В рабстве у бога - Михаил Ишков

Каллиопа уже вовсю начала размахивать волшебной палочкой, вычерчивать в морозном воздухе магические фигуры. Я с замиранием сердца наблюдал за ней. Еще несколько мгновений — и ветеран в недрах горы сколлапсирует, сожмется в безжизненное пупырчатое ядрышко. Это было так унизительно бессмысленно погубить старика. Не в состоянии справиться с собой я бросился к картине…

Крашенная поверхность расступилась. Лопнула на миг затуманившая глаза пленка. Я обнаружил себя на вершине волшебной горы, уже в волчьей шкуре. Взревел так, что люди внизу на снежном поле опять попадали. Каллиопа замерла — гора подо мной уже ощутимо тряслась.

— Остановитесь! Цечешище, сомкнись!..

В ту же секунду боевые роботы обернулись россыпью слизистых, едва перекатывающихся по снегу шаров. Кое-как они слепились в цельную структуру, затем в подобие бесцветного облака, которое в конце концов обрело очертания человеческой фигуры. Контур медленно, с трудом переставляя ноги, побрел по снегу в сторону сопки.

Я скакнул с площадки. В несколько прыжков одолел расстояние до людей, здесь внезапно перекувырнулся, вновь обрел человеческий образ, замахал руками на Каллиопу.

— Все, хватит! Они здесь! Георгий, убери меч, все закончилось.

Потом мы развели костер, и я подробно рассказал им о найденных картинах. Фламатер между тем помалкивал. Я настоял, что пока его не следует тревожить. Ваша задача — добраться до Усть-Неры, забрать полотна и вернуть их Очагову. Для этого необходимо выйти на заведующую клубом и сторожа…

Скоро прилетел вертолет, я спрятался в кустах, чтобы не вводить в оторопь пилотов — каким образом в тайге обнаружился ещё один пассажир? Каллиопа предлагала заворожить летчиков — они, мол, ничего не заметят. Будут смотреть на тебя, как на пустое место. Я засмеялся — не бери на себя слишком много, Каллиопушка, не считай других слепцами. Зачем тревожить покой честных людей? Зачем смущать их чудесами?

— А как же ты доберешься до Усть-Неры? — поинтересовался Георгий. Вообще, как ты оказался здесь?

— Это долгая история. Как-нибудь на досуге я расскажу тебе. А может, раньше…

Как только они улетели, началась пурга. Фламатер по-прежнему помалкивал — видно, сначала решил замести следы. Когда я уже окончательно озяб, черная тень мелькнула в вечернем небосводе. Бесшумно скользнула к подножию скалистого мыска, легла на обнажившийся лед. Я загасил разведенный костерок и нырнул в образовавшееся отверстие. Прошелся по рубке — знакомому до слез, в половину овала помещению, которое даже на первый взгляд казалось значительно просторней, чем весь койс. Ни единой кнопки, никаких клавиш, мигающих сигнальных лампочек — я не говорю уже о рычагах, педалях, рычагах — здесь не было. Никакого привычного пульта управления. В стене прозрачный, с округлыми краями экран. Это сероватое обширное пятно могло перемещаться по всей длине окружности и давало возможность наблюдать за любым сектором внешнего пространства и в любом масштабе. К тому же оно одновременно являлось и демонстрационным полем для навигационных схем, чертежей, схем, диаграмм. Нижняя грань экрана граничила с полом — это изменение было сделано по моей просьбе. Я испытывал удивительные ощущения, когда, устроившись в кресле, разглядывал звезды под ногами… Теперь насчет кресла — оно, как собачонка, бегало за хозяином. Его можно было подозвать мысленно или поманить пальцем. Оно именно бегало — перебирало ножками, а не подкатывало. Цвета в рубке были теперь другие — что-то среднее между темной сиренью и теплым фиолетом. Управление осуществлялось с помощью мысленных команд, либо голосом. В большинстве случаев решения принимались после взаимного обсуждения с койсом. Он рассчитывал варианты, из которых выбирался наиболее приемлемый, причем — я был уверен в этом! — иерархия в этом вопросе соблюдалась строжайшим образом. При определенных обстоятельствах никаких словопрений не допускалось и более высокий, чем «вернослужащий» чин, мог обращаться с койсом, как с бездушным механизмом. Для этого существовала особая система паролей и мысленных команд. Подобные властные полномочия мне никогда не передавались. Мне и в голову не приходило их потребовать — я просто не был готов управлять такой разумной машиной, как «Быстролетный». Может, поэтому мы с ним так близко и сошлись. Мне пришлась по сердцу его незамысловатая жизненная логика, опытом он обладал колоссальным, много рассказывал о прошлом Земли. О тех временах, когда сутки на Земле составляли шесть часов, и планетарная ось указывала на другие созвездия, очень далекие от Малой Медведицы. Географические полюса занимали тогда иное положение, а магнитные с тех пор несколько раз успели поменяться местами. По его рассказам выходило, что это была совсем другая, совершенно неизвестная и чуждая нам планета.

У «Быстролетного» были свои причуды — например, ему очень льстило, что мне сразу удавалось определить, когда его вещающим устройством бесцеремонно завладевал кто-нибудь из членов синклита. Определив, что собеседник сменился, я тоже менял тон.

С койсом мы сдружились…

Он даже позволил посадить в рубке земное растение. Как-то я обмолвился — как тоскливо в твоем, «Быстролетный», жестяном нутре! Металл да керамика и эта вязкая взвесь… Однажды я предложил ему — давай заведем какую-нибудь простенькую биомассу. Например, кота?.. Мне по душе эти мелкие пушистые зверьки. Не то, что псы поганые, лизоблюды…

Вернослужащий с неделю обдумывал мою просьбу, потом отказал. Что я буду с ним делать, загнусавил он, когда возникнет необходимость свернуться в исходную оболочку? Начнет у меня в утробе гадить… Мне бы что-нибудь сельскохозяйственное, цветущее… Эта идея увлекла нас, выбор мы остановили на разновидности шиповника — китайской розе. Растение неприхотливое, цветет обильно и постоянно. Приживить росток я упросил Каллиопу. Та в парадном одеянии — диадема на убранных золотых волосах, волшебный жезл в руке, тело обнажено — вошла в рубку и поколдовала над черенком. Койс был в полном восторге. Цветок прижился, пустил корни. Под надзором «Быстролетного» цвел постоянно. Вот и сейчас растение было усыпано большими алыми бутонами.

Золотое было время, девственное… Оно вернулось? В это было трудно поверить. Я стал другим — не было уже того чувства новизны, подсознательного страха, который я испытал в таежном поселке, когда меня с налету окружили биокопии, когда впервые оказался в недрах горы. Теперь уже и биокопии не те, они многому научились, обзавелись документами. Слышишь, флам, теперь она вряд ли согласится служить говорящим инструментом. Впрочем, я тоже. Слышишь, флам?