Воспоминания. Книга об отце - Лидия Иванова

— Французы были всегда веселыми. Я их такими помню. Переменились они, что ли?

Вячеслав очень любил разнообразных посетителей и горячо всеми интересовался. Часто по этому поводу случались маленькие стычки между ним и Фламинго. Ей хотелось тихо жить со своими проблемами, со своей работой, и никого не видеть. Главное — ей хотелось не расточать драгоценные часы, когда Вячеслав мог работать. А Вячеслав настаивал:

— Он просит, чтобы его приняли. Пускай приходит сегодня или завтра.

Фламинго противоречила, норовила хотя бы отложить визит до греческих календ. Оба были чрезвычайно упрямы. Но в этом деле выигрывал всегда Вячеслав: друг приходил и гостеприимная Фламинго готовила чай и искренно увлекалась дискуссиями.

В начале нашего пребывания на Авентине у Вячеслава неожиданно зародилась самая задушевная дружба с Татьяной Львовной Толстой, живущей рядом с нами. Она любила длинные прогулки и то и дело заходила по соседству к нам. Всегда одна, без сопровождения, бодрая, с палочкой в руке, она быстро всходила к нам на третий этаж и часто заставала нас сидящими за обедом вокруг нашего круглого стола.

— Трупы едите? — вопрошала она, завидев на тарелках мясо, и сразу начиналась шутливая полемика между дочерью Толстого — вегетарианкой, и Вячеславом — органическим приверженцем мясной пищи, ее «sweet heart’a». Они любили долго беседовать друг с другом. Татьяна Львовна, которая была художницей, сделала портрет Вячеслава[237]. Он посвятил ей стихи:

Татьяне Львовне Сухотиной — гр. Толстой

Гляжу с любовию на Вас,Дочь льва пустынного, с которым,Всю жизнь мою наполнив спором,Заспорю и в последний час.Завет подвижника высокийВ душе свободной сохраня,Не провождаете Вы дняБез думы строгой и глубокой.Чист Ваш рисунок, свят рассказ,Прям неподкупный ум суждений;Но мне всего дороже гений,Разлитый в жизни Ваших глаз:Как будто Вам отец оставилЛуч тех магических зерцал,В каких поэт все то восславил,Что́ столпник духа отрицал.

27 апреля.

Вячеслав неизменно любил Рим и наслаждался им. Ничто его не пугало. Летом, когда жители только и мечтают выехать из раскаленного города, он предпочитал морю крошечную терраску свою, откуда в начале нашего пребывания виделся купол Святого Петра и куда можно было с трудом вдвинуть два стула.

Каникула, иль песья бесь…Стадами скучились народы:Не до приволья, не до моды.А встарь изнеженную спесьОна гнала в Эдем природы.Лишь ящерице любо здесь,В камнях растреснутых и зное.Да мне. О ласковом прибоеВолны к отлогому пескуЯ не мечтаю в уголкуМоей террасы отененной,На град взирая воспаленный.

29 июля.

Той же летней порой постоянно случается еще худшая напасть: дует ветер «Сирокко». Он заволакивает все небо ровной серой пеленой, воздух делается раскаленным, сырым и одновременно пронзенным песком. Люди, мокрые от пота, изнывают от жажды. Вячеслав и это принимает: это тоже Рим, это тоже ему дорого. Он принимает все тягости своего любимого города: даже малярию, которой теперь больше нет здесь, но прежде она представляла серьезную опасность римского климата, в особенности в Кампанье, окружающей город, где Вячеслав ее и схватил во время своих романтических прогулок в молодости.

Все никнут — ропщут на широкко:Он давит грудь и воздух мглит.А мой пристрастный суд велитЕго хвалить, хвалить барокко,Трастеверинцев соль и спесь,Их р раскатистое, твердоМеняющее сольдо в сордо[238],Цвет Тибра, Рима облик весь, —Чуть не малярию, с которой,Бредя «вне стен» из веси в весь,Я встарь спознался и доднесьНе развяжусь, полвека хворый.

9 августа.

Рим и даже жара возбуждают в нем творчество. Как‑то раз к нему заскочил в комнату сверчок и долго жил у него, забравшись на край книжной полки у окна. Вячеслав был счастлив поселением этого стрекочущего обитателя знойных стран.

Укромной кельи домосед,За книжным поставцом отшельник,Будь песен общник и бесед,Сверчок, невидимый присельник!Соперник мой! Твой гимн, звеняКак степь, мое надменье малит.«Сверчок распелся — Бога хвалит»Не всуе молвится. РодняДомашним духам, стрекот мирныйС моей сливая ленью лирной,Живи в почете близь меня.

4 июля.

Несмотря на свою почти затворническую жизнь, Вячеслав принимал живое участие в окружающем его мире и, когда нужно было, выезжал из дома, например, по случаю выставок художника Белобородова, которого он ценил и любил. В другой раз он поехал на исключительно интересную «Выставку картин старых мастеров». Картины эти нашли убежище в «открытом городе» Риме, и должны были — по окончанию войны — вернуться в отдаленные музеи. Выставке посвящены в «Римском Дневнике 1944 г.» два стихотворения. Одно относится к «Снятию со креста» Мемлинга, другое к «Грозе» любимого Вячеславом Джорджоне (III, 641–642).

Был еще один особый случай. Наши дорогие друзья Мария Синьорелли и Луиджи Вольпичелли просили Вячеслава быть крестным отцом их новорожденной дочки Летиции. Церемония крестин была очень интимная и происходила в древней далекой церкви Сант — Аньезе. Помнится, это происходило на открытом воздухе или, быть может, в часовне. Дул ветерок. Вячеслав не только бодро выстоял всю службу, но всех удивил своим активным участием в обряде. Он поправлял священника, привыкшего проглатывать и свои молитвы и те, которым полагается быть произнесенными крестным отцом. Не обращая внимания ни на кого, Вячеслав прочел на безукоризненном латинском языке внятно и медленно все предписанное. Несколько позже он посетил дом Вольпичелли, где увидел свою крестницу и ее старшую сестру

Джузеппину, спящих в колыбелях. Им он посвятил стихи «В детский альбом»:

Alle sorelle Guiseppina e Letizia Volpicelli.

Ha языке иноплеменномБлагославляю жизнь твою.Во сне младенчества блаженномНе знай, о чем тебе пою,Склоненный старец над постельюТвоей и маленькой сестры:Спешите, пробудясь, к веселью,Ловите райский луч игры!Весну гласят и свет и влагаГлухим под глыбой семенам:Мы вестников не слышим блага,Уготовляемого нам.На языке, земле безвестном,Кто пел тебе в рожденья час?В круженье ангелов небесномКоторый молится за вас?

Другие знаменательные выходы Вячеслава были вызваны итальянскими политическими событиями, за которыми он всегда с интересом следил. Каждый день, как только подходил час передачи новостей, слышался по всей квартире его громкий призыв: