Ангелочек - Мари-Бернадетт Дюпюи

Октавия тоже слушала, как зазывает покупателей мужчина в черном берете и рубашке с засученными рукавами. Немного погодя, зазвонили колокола собора. Это закончилась десятичасовая месса. Сердце служанки радостно забилось. После перехода в католическую веру она каждый день ходила на службу, чаще всего вечернюю, что вынуждало ее хозяйку в это время самостоятельно заниматься маленьким Анри. Октавию очаровывали католические обряды, а суровая обстановка протестантских храмов ей не нравилась.

«Как это красиво! Свет льется через витражи хоров, а алтарь завешан белым покрывалом! Вчера кто-то принес ветки сирени и розы. Как приятно они пахли! Но больше всего мне нравятся статуи ангелов. Они великолепны! А священник преисполнен доброты, достойной святого».

Октавия спустилась с небес на землю, почувствовав, что ее рукам стало холодно. Анри, которому скоро должно было исполниться год и семь месяцев, изо всех сил бил погремушкой по воде. Разноцветные брызги, разлетающиеся под лучами солнца, ему очень нравились.

— Нет, нет! — воскликнула Октавия. — Не делай этого, малыш! Твоя курточка промокнет.

Мальчик показал пальцем на золотых рыбок, которые плавали около бортика. Он дважды невнятно произнес слово, оканчивающееся на «ка».

— Ты хочешь поймать рыбку? — рассмеялась Октавия. — Какой же ты смешной!

В то же мгновение Октавия заметила пару, приветствовавшую ее. Она с изумлением узнала отца Анжелины. В сером костюме, галстуке и канотье, он шел под руку с вдовой Марти. Ее массивную фигуру облегало желтое атласное платье с кружевным воротником.

— Здравствуйте, мадам! Как вырос ваш племянник, — улыбаясь, сказал Огюстен. — Какой красивый мальчик!

— Здравствуйте, мсье Лубе, — ответила, смутившись, служанка.

Октавия редко встречала Огюстена Лубе. После отъезда Анжелины в Тулузу она не ходила на улицу Мобек, так что сапожник не видел ни ее, ни Анри в течение нескольких недель.

— Вы получили весточку от дочери? — спросила Октавия, не найдя другой темы для разговора. — Вчера вечером мадемуазель Жерсанда получила от нее длинное письмо.

— Три дня назад Анжелина прислала мне почтовую открытку. Но скоро уже июль. Я так рад, что на этот раз ее каникулы продлятся целых четыре недели. Нам есть что рассказать друг другу.

Анри вырвался из рук Октавии и подбежал к паре. Он тряс погремушкой и радостно кричал.

— О, какая у тебя красивая игрушка! — нараспев сказала вдова Марти. Она улыбнулась, и на ее круглых щеках появились маленькие морщинки.

Огюстен так пристально смотрел на ребенка, что у служанки появились смутные опасения. По словам Анжелины, Анри был похож на Гильема Лезажа, но сапожник мог найти в нем сходство со своими сыновьями, умершими в раннем детстве, или с дочерью.

— Анри, иди ко мне, — позвала она. — Ты докучаешь мсье и мадам.

— Нет, — возразил Огюстен. — Надеюсь, когда-нибудь я стану дедом. Мне надо привыкать к обществу сорванцов в коротких штанишках.

Быстрым шагом к фонтану приближалась Жерсанда де Беснак. Она видела происходящее, но, казалось, эта сцена не вызывала у нее волнения.

— Добрый день, — звонким голосом поздоровалась она.

— А, здравствуйте, — ответил отец Анжелины, приподняв канотье.

Он тут же поспешил уйти, взяв свою спутницу под руку властным жестом. Возмущенная Жерсанда подошла к своей служанке.

— Господи! Этот человек не выносит даже моего вида. Ему не хватает терпимости. А ведь уже давно протестантов перестали считать еретиками. Точнее, почти два столетия, поскольку Король-Солнце имел храбрость отменить Нантский эдикт[43].

— Со мной он был очень любезен, — возразила Октавия.

— Конечно, ты же перешла в его веру. Пойдем домой. Я устала от всех этих препирательств с нотариусом и должна выпить кофе или лимонада. И я даже не успела перечесть письмо Анжелины.

Служанка посадила Анри себе на плечи, чтобы иметь возможность идти быстрым шагом. Жерсанда открыла зонтик. Руки ее немного дрожали.

— Дело сделано, Октавия, — процедила она сквозь зубы. — Этот малыш официально считается моим сыном и наследником. Я, вроде, должна радоваться, ведь я добилась того, чего хотела. Но я в смятении… Об этом мы поговорим позже.

Жерсанда подозрительно посмотрела на соседку с улицы Нобль, подметавшую порог своего дома. Почтальон, несший деревянный чемоданчик, тоже удостоился ее недоброго взгляда.

Старая дама успокоилась только тогда, когда села в кресло-качалку в своей прохладной гостиной. Она нуждалась в привычной обстановке, чтобы обрести внутреннее спокойствие.

— О, Октавия! Я становлюсь домоседкой. Я, которая в прошлом так любила кочевую жизнь…

— Мадемуазель, я прекрасно вижу, что вам грустно. Я возьму Анри на кухню. Ему нравится смотреть, как я готовлю, а вам подам лимонад. И вы должны отдохнуть.

— Да, мне нужно отдохнуть.

Жерсанда держала в руке письмо Анжелины, два больших листа, сложенных посредине. Октавия покачала головой и вышла из гостиной.

Дорогая мадемуазель Жерсанда, дорогая Октавия, мой дорогой крестный сын!

Здесь так быстро летит время, что я могу уделить переписке только один или два часа по воскресеньям. А ведь мне надо о многом рассказать вам! Но сначала я хочу поблагодарить вас обеих за вашу любезность и ваше великодушие, дорогая мадемуазель.

Как я была рада видеть вас в Тулузе! После вашего визита прошел месяц, но я по-прежнему думаю о нем. Для меня это был радостный, чудесный день. К счастью, вы предупредили о своем приезде телеграммой. Я повесила ее в своем стенном шкафу. Я будто вновь вижу себя стоящей перед большими воротами парка и поджидающей фиакр, на котором вы должны приехать ко мне. Едва он остановился, как в окне я увидела миленькое личико малыша Анри и вас, мои дорогие, пустившиеся в путь, чтобы доставить мне радость.

С каким удовольствием я гуляла с вами у Капитолия, обедала в вашем обществе на террасе роскошного ресторана! Вы хотите приехать ко мне в июне, но боюсь, что тогда будет жарко и наш маленький мужчина, да и вы тоже с трудом перенесете дорогу. Сообщите мне ваше решение.

А теперь я расскажу вам о своей ученической жизни. Надо признать, что в родильном отделении я пользуюсь определенным уважением благодаря массажу, которому научила меня моя мать. Пациенткам, за которыми я ухаживаю, он приносит огромное облегчение.

Вчера я с грустью проводила одну из наших учениц, Магали Скотто. Ее отчислили за недисциплинированность: она осмелилась выйти на улицу без разрешения, чтобы поболтать со студентом-медиком. Я уже рассказывала вам об этой эксцентричной уроженке Прованса, острой на язык и с грубоватыми манерами. Первое время я не принимала ее. Однако считаю, что отчислена она была несправедливо. Ее нам всем не хватает.