Родные гнездовья - Лев Николаевич Смоленцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ваше превосходительство, речь в прошении идет о покупке всей Канинской тундры с лесными и горными богатствами! — оправдывался Сущевский.
— Так за нее он предлагает тридцать миллионов! А сколько дохода приносит она сейчас?
— С тундр доходов в казну нет, вы это знаете, ваше превосходительство.
— Знаю, поэтому и пекусь о них... Находятся покупатели и на Большеземельскую тундру... Там дело тянет за сотню миллионов! Вот как надо заботиться о государственной казне! Но это потом... Так не смогли бы вы, Сигизмунд Александрович, прокатиться с Сергеем Васильевичем до столицы? Там вас встретят представители Рябушинских.
— Не смею отказать, ваше превосходительство, — поклонился Сущевский с мыслью: «Сколько же миллионов перепадет тебе, камергер?»
* * *
В последний день масленой недели 1911 года, роняя хлопья пены, от Трусова к Усть-Цильме летели три резвых печорских коня, запряженных в праздничные кошевки, украшенные наборной сбруей, под расписными палощельскими дугами.
— Эгей, э-эй, ретивой! — подбадривал переднего коня Ефимко Мишкин, не усидевший в Трусове, куда вчера на встречу Журавского выехали из Усть-Цильмы на своем Карьке казначей Нечаев и на гнедой породистой кобыле Артемий Соловьев. Взяли они с собой и всех детей Андрея Владимировича, не видевших отца целых полтора года.
Дети весь вечер не отходили от Андрея Владимировича, не отпустили его от себя и во сне и утром, когда одетых их вывели на двор. Они первыми забрались в хорошо знакомую им кошевку Арсения Федоровича и не успокоились до тех пор, пока Андрей не сел к ним.
— Ладно, — подавая вожжи четырехлетнему Костику, сказал Нечаев, — вези отца домой, а я сяду с дядей Артемием.
Так они и ехали все пятьдесят верст от Трусова до Усть-Цильмы: впереди, как бы в эскорте, ехал Ефим Михайлович, неизменный спутник Андрея в путешествиях по берегам Цильмы, за ним Журавский с детьми, а позади Соловьев с Нечаевым, сохранившие и детей и станцию во время черного года. Так въехали и в Усть-Цильму.
...Теща Андрея, Наталья Викентьевна, поплакав о покойном муже, о непутевой Вере, о детях — сиротах при живых родителях, показав, в каком ящике комода хранится штопаное-перештопаное детское бельишко, на третий день, пока не упал под ожидаемым теплом зимний тракт, уехала в Архангельск. Окруженный детьми, Андрей стоял на крыльце дома сестер Носовых до тех пор, пока возок, навсегда увозивший Наталью Викентьевну с Печоры, не скрылся за взгорком по ту сторону реки.
— С чего будем начинать, Андрей Владимирович? — подождав, пока не скроется возок в запечорских лесах, спросил Соловьев.
— Почему начинать? Будем продолжать: вот вы пятый год в Усть-Цильме и проделали тут огромную работу — недаром газета «Новое время» объявила на всю Россию, что за это время посевы и посадки овощей и картофеля возросли в уезде в девятнадцать раз! Читали, Артемий Степанович?
— Это, Андрей Владимирович, если по официальной статистике, на деле — больше, — пробурчал, чтоб скрыть радость от похвалы, Соловьев.
— Нас и эта цифра радует. Народ поверил нам, и сейчас у него одна забота — как получить у вас семена. А у нас с вами другая — где строить станцию? Каким способом заготовить лес? Где взять плотников?
— Сколько денег-то отпустили?
— Хлебнем мы еще горя с этими деньгами: их опять перевели в Архангельск на Сущевского, считай — Сосновского.
— Господи! Да вразуми ты их иль порази громом! — не выдержал Соловьев.
— Ни на то, ни на другое надеяться нельзя, Андрей Степанович. Отпустили двадцать семь тысяч рублей на строительство, девятнадцать тысяч — на транспортные расходы и раскорчевку леса и десять — на содержание действующей, благодаря вашим неустанным трудам, сети станций.
— Труды-то мои, да деньги-то ваши были... Казначей проговорился.
— Все это позади. Главное, не рухнуло дело, а то пришлось бы начинать все заново... Так где, Артемий Степанович, будем строить станцию?
— Тут надо занять ума у народа. Усть-Цильму переносили на другое место, Трусово — тож, Бугаево каждую весну топит половодьем... Каково направление станции, Андрей Владимирович?
— Опытные участки под культурами корнеплодных и овощных растений, питомники выращивания семян, опытные луга и улучшение породности молочного скота.
— Все то же, над чем вы бились в последние года.
— Да, Артемий Степанович. Нефть Баку и уголь Дона иссякают. Три года назад я высказал мысль, что спасение России в Печорском крае, и был высмеян.
— Шутами!
— Нет, людьми, только очень близорукими. Но и я не был дальнозорок.
— Что, нет горных богатств на Печоре?
— Есть, и гораздо больше, чем я предполагал, но главная их кладовая в Сибири, и тут сто раз правы Ломоносов, Сидоров, Менделеев.
— Не ехать ли в Сибирь собираетесь? — проскользнули тревожные нотки в голосе Соловьева.
— Нет. Мысль совсем иная: учиться освоению Сибири надо в Печорском крае — он ближе к промышленным районам, он меньше Сибири. Потому здесь мы обязаны заложить научную школу освоения богатств Сибири!
— Да... Вот оно как... Хорошо бы!
— Так сможем мы, Артемий Степанович, завтра к вечеру собрать сюда на станцию человек по пять с близлежащих сельских обществ и решить вопросы заготовки леса? — возвратился к неотложным делам Андрей.
— Отчего не сможем?
— Артемий Степанович, пригласите и лесничего. Надо будет поговорить об отводе делянок. Разрешение я привез из Питера.
— Его нет... По вызову Сосновского выехал в Архангельск...
— Как нет? — удивился Журавский. — Когда уехал? Надолго ли?
— Не ведаю, — опустил глаза Соловьев. — Вчера умчался...
«Неужто опять началось?» — тревожно кольнуло в сердце Андрея.
* * *
Сход представителей сельских обществ, созванный Андреем Журавским в Усть-Цильме, пришел к такому уговору: устьцилемцы брались заготовить и вывезти десять тысяч бревен за две недели, если рубку начинать немедля.
— Счас по осемь гривен с бревна мужики ишшо поедут в лес, а недели через три ни один не поедет — коней загробят, — раздумчиво говорил староста. — И так, почесть, полселу надоть выехать, да по две ходки на обыденку делать.
— Давайте, мужики, сойдемся на шести гривнах, — сразу начал рядиться Соловьев.