Алоха из ада - Ричард Кадри

— Да, но больше никто не хочет играть в наши кошки-мышки, так что нам друг от друга не деться.

Йозеф трогает пустой рукав моего пальто.

— Как ты собираешься провернуть всё это только с одной рукой?

— Справлюсь.

— Значит ты собираешься позволить своему эго всё разрушить.

— Это мой план. Мне и отдуваться.

— Нет, это не так.

Легко забыть, что Кисси — своего рода ангелы. Заводской брак, выброшенные-в-мусорный-контейнер-и-закопанные-на-свалке ангелы, но всё же несказанно могущественные создания. Когда Йозеф хватает меня, я ни черта не могу сделать, чтобы дать отпор. Я однорукий, потерявший равновесие, меня тошнит и кружится голова. Он бросает меня на колени, стягивает пальто и достаёт чёрный клинок. Я пытаюсь отступить, но он хватает меня за пустой левый рукав и тянет обратно, как рыбу на катушке. Он срезает прижжённую культю руки, снова открывая рану. Мои колени подгибаются. Я держусь за него здоровой рукой, пытаясь сомкнуть пальцы на горле или оттолкнуть его. Что-нибудь. Что угодно. Он отмахивается от меня и прижимает к стене. Он вырезает чёрным клинком на ладони моей правой руки “X” и прижимает мою окровавленную ладонь к культе руки.

Мне хуже, чем когда-либо. Не теряю сознание и не рвёт, но потерялся в пространстве. Как будто моё тело и мозг отказались от попыток регистрировать где верх, где низ, или в своём уме или безумен. Я продолжаю ждать, что ангел в моей голове вмешается и всё уладит, но он так же ошарашен, как и я. Культя зудит, и нервы, которые кажутся всё ещё соединёнными с пальцами, ощущаются таковыми ещё сильнее. Я гляжу, чтобы посмотреть, что происходит, и обнаруживаю что-то белое и пульсирующее, свисающее с моего тела, словно гигантская личинка. Здорово. Теперь мне придётся сменить фотографию на сайте знакомств.

Личинка обрастает венами и артериями. На конце шевелятся пять подёргивающихся щупалец. Личинка съёживается и практически чернеет. Вены и артерии укрепляются, пока не становятся кабелями внутри плотных тёмных мышц. Блестящая кожа скользит поверх и вокруг растущих структур. Она блестит как металл или панцирь скарабея. Мои пальцы изящные, но сильные, наполовину органическое насекомое, наполовину машина. Они сгибаются, когда я им велю. Я прикасаюсь кончиком каждого пальца к большому, считая один, два, три, четыре. Они двигаются легко. Йозеф вернулся к «МИНИ Куперу», вытирая белым носовым платком мою кровь с ладоней.

— Это должно дать тебе приличный шанс не проебать всё полностью.

Он складывает носовой платок и кладёт в задний карман.

— Я мог бы солгать и сказать тебе, что не могу сделать руку выглядящей более человеческой, чем сейчас, но мы оба бы знали, что я солгал. Носи эту и не забывай, кто твои друзья.

— Ты сама прелесть.

Боль и тошнота исчезли. Я встаю. Йозеф подходит и помогает мне надеть пальто.

— Побыстрее привыкай к новой руке. У тебя есть двенадцать часов с этого момента, или мы будем действовать без тебя.

Он спускается по пандусу и исчезает ещё до того, как достигает низа.

Я сгибаю и шевелю рукой. Поднимаю кусок бетона. Перекидываю его из здоровой руки в мою новую и обратно. Биомеханическая рука ощущает давление, тепло и остроту, но не как обычная. К ней придётся привыкнуть, но это лучше, чем обгоревшая культя.

Рука не единственное, что мне нужно разработать. Я не знаю тайного пути из Тартара. Мне даже не известен путь туда. Но я найду его, и, если худу и херня не вытащат меня отсюда, я стану задерживать дыхание, пока не посинею. На маму это всегда действовало.

Я поднимаюсь на открытый уровень в верхней части парковки и осматриваю город. В миле отсюда на вершине холма находится психушка. Если Элефсис так же причудливо устроен и испохаблен, как и остальной Лос-Анджелес, Элис с таким же успехом могла бы находиться на Луне. Не знаю, смогу ли я за двенадцать часов добраться хотя бы до неё, не говоря уже о том, чтобы забрать её и Семиазу. Нужно мне было попросить у Йозефа реактивный ранец вместо руки.

Сбежавшие психи греются у костра из старой мебели и моих плакатов о розыске.

Может мне стоит угнать машину и попробовать найти где-нибудь дорогу к Обсерватории.

— Всё ещё пытаешься подняться на этот холм, а?

Я оглядываюсь через левое плечо, затем через правое. На краю стены, свесив ноги с края, сидит маленький толстяк в сшитом на заказ красном костюме. Я смотрю на него, а он на меня.

— Он ушёл?

— Кто?

— Твой приятель Йозеф. Он ушёл?

— Он мне не приятель, и да, он ушёл. Ты кто?

— Я наблюдал за тобой, а затем увидел, как он оснащает тебя жучиной лапой. Естественно, я просто предположил, что вы двое — приятели.

Я обхожу его, пытаясь рассмотреть получше.

— Кто ты?

Он пожимает плечами.

— Кто мы такие на самом деле?

— Не умничай.

— Я родился умником. Ты чудовище.

Я достаю наац и держу его так, чтобы он не видел, и приближаюсь, пока не оказываюсь достаточно близко, чтобы хорошенько его рассмотреть. Это мистер Мунинн. Только не он. Это один из его братьев. Они не просто близнецы, они одинаковы в каждой детали, включая одежду, за исключением того, что там, где Мунинн весь в чёрном, этот весь в красном. Ангел у меня в голове издаёт звук, который я прежде от него никогда не слышал. Я убираю наац обратно в пальто.

— Как тебя зовут?

Толстяк постукивает пятками по стене здания.

— Малыш, ты не смог бы произнести моё имя, даже имея три языка и миллион лет практики.

— Мунинн сказал мне своё.

— Неужто?

— А разве нет?

Красный человек поднимает руки, широко растопырив пальцы.

— Пять братьев. Каждому из наших имён и сознаний соответствует определённый цвет. Жёлтый. Голубой. Зелёный. Я красный, как ты мог заметить. Мунинн чёрный, сумма всех нас.

Он отстукивает каждый цвет пальцем.

— Итак, если бы ты был интеллектуалом или прочитал хотя бы одну книгу за свою жизнь, то мог бы знать, что мифическое скандинавское божество Один путешествовало с двумя чёрными воронами. Одного звали Хугинн. Угадай, как звали другого?

— Мунинн назвал себя в честь птицы?

— Он так шутит. Не надо его презирать. Он самый младший.

Ангел у меня в голове прекращает издавать странный шум и, наконец, выдаёт одно-единственное слово: «Элохим»[247].

Красный человек смотрит на меня. У меня такое чувство, что он читает меня намного лучше, чем я могу читать его, потому что я не могу читать