Алоха из ада - Ричард Кадри
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На мне всё ещё пальто и худи, так что мои руки человека скрыты. Я ощупываю пальто. Наац всё ещё на месте. Так же, как и нож, камень Люцифера, пластиковый кролик и кристалл Мунинна. Проверяю ногу. Пистолет по-прежнему примотан к лодыжке. Должно быть, банда просто зашвырнула меня на платформу. Отлично. Это означает, что они пьяны или просто дураки. Мне нравятся дураки. Дурак предоставляет множество возможностей.
Вместо того, чтобы прятаться в дальнем конце, я направляюсь к воротам, когда охранники возвращаются, чтобы швырнуть волкам кого-нибудь ещё. Двое ближайших охранников оглядывают меня и шепчутся друг с другом. Один из собеседников жестом приглашает меня подойти ближе, так что я оказываюсь прямо напротив ворот.
Он приближается ко мне. У него болезненно-зелёный цвет лица и разбитая скула. В одной руке длинная дубинка — обтянутый кожей кусок гибкого металла. Когда мы оказываемся близко друг к другу, он протягивает руку между воротами и толстым концом дубинки бьёт меня в лицо. Охранники чуть не надрывают животы, глядя, как я держусь за разбитый нос. Он делает шаг вперёд, прижимается лицом к пространству между воротами и плюёт в меня. Я разворачиваюсь и наношу ему удар кулаком под подбородок. Его тело обмякает. Я протягиваю руку между воротами, обхватываю его за затылок, а другой рукой за горло и тяну. Ворота прогибаются, и он начинает проскальзывать внутрь. Остальные охранники набрасываются на него, таща обратно. Ворота расходятся, когда я протаскиваю его голову и верхнюю часть плеч, словно он рождается из перекрученной проволоки и стали. Забавное перетягивание каната мы затеяли. Может, так и были изобретены жирафы?
Охранники объединяют усилия и делают хорошо скоординированный групповой рывок. Я вцепляюсь мёртвой хваткой и упираюсь пятками, но они волокут нас обоих к воротам. Я не могу удержать охранника, но и не хочу его отпускать. Когда я понимаю, что они вот-вот заберут его у меня, то наклоняюсь, основательно вцепляюсь зубами и отпускаю его. Охранник вылетает из ворот, словно из цельнометаллической рогатки, и приземляется, прижимая руки к лицу, крича и кашляя кровью. Я жду, пока остальные охранники посмотрят на меня, и выплёвываю его нос на землю перед ними. Я жду, что они бросятся на меня, но те сбиваются в кучу. Их приятель лежит на земле и кричит, но они уже забыли о нём.
Неразбериха длится недолго. Один из охранников берёт на себя командование и подзывает пару других, чтобы те забрали потерявшего нос идиота. Начальник охраны подходит ближе к воротам, но вне досягаемости укуса. На нём фальшивая форма военного/сотрудника правоохранительных органов, из тех, что носят охотники за головами. Она придаёт им видимость власти, но недостаточно похожа на какую-либо конкретную форму, чтобы быть арестованными за то, что они выдают себя за офицера. Печально, что в наше время продают форму мудакам.
— Подойди сюда, — говорит он.
Я не двигаюсь.
— Подойди сюда.
— Мне плохо слышно тебя оттуда, Оди Мёрфи[240]. Подойди чуть ближе.
Он подаёт сигнал остальным охранникам. Они достают свои пистолеты и дробовики и направляют их на меня.
— Я собираюсь открыть ворота, и ты пойдёшь со мной.
— Что, если ты забудешь сказать: «Саймон говорит»[241], а я нет?
— Мои люди перестреляют всех остальных в загоне.
Вот тебе и ворон ворону глаз не выклюет. Я стараюсь делать вид, будто это трудный выбор, но всё, чего мне хочется, — это выбраться, и сегодня я больше не собираюсь подставлять свою шею очередным психопатам-убийцам, благодарю. Это всё, что мне остаётся, чтобы не прыгнуть ему в руки со словами: «Домой, Дживс»[242]. Наконец, я киваю.
— Да, Ладно. Я пойду.
Оди жестом приказывает паре других охранников открыть ворота. Все держат оружие направленным на меня, пока мы проходим мимо загонов и фургонов, направляясь в зону смерти. Здесь воняет пылью, потом и кровью. Когда я ступаю на арену, толпа визжит, словно банши[243] на весеннем отрыве. Сцена извращённая, знакомая и, в ужасном смысле, приятная.
Охранники раскладывают на земле оружие. Я начинаю тянуться в пальто за наацем, но решаю, что никому здесь не нужно знать ничего обо мне ничего, кроме того, что я не люблю, когда в меня плюют.
Снаряжение на земле выглядит так, словно его достали с помойки. Ржавые мечи и боевые топоры. Копья со сломанными древками, починенные с помощью клейкой ленты. Я тяну время, прогуливаясь вокруг оружия, словно зевака по магазинам на Рождество. Нахожу старый потрёпанный наац и поднимаю его. Он жёсткий, и в первый раз, когда я пытаюсь его открыть, заедает. Я опускаюсь на колено и ударяю наацем о стальной носок одного из своих ботинок. Он вытягивается на всю длину и держится так. Я обращаю внимание, что охранники не выволокли каких-либо других пленников для того, чтобы сразиться со мной. Это значит, что они собираются бросить на меня охранников. Интересно, сколько.
Выясняется, всего лишь одного.
Когда мой противник выходит, я не уверен, адовец ли это, или кто-то выставляет на арену самодвижущийся фургон. Парня можно назвать большим в той же мере, как звуковой удар громким. Просто большой комок мышц с головой наверху, словно балансирующая на кулаке вишня. В одной руке он держит щит размером с капот автомобиля, а в другой — Верналис. Эта штука напоминает простирающуюся до локтя бойца металлическую крабовую клешню длиной с рост среднего человека. Захлопываясь, она может перерезать пополам дерево. Возможно, мне следовало оставаться вместе с остальными ссыкунами в задней части загона. Я серьёзно подумываю о том, чтобы рвануть со всех ног, но охранники всё ещё направляют на меня оружие. И я не могу сотворить здесь никакого худу, даже не могу щёлкнуть трижды каблучками и сказать, что нет места лучше, чем дом.[244]
Никто не подаёт сигнала, не свистит и не роняет носовой платок. Человек-краб просто издаёт вой и бросается на меня. Я убираюсь с его пути, но не слишком далеко и не слишком поспешно. Стою на месте, стараясь выглядеть растерянным, достаточно долго,
