Рассказы - Тим Скоренко

— Пацан, закурить не найдётся?

К сведению: Башаков 1964 года рождения, в музыке с начала 80-х. Ну, ничего, достаёт, даёт по сигарете парням. И тут один из них замечает, что у Башакова — гитара. И начинает монолог, доверительный такой:

— Ты, пацан, гитару не бросай! Гитара — это хорошо, это на всю жизнь… Да, не бросай, учись, пацан… И это… «Ленинград» послушай, хорошая группа…

Смеялись долго, когда «учителя» уже скрылись в темноте.

Байку привожу без имён, хотя видел всё своими глазами. Просто некорректно приводить имена.

Некоему барду, назовём его Николай Р., подруга поручила приобрести на Грушинском фестивале средства женской гигиены. Но так уж получилось, что на новом фестивале (на старом месте) аптечного киоска (на 100 тысяч рыл) не было вовсе. Мы с Николаем — он взял меня в помощь — прошли весь рынок и в итоге решили отправиться к пункту скорой медицинской помощи. Вдруг дадут там.

Приближаемся. Наш герой подходит к медсестре и спрашивает, есть ли прокладки. «Нет», — говорит медсестра. (Кстати, думаю, что аптекарская сеть «Imprezia», являвшаяся спонсором фестиваля, сильно испортила свой имидж таким поворотом дел). «Как же нам выйти из ситуации?» — вопрошает Николай. Они вместе с сестрой думают, и тут её осеняет.

Она выдаёт Николаю на руки два рулона аптекарских бинтов. Но их же нельзя давать просто так — нужно оправдать. И она берёт бланк и записывает:

«Николай Р. Колото-резаная ножевая рана. Выдано два пакета бинтов»

…думаю я, это ж как порубать-то надо, чтобы два пакета ушло на одну рану. В общем, с вот таки диагнозом Николай гордо понёс приобретение подруге:)

На каком-то фестивале в Витебске к поэту, участнику жюри Василию Брусу подбегает некий восторженный мальчик, автор-исполнитель, и с радостью сообщает:

— Вы знаете, а Юрий Бельский — гений!

Юра Бельский — это минский блюз-бард, про него уже было написано несколько баек. На том фестивале он тоже в жюри сидел.

— А почему ты так решил? — в недоумении спрашивает Брус.

— Он сам мне сказал! — с ещё большим восторгом сообщает мальчик.

Иногда приходится общаться с потрясающими по своего уровню недоразвития идиотами. Не так давно пришлось встретиться с кадром, которого я не могу не описать.

Итак, стою я у дверей Белорусского института правоведения по завершении отборочного тура на ПитАккорд. Стою, разговариваю довольно громко о поэзии с несколькими знакомыми.

Разговор затухает, и тут ко мне сбоку подходит пожилой мужчина, лет 60 где-то. Приличный такой. Начинает меня расспрашивать, что я думаю о современной поэзии, о авторской песне. Ну, я рассказываю, нормальный такой диалог. Я думаю, какой-нибудь любитель поэзии из старой гвардии.

И тут он говорит:

— А вы знаете, я тоже стихи пишу. Можно, я вот вам прочитаю, а вы мне скажете, что вы думаете, мне интересно мнение молодёжи о моих стихах…

Я уже домой хочу, а товарищ всё же нудноват, ну я говорю:

— Нет, вы знаете, не нужно, я плохо стихи воспринимаю, когда их декламируют…

В общем, отговорки ищу.

Но он не отстаёт.

— Ну всё же, ну, пожалуйста…

— Ладно, говорю, давайте.

Он в позу встаёт. И говорит:

— Посвящение другу!

И начинает декламировать:

Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,Не проси об этом счастье, отравляющем миры,Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,Что такое темный ужас начинателя игры…

Я говорю: ну, да, прекрасно, это Николай Гумилёв, посвящение Валерию Брюсову, из сборника «Жемчуга», кажется, 1908, хотя тут я не помню точно…

— Нет! — он на глазах свирепеет. — Это моё стихотворение! — и прямо пена на губах, и злость.

Я улыбаюсь, как будто с дауном разговариваю.

— Это Гумилёв, говорю, «Волшебная скрипка». Вы его декламируете вполне неплохо…

Мужик аж белеет.

— Это моё стихотворение! — говорит он на повышенных тонах. — Моё! Я его для друга своего написал, для Серёги Пупкина!

Я отворачиваюсь и ухожу — разговор зашёл в тупик. Мне вслед летит:

— Никакого уважения! Это моё стихотворение!..

Бывает, да-а.

Фестиваль «Славутич-2008». Иду по дорожке от сцены к своему лагерю. На дороге высвечиваю фонариком чьё-то тело. Мужское тело с солидным животиком в одних плавках лежит, раскинув конечности, посреди пути. Рассматриваю тело, обнаруживается, что это свой человек, Андрей Пундык. Почти в здравом уме, улыбается. Рядом — его друг Игорь. Игорь вроде как чего-то соображает, а я в этот момент как раз иду на лунное затмение смотреть. И говорю Игорю, показывая на Луну:

— Смотри, затмение, Луны не видно.

Игорь искренне поражается, смотрит на небо. И тут с земли раздаётся довольный голос:

— Так это я её…, погасил!

Это был Грушинский фестиваль 2008 года. В том году я впервые прошёл через III тур конкурса и пробился на самую главную сцену фестиваля — «Гитару». Выступления там были спланированы так: сначала классики (Дольский, Никитины, ещё кто-то), затем маститые, но молодые, затем конкурсанты, затем концерт приглашённых спецгостей. То есть Джигурды. Пока жюри обсуждает. Как жюри может что-то обсуждать под Джигурду, я не понимаю, но так решили организаторы.

В общем, все отпели, 10 000 зрителей на горе уже скучают вовсю. А фигли — вы когда-нибудь пробовали авторскую песню 4 часа подряд слушать? Это ж помереть можно, не то что заскучать. Мы там с Лёшей Нежевцом хоть чуть-чуть это занудство про «солнышко-лесное» разбавили. Я так вообще рок-н-ролла отжёг так, что меня по плечам хлопали со словами «ну слава Богу, не все тут на одну лысину».

Итак, все спят, и тут ведущий объявляет: «А теперь на сцене — Никита Джигурда!» Все встрепенулись. О его величии слухи ходили ещё со времён фильма «Любить по-русски».

Джигурда выбежал на сцену очень быстро и босиком. В руке он держал чёрную гитару без шлейки. Он поправил волосы, встряхнул ими (реклама шампуня, не иначе) и прорычал в микрофон что-то вроде «Привет, люди русские». Русские и нерусские люди бурно зааплодировали.

Тогда Никита Борисович поправил волосы ещё раз и расстегнул жилетку, чтобы продемонстрировать свою грудь. Некоторые женщины обзавидовались.

Убедившись, что грудь увидена, Джигурда начал играть.

Фишка в том, что шлейки, как я уже упомянул, на гитаре не было. И стула на сцене тоже не было — стулья только пожилым мэтрам приносили. Молодёжи грех сидя играть. Но Джигурда не растерялся. Он зажал корпус гитары локтем и вывернул руку так, чтобы Am кое-как брался. И Em. И стал играть что-то маршеобразное.

Прямо скажем, получалось у него плохо. Потому что когда он наклонялся к голосовому микрофону, чтобы прореветь очередной куплет, гриф гитары звонко стукался о гитарный микрофон, Джигурда отжимал локоть, ронял гитару и подхватывал её на лету, снова стукаясь о микрофон. В итоге каждые 10 секунд уши у всех закладывало от звонкого перегруза. Звукорежиссёр был не виноват и краснел так, что его можно было принять за помидорину. Он старательно угадывал момент следующего удара по микрофону и в этот момент резко убирал звук вниз. Джигурда самозабвенно пел а капелло.

Я не помню, о чём была первая песня (он ревел и стонал, аки океан), но между песнями Никита Борисович решил сказать речь. Речь Никиты Борисовича повергла всех в трепет. Он рассказал о том, что этот мерзкий, продажный «Первый канал», и это гадкое «НТВ», и это противное «РТР» не пускают бардов (настоящих бардов, во главе с Джигурдой) на телевидение. Не разрешают говорить правду.

А затем наш Джигурда стал петь вторую песню. Если я скажу, что она длилась минут 12–15, я не совру. Причём текст был только в первые 4–5 минут. Затем Джигурда устал стучать грифом по микрофону и решил разогреть аудиторию. Аудитория ржала не переставая и разогрев ей был не нужен. Но Джигурда иначе не мог. Поэтому он взял гитару за самый конец грифа, в районе первого лада, поднял корпусом вверх над головой и стал хлопать в ладоши, зажимая выпадающую гитару большим пальцем. Хлопки получались гнусными, потому что гитару трудно держать корпусом вверх с помощью одного пальца над головой даже обладателю самой большой в России груди. Под хлопки он рычал два слова: «Небо!!!» и «Гори!!!» примерно в равной пропорции. У Джигурды все песни только про небо, поэтому какую он пел конкретно, я сказать не могу. Но поверьте, десять минут криков «небо» и «гори» отправили всех зрителей в гомерический нокаут.

За суммарное время своего выступления Никита Борисович поправил волосы примерно 40–50 раз.

Иногда он тихонечко, отвернувшись, застёгивал молнию на жилетке, чтобы, повернувшись грудью к горе, снова рывком её расстегнуть. Женщины стонали от смеха, но Джигурда был уверен, что от похоти.