Рассказы - Тим Скоренко

И снова возвращаюсь в своих байках к полюбившемуся уже вам Алексею Нежевцу и его бессмертным приключениям.

Сумы. Фестиваль «Булат-2006». На этом фестивале Лёша отжигал по полной, и все его приключения выносить на люди нельзя, потому что от некоторых краснеют стены, а проказы Фредди Крюгера выглядят невинными детскими играми. Потому припомню только одно.

С вечера пятницы Лёша праздновал воссоединение с украинскими друзьями и товарищами. И праздновал его вплоть до воскресного утра. А утром в воскресенье нужно было как пить дать быть в городе на бард-марафоне. Проживали мы на турбазе, и с утра просто грузились в автобусы, которые за нами прибыли. Но Лёша грузиться никуда не мог, потому что спал, крепко и надёжно.

Турбаза большая. Много-много домиков и кирпичный корпус, двухэтажный. Лёша жил в одной из больших комнат второго этажа, кажется, четырёхместной. Иду я по турбазе, до корпуса метров ещё 20–25, и тут слышу рёв. Натуральный прерывистый полульвиный рык, просто душераздирающий, наверное, на радиус метров в 100 вокруг корпуса спокойно распространяется. Подхожу ближе, начинаю разбирать слова. Понимаю, что это вполне даже связный монолог, только голос какой-то незнакомый, странный, хрипящий.

Поднимаюсь на второй этаж. Звуковое давление возрастает до сверхдопустимого уровня. Слова уже слышны чётко. НИ ОДНОГО приличного среди них нет. Только, наверное, предлоги «в» и «на», регулярно поторяющиеся. Подхожу ближе и заглядываю в комнату-источник. Сцена следующая.

На кровати в трусах сидит Лёша. Вокруг него целая толпа сочувствующих, человек 7–8, все волнуются и пытаются успокоить бедного мученика. Он же последовательно перебирает всех присутствующих вокруг и рассказывает всё, что думает, о них самих, об их мамах, папах, братьях, сёстрах, бабушках, дедушках, дядях, тётях, домах, машинах, городах и пращурах. Связно, последовательно, на всю турбазу сплошным матом.

Выяснилось, что несчастного, дабы разбудить к автобусу, полили минералкой, что и вызвало столь бурную химическую реакцию. При том, что в нормальной жизни Лёша вообще не матерится никогда.

Утихомирить бойца видимого фронта удалось минут через 20. Причём я запомнил ещё следующий диалог. Я иду уже по первому этажу, навстречу идёт замечательный донецкий бард Владимир Завгородний. Он показывает пальцем наверх и опасливо спрашивает: «Это… кто?…» Я отвечаю: «Лёша Н…» Завгородний понимающе кивает и говорит: «А-а!.. Понятно…» и идёт дальше.

Стёкла остались целы…

Случай с оршанского фестиваля «Борисфен-2004», с мастерских. Мастерские были очень хорошие; в музыкальной мастерской присутствовали Слава Шевляков, замечательный поэт из Витебска, Алексей Нежевец, композитор из Минска, Гераскевич из Орши и легенда фонотечного коллекционирования Борисыч. Все люди довольно компетентные и интересные.

И вот выходит перед ними девушка с гитарой. Садится. Она уже, впрочем, видела, как происходят мастерские, как грамотно критикуют, как рекомендуют и объясняют просчёты. Она шла, кажется, четвёртой или пятой. Девушка долго и нудновато поёт песню про ангела и беса. Не самый плохой вариант, у неё довольно сильный голос, но неумело используемый; да и текстик у песни так себе, сомнительного качества.

Барды слушают и высказывают своё мнение, по-моему, очень корректное и грамотное: поработать над вокалом, вот так и так; в рифмах попробовать изменить тут и тут; стилистические ошибки и т. д. При этом они говорят, что потенциал есть, что всё, в общем, неплохо и т. д.

И тут девушку прорывает. Она кладёт гитару на колени и прорывается безумным рёвом. Под этот рёв она произносит следующий монолог: «Да что вы знаете! Да кто вы такие, чтобы МЕНЯ судить!!! Да я!!! Я самая талантливая, да меня на телевидение приглашают, да у меня сольные концерты каждые два дня!!! А вы? Я вас не знаю ни хрена!!!» Так она говорит минут 5, успокоить её невозможно, жюри с улыбками отмалчивается. В итоге девушка с воплем заносит гитару над Шевляковым, но одумывается и садится обратно.

Её вежливо просят спеть ещё. Она поёт вторую песню, гораздо слабее и примитивнее, чем первую. Затем, даже не дав жюри ничего сказать, она вновь бросается в слёзы и вопит: «Да я по вашим лицам вижу, что вы ничего не понимаете в моём творчестве!!! Да я!!!» и ещё на 10 минут. Потом она устаёт, поднимается и гордо уходит.

Все улыбаются… Чего, спрашивается, идти на мастерские?..

Есть в Минске такой бард — дядя Жора. Хороший, в общем, дядька, но зануда редкий. И поэт очень слабый, зато считающий себя как минимум новым воплощением Пушкина. Кроме всего прочего, Жора уверен, что божественно умеет рисовать. И гордо называет себя профессиональным дизайнером. Отмечу, что с четырёхлетнего возраста его художественные способности выросли не очень заметно, результат — понятен.

В общем, происходит маленький локальный конкурс авторской песни ФЭСТ-БГУ-2005. Актовый зал БГУ, большой, сцена, до финального концерта ещё полчаса. Сижу я, дядя, Жора, ещё кто-то. Сцена оформлена следующим образом. В глубине висит эмблема фестиваля и БГУ, а ближе к краю сцены сбоку висит панно, призванное радовать глаз. Шириной оно метра три, а высотой — с самого верха сцены спускается до самого низа.

Что на нём намалёвано, объяснить трудно, жалко — не сфотографировал. Детской дрожащей рукой на нём изображена двухструнная кривая гитара (4 струны просто не видны), какие-то кособокие домики и пятицветная радуга квадратной формы. И два человечка, похожих то ли на жертвы Освенцима, то ли на детей Хиросимы.

Жора гордо глядит на сие художество и вещает мне, что это великое полотно создал он, великий дизайнер, не хухры-мухры себе, талантливейший художник-оформитель, оформлявший ещё ВДНХ и ещё что-то.

А через зал по проходу идёт бард Саша Апанович. Эффектно так идёт, кожаный плащ, широкополая шляпа, остроносые сапоги, гитара. Идёт целенаправленно, уверенно, не глядя вовсе по сторонам прямо к двери в помещение за сценой (она справа от сцены). И в тот момент, когда он проходит мимо нас с Жорой, он бросает взгляд на сцену и видит панно. Не снижая скорости, он чётко и громко произносит следующую тираду:

— А эту х…ю какой м…к додумался тут повесить?

И идёт дальше. Жора панически оглядывается, но Саша уже скрывается в подсобке. На жорином лице напряжение постепенно уступает место облегчению.

— Послышалось… — едва слышно бормочет он.

Так вот:))))

Сборный бардовский концерт в кафе «Граффити» в Минске. С гитарой Алексей Ширяев aka Крыс. Публика в восторге, Крыс её берёт с первого аккорда и больше не отпускает. А в первом ряду столиков сидит уже поддатый блюз-бард Юра Бельский, который уже отпел, причём вместо положенных по регламенту 3-х песен все 6, от которых народ выпал в осадок и заснул.

Крыс допевает первую песню, Бельский вскакивает, подбегает в Крысу и я вижу, что тот отдаёт ему гитару. Я подбегаю, забираю у Бельского гитару, возвращаю Крысу, говорю: «Играй!», Бельского за плечи отвожу к столику. Бельский возмущён:

— Но я сыграть хочу!

— Юра, ты уже сыграл! — говорю я. Бельский вспоминает и вроде успокаивается.

Крыс просто добрый и на просьбу незнакомого, но с виду маститого товарища не мог отказать. Кажется, всё улажено, Крыс допевает вторую песню («Партизанскую сказку»), Бельский вскакивает и хватается за гитару в руках у Крыса. Я снова подбегаю, отбираю гитару, возвращаю Крысу, Бельскому объясняю, что он уже пел, он успокаивается.

Когда Лёша допел последнюю (4-ую) песню, я уже был спокоен, Бельский утихомирился, вроде всё нормально. Я отворачиваюсь на секунду, поворачиваюсь обратно и вижу, что Крыса уже не видно, а у микрофона — Бельский! Как мы умудрились отобрать у него гитару, я и сам не понимаю, он боролся за место под Солнцем, как Матросов, легший грудью на амбразуру. Наконец, мы его увели и концерт продолжился.

Питие — занятие вредное, блин.

Байку рассказывала её Наташа Лобанова из Жлобина, пересказываю с её слов.

На концерте Олега Медведева в Гомеле то ли в 2005, то ли в 2006 году присутствовал гомельский поэт Алексей «Леший» Ильинчик. Замечательный поэт, импровизатор, остроумнейший человек, но, естественно, со своими забубонами. В частности, когда он сам организовывал Медведева в Гомеле, он забыл его встретить на вокзале. Но самый мощный трюк он отколол именно на этом концерте.

Известно, что Олег на всех концертах для приведения горла в надлежащий для пения вид попивает «чаёк», крепкий и хороший. Коньяк то есть. Ма-а-аленькими глоточками через песню или две по глоточку для смягчения. За концерт n-ная часть фляжки уходит. И стоит эта фляжка на стульчике рядом с ним.

Проходит концерт. То ли квартирник, то ли в каком-то маленьком зальчике, не знаю. Леший сидит в первом ряду и смотрит на фляжку всё первое отделение. После первой песни второго отделения (петь уже трудно, начинается работа с «чайком») нервы Лешего не выдерживают. Со словами «Я тоже хочу!» он встаёт, делает два шага вперёд и выдувает залпом всю флягу, в которой не меньше 3/4.