За время развозного торга я натолкнулся на жилище американца Ника. Юрта его стоит на Горячих ключах. Я ее обследовал. Видно, что он куда-то отлучился. Из-за кормов я не мог дождаться его. В сенках юрты обнаружил мотор, завернутый в шкуры, который на всякий случай я забрал. Есть слухи будто американец со вскрытием реки собирается утекать. Советую обратить на это дело сугубое внимание и революционную бдительность. Поскольку есть мотор, должен быть и вельбот.

С коммунистическим приветом Р у с а к о в.

Жена моя, Анна Ивановна, шлет тебе поклон, часто вспоминает нашу поездку на пароходе "Совет" и сердится, что редко приезжаешь к нам. При сем прилагаю записку инженера Дягилева. Может быть, понадобится".

Хохлов развернул вторую записку:

"Зав. факторией Русакову.

Прошу подателю сей записки оленеводу Камэрину выдать три пачки патронов 30 на 30, одну пачку 30 на 40, четыре кирпича чаю, один килограмм табаку ("папуша"), десять коробков спичек (желательно серных), четыре метра кумачу и на восемь рублей товаров по его усмотрению.

Это замечательный проводник. Очень прошу отнестись к нему повнимательней. Сейчас он привез меня на Горячие ключи.

Сердечный привет милейшей Анне Ивановне.

Крепко жму руку.

Ваш инженер Д я г и л е в.

P. S. На Горячих ключах у американца Ника предполагаю пробыть три-четыре дня. На всякий случай сообщаю координаты Горячих ключей: среднее течение реки Амгуэмы, ниже водопада километров двадцать, правый берег по притоку Ичунь - километров тридцать пять.

19 мая. В. Д.".

- Эге! - воскликнул Хохлов, прочтя письмо.

Он запустил пятерню в свою пышную прическу и с душевной болью подумал:

"Вот если Саблер с этим Ником соберутся и дернут в Америку! Не сносить, Хохлов, тебе тогда головы".

Милиционер крякнул, и тут же у него родился план. Раз есть вольбот, то они должны спускаться к устью Амгуэмы...

- Таня! Иди скажи старику, пусть готовит байдару. Отвезет нас в устье. Там в палатке поживем.

И вскоре милиционер Хохлов перебазировался в устье реки Амгуэмы.

- Вот на том островке яйца есть. Гусиные. Много их там, - сказал старик тесть.

Этот островок в устье реки и назывался Гусиным. Во время половодья его заливало водой, и он исчезал. Но как только вода спадала, на нем буйно принималась расти высокая трава. Это было безопасное место для перелетных птиц: там не водились ни песцы, ни лисы.

Оставив зятя в устье, старик направился домой пешком.

Милиционер разбил палатку, расстелил оленьи шкуры и лег спать, наказав Тане строго-настрого следить за рекой и немедленно разбудить его, если она что-либо увидит.

Расчет у Хохлова был прост: сидеть на берегу и караулить беглецов с винтовкой в руках; предупредительными выстрелами заставить их пришвартоваться к берегу; выгнать беглецов на прибрежную полосу, заставить их раздеться догола, прогнать их голыми метров сто в глубь тундры, а тем временем произвести обыск, затем, заняв корму вельбота, рулить, а их силой оружия заставить грести. Таким образом, за каких-нибудь десять дней можно доставить их живьем в ревком.

Таня была посвящена в этот план и, сидя на береговом холмике, зорко следила за всем, что делалось в устье реки.

Днем милиционер спал, а ночью следил за рекой сам. Ночи были светлые и от дня отличались только прохладой.

Хохлов поехал на остров Гусиный и привез почти полную байдару яиц. Он ловил рыбу, спуская в реку сетку длинным шестом. Рыбы попадалось так много, что вдвоем они не успевали ее обработать. Рыбу нужно было выпотрошить, развесить на шестах, чтобы она вялилась на солнце. А когда надоедала эта работа, Хохлов поднимался на холмик, усеянный морошкой, ложился и ел ягоду прямо с корня, посматривая на реку. Единственно, чего опасался Хохлов, - это туманов: в тумане можно не разглядеть вельбота. И он решил вместе с Татьяной в туманные дни курсировать на байдарке и прислушиваться к говору людей: ведь не молча же они будут плыть, в тумане тоже надо советоваться.

Места эти были пустынны на сотню километров и в ту и в другую сторону побережья...

Однажды, когда милиционер спал, Таня прибежала в палатку.