Театр Шаббата - Филип Рот

— И как же вы хоронили людей?

— Да уж хоронили, — устало ответил комендант. — День долбили землю, а потом хоронили. Пневматические отбойные молотки и все такое прочее. Тяжкая была зима, тяжкая. А вода в могилах? Нет, и не думайте даже… — Кроуфорд был страдалец. И дело не в профессии. Ему никогда не выправиться. Это такое душевное устройство. Шаббат посочувствовал.

— Мне нужен участок, мистер Кроуфорд. Моя фамилия Шаббат. Здесь моя семья.

— Вы меня застали в неудачное время, у меня похороны на носу.

Катафалк прибыл, и вокруг него собирались люди. Зонтики. Женщины с маленькими детьми на руках. Мужчины в ермолках. Дети постарше. Все они толпились на улице, в нескольких ярдах от столбов и проводов. Шаббат услышал смешок из толпы — кто-то рассказал что-то смешное на похоронах. Такое часто случается. Низенький человечек, который только что подошел, это, должно быть, рабби. У него в руках книга. Его тут же кто-то взял под зонтик. Опять смеются. Трудно сказать, говорит ли это что-нибудь об отношении к покойному. Возможно, ничего. Просто они живые люди и не могут иначе. Когда иллюзии рассеиваются, остается юмор. Не так уж плохо.

— Ладно, — сказал мистер Кроуфорд, быстро оценив количество собравшихся, — еще не все подошли. Пойдемте посмотрим. Руфус, — сказал он тому, у которого руки тряслись, — уйми собак.

Раньше они просто лаяли на Шаббата, а когда они с хромым пошли, стали рваться и злобно лязгать зубами. Кроуфорд быстро обернулся и поднял вверх палец:

— А ну тихо!

— Почему вы держите собак? — спросил Шаббат, когда они снова двинулись по дорожке между надгробиями.

— К нам уже четыре раза залезали. За инструментами. Всё украли. Машины, которые стоили три, четыре тысячи долларов. Аппарат, чтобы подстригать изгороди, с приводом, и другие приспособления.

— Они у вас не были застрахованы?

— Нет. Никакой страховки. Ничего подобного. Всё — я! — разволновался Кроуфорд. — Всё из собственного кармана! Сам покупаю оборудование и все, что надо. Ассоциация дает мне в месяц девятьсот долларов, прикиньте! И помощникам я должен платить из этой суммы. Как вам? Вот мне семьдесят, а я копаю могилы и закладываю фундаменты. Смех да и только. Помощники теперь такие, что их всему учить надо. Больше никто не хочет делать эту работу. Я один такой дурак остался. На всё про всё. Вот я еду в Лейквуд и нанимаю мексиканца. Представляете себе? Мексиканца! Смех. Шесть месяцев тому назад кто-то навещал могилу, и вдруг появляется какой-то шварце и угрожает людям пушкой. Это в десять часов утра! Вот почему я держу собак — когда я здесь один, они лаем предупреждают меня, что кто-то пришел.

— Вы давно здесь? — спросил Шаббат, зная ответ заранее: достаточно давно, чтобы употреблять словечко «шварце».

— Очень давно, — ответил Кроуфорд. — Я здесь уже лет сорок. Всякого нахлебался. Кладбища прогорают. Еще как прогорают. Рытьем могил теперь денег не заработаешь. Деньги теперь у тех, кто делает памятники. У меня и пенсии нет. Ничего. Перебиваюсь как-то. С каждых похорон получаешь по несколько долларов, остальное — на зарплату рабочим. В общем, все это, все это… даже не знаю, как сказать… проблема, в общем.

Сорок лет. Бабушка и Морти — это не при нем, но всех остальных он заполучил. Вот теперь получит и меня.

Кроуфорд все жаловался:

— И ничего не скопил. В кубышке пусто! Пусто!

— Вот здесь лежит мой родственник, — Шаббат указал на плиту с надписью «Шабас». — Наверно, это мой дядя Фиш, он учил меня плавать. Раньше, — объяснил он Кроуфорду, — мы назывались Шабас. По-разному писали: Шабес, Шаббус, Шабсай, Шаббатай. Мой отец уже был Шаббат. Стал так называться уже тут, в Нью-Йорке, приехал в Америку подростком. Кажется, пришли.

Разыскивая могилы, он разволновался. За последние сорок восемь часов всё испробовал: и театральные эффекты, и замешательство, и разочарование, и риск, но ничего столь значительного, как это переживание, он не испытывал. Его сердце не билось так громко, даже когда он воровал деньги у Мишель. Он наконец почувствовал себя дома, на своем месте, как человек, который после долгой и тяжелой болезни впервые встает и обувается.

— Одна могила?

— Одна.

— Для вас.

— Верно.

— И где бы вы хотели?

— Рядом с моей семьей.

С бороды у него капало, он отжал ее, и она стала похожа на витой подсвечник.

— Хорошо. И где ваша семья? — спросил Кроуфорд.

— Там. Там! — Стена озлобления рухнула, обнажилось нечто, до тех пор невидимое, — душа Шаббата? Оболочка его души? Все озарилось счастьем. Казалось, неосязаемое скоро можно будет погладить. — Они там!

Они все там, в земле, да, живут там все вместе, как семья мышей-полевок.

— Ну да. Но вам-то нужно место на одного, — сказал Кроуфорд. — Здесь у нас одиночные захоронения. Вот тут, вдоль забора, — он указал на секцию полуразвалившегося проволочного забора. Через дорогу — свалка. Можно было пролезть через прорехи в заборе, просто перешагнуть его, без всяких щипцов или кусачек просто оторвать куски проволоки, которая чудом еще держалась. У дороги валялся торшер, наверно, кто-то выбросил из машины. Он не лежал на свалке, а валялся в канаве, как человек, которого пристрелили. Возможно, требовалось всего-навсего заменить абажур, но владелец, видимо, так ненавидел этот осветительный прибор, что выбросил его около еврейского кладбища.

— Даже не знаю, смогу ли я выделить вам здесь место. Там, у ворот, — видите? — это единственное место, которое осталось, и то оно может быть зарезервировано. А там, по другую сторону ворот, — там четырехместные участки. Но может, для вас уже приготовлено место рядом с вашими родственниками, а вы просто не знаете?

— Возможно, — сказал Шаббат, — да, возможно. — И сейчас, когда Кроуфорд сказал это, Шаббат вспомнил, что когда хоронили мать, рядом было место.

Тогда было. Занято. Судя по дате, выбитой на памятнике, два года назад сюда положили Иду Шлицер, четвертой в семейный «склеп» на четверых. Незамужняя сестра его матери, из Бронкса. Во всем Бронксе не нашлось, значит, места для Иды, а ведь она даже не человек, а так — половинка. Или все просто забыли, что был еще и второй сын? Может, подумали, что он все еще плавает или что умер давно — при его-то образе жизни. Лежит на дне Карибского моря. Или в Вест-Индии. Так и должно было быть. На острове Кюрасао. Было бы славно. На Кюрасао нет глубоководного порта. Там длинный, длинный мол, чуть ли не в милю длиной, и в конце его стоял нефтеналивной танкер. Никогда не забывай его, там были девушки, рабочие лошадки, а хозяева их, ну, сутенеры, если хотите, — были совсем молодые ребята, почти подростки. И они настегивали лошадок, и лошадки мчали вас в бордель. Кюрасао был голландской колонией, порт назывался Виллемстад, колониальный порт, мужчины и женщины одеты, как одеваются в тропиках, белые — в пробковых шлемах, приятный маленький колониальный городок, и кладбище у подножия красивых холмов, на которых целый город борделей. Я такого нигде больше не видал. Суда бог знает скольких стран швартовались в этом порту, и команды только и делали, что трахались. И честные женщины и мужчины в этом городе тоже трахаются день и ночь. А я мирно сплю у подножия холма на симпатичном кладбище. Но я упустил свой шанс быть похороненным в Виллемстаде, потому что променял шлюх на кукол. И вот теперь тетушка Ида, которая за всю жизнь мухи не обидела, «выжила» меня из могилы. Меня подменили старой девой, которая всю жизнь печатала на машинке в управлении парков культуры и отдыха.

Любимому сыну и брату,

павшему в бою на Филиппинах

13 апреля 1924 — 15 декабря 1944

Ты навсегда в наших сердцах

Лейтенант

МОРТОН ШАББАТ

Папа по одну сторону от него, мама по другую, а рядом с мамой, там, где должен быть я, — тетя Ида. Даже воспоминания о Кюрасао не возместят мне этого. Король королевства разочарований, император безнадежности, богочеловек, распятый на кресте обмана, Шаббат опять вынужден был убедиться, что никогда и ничего не получится, и это тупое упрямство судьбы глубоко потрясло его. Почему жизнь отказывает мне даже в могиле, которую я хотел! Если бы я вовремя осознал свое отвращение и убил себя два года назад, это место рядом с матерью было бы моим.

Глядя на могилы Шаббатов, Кроуфорд вдруг сказал:

— О, да я их знаю! Ну да, мы были в добрых отношениях. Я знал вашу семью.

— Правда? Знали моего старика?

— Конечно, конечно. Хороший был человек. Настоящий джентльмен.

— Это правда.

— Тут приходит дочь, или кто она, я не знаю. У вас есть дочь?

Нет, но какая разница? Он просто залечивает душевные раны, а заодно пытается сэкономить несколько баксов.

— Конечно, — ответил Шаббат.

— Ну вот, она часто приходит. Посмотрите, — сказал Кроуфорд, указывая на кусты, растущие на всех четырех могилах, вечнозеленые, подрезанные, примерно шести футов высотой. — За этими могилами ухаживают.