Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Пригоршнями, что ль? В рублях аль в ланах[8]? – недоверчиво посмеивался Володей, хотя сам когда-то натыкался на слюдяные залежи. И купцы тотчас прибрали их к рукам, так и не включив казака в пай.
«Ну, ежели что... после силком возьму!» – Он встряхнул головой, зная, что своё не упустит. Не то чтоб богатство манило, однако ж пробиваться с хлеба на квас надоело... Ушёл из дому, оставив невеликий запас, чтоб до весны дотянули. Васька, понятное дело, в беде не оставит. И воевода теперешний к служилым благоволит. Уходя, наказывал Стешке: «Ежели не обернусь до весны – к воеводе стучись». Горда, не пойдёт.
– Ну и куда они могли кинуться? – гадал Володей, водя по карте длинным ухватистым пальцем. Ноготь твёрд, овален, подушечка могла бы закрыть небольшую европейскую державу. – Может, к братам[9]?
Григорий пожимал плечами. А река уж стыть начинала. Осень. Глубокая осень.
– Пойдём книзу, – решил Володей. – Сперва Андрея с купцами разыщем.
Поделив поровну силы, оставил начальным при раненом Луке Петруху. Шустр и молод. И по душе пришёлся. Столкнув дощаники, побежали вниз. Григорий срисовывал берега, наносил на бересту и на пергамент все речные извивы, распадки.
Осень всё ещё жила. Ещё краснели упругие ягоды. На них набрасывались птицы. Рвал бурундук. Ручьи падали с гор, звенели. Свисал с веток волглый вьюн.
Легко и споро бежали по течению судёнышки. На перекатах их разгружали, вели на бечеве с одним или двумя кормщиками. Потап справлялся в одиночку. Звенел в руках гибкий шест, рывками подавался по мелководью дощаник. Потом ухнул с переката на глубь и, от мощного толчка выскочив на стрежень, закачался на волнах.
– Эге-гей! – заблажил казак, счастливый, что одолел перекат и заверть. Трубил всему миру, не зная, куда девать свою дикую силу. Всё в нём бурлило, и хотелось вечного риска. Никогда не помышлял о смерти, хотя всяк час ходил с ней рядом. – Эге-гей!!!
– Чо блажишь? – строго окликнул с берега Володей. – Тише надо.
Потап смутился, вжал голову в могучие плечи. Тут и впрямь надо тише. Усан вдруг затаился меж сопок. Или ещё какой недруг. Перебьют, как куропаток.
Любим спокойно шёл следом. И тут с берега рухнул подмытый дуб, понесло его, понесло к перекату.
«Быть беде!» – напряглись казаки.
Володей крикнул:
– Любим, бойся!
А что мог сделать казак, когда судно стало торчком. Сейчас дуб ударится в днище, перевернёт его, и всё кончится. Амунь – дурная река.
– На корму!
Любим, обдирая ладони, вскарабкался на корму и тут же почувствовал удар в днище. Дощаник накренился вправо, грозя перевернуться, а река напирала сзади, выталкивала из-под него дерево. Уперевшись шестом в ствол, Любим стиснул до боли зубы, нечеловеческим усилием оторвался от дерева.
– Так вот!
Казаки на берегу заулыбались. Не чаяли увидеть кормщика живым. И дощаник могли потерять, а путь только начался.
Вечер гнался за быстротечной рекою. Солнце почти касалось воды, застряв между сопками. Казалось, протяни руку – и дотронешься до него, и от этого на душе было радостно. Грело не шибко, но всё же – солнце! Над сопками, словно выжидая свой час, грудились тучи. Робели перед светилом, которому приглянулись эти шумные бесстрашные люди. Ветер коварно набегал то слева, то справа. Гнал волну.
– Может, обсохнем? – предложил Любим, причаливая к берегу.
– Где? – Володей оглядел берега: слева – сыро, справа скалы высокие. – Пока светло – поплывём дальше.
Солнце спряталось за оставленным позади гранитным утёсом. Из-за утёса туча вынырнула, сыпанула снежной крупой. Казаки ёжились, отворачивая лица от снега. А он сёк, и кипела река, норовистая, шалая, вся в омутах, заломах и перекатах.
Отсеяв крупою, туча уползла. На мгновение синева проглянула.
– Ну слава богу, кончилось! – весь продрогнув, облегчённо молвил Любим.
Миновали горбатую сопку. За ней – коса.
– Тут пристанем, – решил Володей, увидев завалы топляка. – Дрова есть.
Григорий углубился в лес. Шёл неспешно, дивясь его разнообразию и мощи. Над головой всё ещё неслись тучи, присматриваясь к этим чудным людям, не убоявшимся ни ветра, ни снега, ни речных перекатов. Всё им нипочём, плывут и плывут. Может, бесполезно на них тратиться?
И тучи унеслись дальше. Небо очистилось. Нарвав черемши, добыв саранок, Григорий воротился в лагерь. Тут уж варилась похлёбка, кипел чай. Сев подле костра, Григорий тронул ладонью холодный, только что выброшенный рекой камень. Он был не гладок – в волосьях янтарного мха, с другой стороны пристала красная слизь.
Рядом с Григорием плюхнулся Потап. Блаженно растягивая в улыбке губы, гладил только что пойманного бурундучка, уговаривал:
– Ну, не бойся. Я тя не обижу.
Огромная лапища нежно касалась шелковистой мягкой шёрстки, глаза счастливо, масленно щурились. Вот и утеха, глядишь, в тяжком походе. Каждый тешит себя, чем может.
Володей оглядывает своё немногочисленное воинство, шумно орудующее ножами, самодельными ложками.
