Пять поэм - Низами Гянджеви

Повесть четвертая. Вторник

Славянская царевна

В некий Дея месяца день, что был короче Ночи Тира месяца, самой краткой ночи,— Хоть все дни недели он красотой затмил, Это пуп недели был — красный вторник был, День Бахрама — рдел он, блеском равен был огню, [319] Ну, а шах Бахрам был тезка и звезде и дню… В этот день все красное шах Бахрам надел, К башне с красным куполом утром полетел, Там розовощекая славянская княжна [320]— Цветом сходна с пламенем, как вода — нежна — Перед ним предстала, красоты полна, Словно заблистала полная луна. Только ночь высоко знамя подняла И на своде солнца шелк разорвала, Шах у девы-яблони, сладостной, как мед, Попросил рассказа, что отраду льет Слушателю в сердце. И вняла она Просьбе, и рассказывать начала она: «Ясный небосвод — порог перед дворцом твоим, Солнце — только лунный рог над шатром твоим. Кто стоять дерзнет перед лучом твоим? Пусть ослепнет тот под лучом твоим!» И, свершив молитвы, яхонты раскрыла И слова, как лалы, к лалам приобщила.

Сказка

Начала: «В земле славянской был когда-то град, Разукрашен, как невеста, сказочно богат. Падишах, дворцы и башни воздвигавший в нем, Был единой, росшей в неге, дочери отцом, Околдовывавшей сердце, чародейноокой, Розощекой, стройной, словно кипарис высокий. А вздохнет — и кипарисом всколыхнется стан, Лик прекрасный разгорится, как заря румян. Не улыбкой сладкой только и красой она,— Нет, — она в любой науке столь была сильна, Столь искушена, что в мире книги ни одной Не осталось, не прочтенной девой молодой. Тайным знаньям обучалась; птиц и тварей крик Разумела, понимала, как родной язык. Но жила, лицо скрывая кольцами кудрей, Всем отказом отвечая сватавшимся к ней. Та, которой в мире целом равной не сыскать, Разве станет о безвестном женихе гадать? Но когда молва по свету вести разнесла, Что с высот Ризвана к людям гурия сошла, Что ее луна и солнце в небе породили, А созвездья и планеты молоком вскормили,— Каждый был великой страстью к ней воспламенен, И мольбы любви помчались к ней со всех сторон, Взять один пытался силой, золотом другой, Ничего не выходило. Падишах седой, Видя дочки непреклонность, выбился из сил, Но спастись от домогательств средств не находил. А красавица, которой был на свете мил Только мир уединенья, чьей душе претил Пыл влюбленных, отыскала гору в тех краях — Крутобокую, с вершиной, скрытой в облаках. Замок на горе воздвигла, где клубится мгла… Скажешь ты: на круче горной выросла скала. И она отца просила — отпустить ее. Тот, хоть не желал разлуки, детище свое Отпустил: как соты меда, спрятал в замке том, Чтоб назойливые осы не влетали в дом. Этот замок над обрывом каменным стоял, В небо бронзовые башни грозно он вздымал. В высоте над облаками он витал, как сон, Опоясан пропастями, крепко защищен. И оттоль княжна разбою тропы заперла, Глотки алчные заткнула, хищных изгнала. Но когда в том замке стихли все тревоги в ней, Диво-дева отвратила душу от людей. И поставила у входа в горное нутро Много грозных талисманов, созданных хитро. Из гранита и железа — замка сторожа Высились, мечи в ладонях кованых держа. Смельчака, который входа в замок тот искал, Талисман — меча ударом — тут же рассекал. А врата твердыни, к небу высившей отвес, Для людей незримы были, как врата небес. И была хозяйка замка — пери красотой — Рисовальщицей китайской царской мастерской. Челке гурии подобный — был калам ее Полем раковин, дающим перлам бытие. И княжна однажды краски и калам взяла, В рост на белый шелк свой образ светлый нанесла. На шелку, как бы из света, тело соткала, И в стихах прекрасных надпись, как узор, сплела: «Если в мире кто желает мною обладать И твердынею, которой силою не взять, Пусть, как бабочка, бесстрашно он летит на свет, Пусть он будет храбрым. Места здесь для труса нет. Пусть вся жизнь на трудный будет путь устремлена, И четыре ты условья соблюди сполна: Имя доброе, во-первых, доброту имей. Во-вторых, умом раскинув, победить сумей Чары грозных талисманов, ставших на пути. В-третьих, — коль, разрушив чары, сможешь ты пройти, То найди ворота. Мужем станет мне лишь тот, Кто ко мне не через крышу, через дверь войдет. И четвертое: направься в город. Буду там Ждать тебя я и загадки трудные задам. Только тот, кто все условья выполнит вполне, Только тот отважный витязь мужем будет мне. Но погибнет тот, кто, взявшись, дела не свершит. Пусть он был велик, — унижен будет и убит». К городским воротам лунный образ прикреплен, Кто его хоть раз увидел — навсегда влюблен. И молва о нем все страны мира обошла, Вновь князей и падишахов с места подняла. Бросив трон, презрев величье, из любой страны Скачут, притчей необычной воспламенены. Этих нрав сгубил горячий, молодость — других. Всякий жизнь бросал на ветер. И не стало их. Всюду строится из камня городов стена,— Этот город окружила черепов стена. Некий юноша в то время благородный жил, Хитроумный и прекрасный, смелый, полный сил. Для его стрелы добыча — что онагр, что лев, Как-то, жаждою охоты в сердце возгорев, Он поехал в поле — сходен с юною весной, Увидал волшебный облик девы над стеной, Но, прекрасный женский облик с головы до пят Окружая, угрожая — головы висят. «Как бегу? Куда укроюсь, — юноша вздохнул,— От жемчужины, хранимой стаею акул? Если страсть моя от сердца прочь не отойдет, Голова на плахе жертвой страсти упадет. И хоть облик тот прекрасный душу мне томит, Но змея лежит у клада, пальму шип хранит. Коль не унесешь из плена голову свою, Оцени не выше тлена голову свою! Нет! Навстречу мощным чарам грозной красоты Не ходи без чар сильнейших, иль безумен ты. Нет! Сперва такое средство должен я найти, Чтобы мог свою отару от волков спасти. Что ни день пройдет, то с плахи голова падет, А палач ее насадит на кол у ворот. К двери тайны подбирал он тысячи ключей. Нить в руках держа, искал он кончика у ней. Находил концов у нити сразу тысяч сто, Где ж один и настоящий, не сказал никто. Он наперсников повсюду мудрых стал искать, Кто помог бы этот узел хитрый развязать. Он искал, забыв про гордость, друга… Наконец Услыхал — есть заклинатель дивов и мудрец, И старик его заветным знаньем подарил. И всезнающего витязь возблагодарил. В путь он выступил, одежды красные надев — Крови знак и гневных жалоб на небесный гнев. Ты сказал бы: в море крови плащ он обагрил, И глаза его горели, как в ночи берилл. Объявил: «Не для себя я путь пробить хочу, Я за кровь ста тысяч храбрых отомстить хочу!» Вот за городской чертою, под пятою гор, Пред железным замком девы он разбил шатер. И едва о том в народе протекла молва, Что явился юный мститель мужественней льва,— Всяк ему в великом деле помогать хотел, Чтоб скорее он чудесным замком овладел. Так заботами народа и умом своим Он облекся, как надежным панцирем стальным. И затем идти на подвиг разрешенья он Испросил у падишаха, как велел закон. Вот в ущелье талисманов удалец шагнул, Брешь пробил и заклинанье первое шепнул. Разом чары талисмана первого разбил, Связи прочих талисманов он разъединил. И искать в стене ворота начал он, ремянной Колотушкой ударяя в шкуру барабана. Вслушался, как отдается звук вокруг стены. И по отзвуку ворота были найдены. Откликаясь барабану, пел подземный ход. Он подвел подкоп и выше к створам тех ворот. Лишь о том хозяйка замка мудрая узнала, Тут же человека с вестью к витязю послала: «Я тебя в дому отцовском повстречать хочу,— Я загадками твой разум испытать хочу. У тебя четыре тайны стану я пытать; Коль ответы на вопросы ты сумеешь дать,— О, навек тогда ты другом будешь для меня. И желанным и супругом будешь для меня». И когда свою удачу витязь увидал, Повернул коня и в город быстро поскакал. Шелк сорвал с ворот высоких и рабу вручил, Оживил в сердцах веселье, горе умертвил. Головы со стен на землю опустить велел, И оплакать, и с почетом схоронить велел. И, благословляем всеми, воротясь домой, Горожан велел к себе он звать на пир большой. И рассказывала дева все, что было с ней, Что судьба за это время совершила с ней. Вспоминала тех, что в битве сбиты ею были, Яму рыли ей и сами в яму угодили. О влюбленных, что отважно, словно львы, рвались И вотще теряли силы и теряли жизнь. Вот жених перед невестой сел лицом к лицу,— Мол, в какой игре лукавый спор придет к концу? Вот за витязем царевна стала наблюдать, Им, как куклою таразской, начала играть. Из ушей своих два перла вынула сперва И такие казначею молвила слова: «Гостю нашему два перла эти отнеси — И ответа на вопрос мой у него проси». И посланец не замедлил выполнить приказ. Гость объем жемчужин смерил, взвесил их тотчас. И из драгоценных перлов, что с собой носил, Три других, подобных первым, сверху положил, Дева-камень, вместо первых двух увидев пять, Взявши гирьку, также стала вес их измерять. Взвесив и узнав, что равен вес у пятерых, Той же гирькой раздавила, в пыль растерла их. Пыли сахарной щепотку бросила туда, Все смешала и послала гостю вновь тогда. Но ему была загадка трудная легка, У прислужника спросил он чашу молока, Сахар с жемчугом в ту чашу всыпал, размешал. Принял все гонец и чашу к госпоже помчал. Этот дар пред ней поставил. Выпила невеста Молоко, а из осадка замесила тесто. И на пять частей, по весу равных, разделила. И сняла свой перстень с пальца и гонцу вручила. То кольцо надел на палец витязь и в ответ Отослал пославшей перстень — дивный самоцвет, Яркий, чистый и блестящий, как полдневный свет, Изнутри лучил он пламень, блеском был одет. Этот камень положила дева на ладонь, Ожерелье распустила. Яркий, как огонь, Самоцвет в нем отыскала, первому во всем Равный, блещущий во мраке солнечным лучом: Третьего не подобрать к ним, их не подменить: На одну их нанизала золотую нить. И когда на них разумный взоры обратил,— Самоцвет от самоцвета он не отличил. Дать себе он голубую бусину велел, С самоцветами на нитку бусину надел. Воротил их той, что с пери спорит красотой. Та же — бусину на нитке видя золотой — Сладко рассмеялась, губок распечатав лалы,— Бусину на ожерелье тут же навязала, Самоцветы в уши вдела и отцу сказала: «Встань, отец, и делай дело, — спор я проиграла! Две жемчужины послала я ему сначала: «Жизнь — два дня лишь! Понимаешь?» — я ему сказала. К двум моим он три прибавил. Это говорит: «Если даже пять — так тоже быстро пролетит». Я растерла и смешала сахар с жемчугом И в ответ ему послала сахар с жемчугом. Пыль жемчужная, что с пылью сахарной смесилась, Означает жизнь, что сильной страстью омрачилась, Оторвать их друг от друга, разлучить нельзя, Ни заклятьем, ни наукой отделить нельзя. В чашу молока тогда он всыпал эту смесь, И на дно тяжелый жемчуг опустился весь, И растаял легкий сахар в чаше молока. И была ему загадка трудная легка. А как молоко из чаши этой испила, Я себя пред ним дитятей малым назвала. А когда ему я перстень свой отослала, Тем на брак со мной согласье витязю дала. Самоцвет мне дав бесценный, он хотел сказать, Что ему во всей вселенной пары не сыскать. Я вернула вместе с первым равный самоцвет. «Видишь, мы с тобою пара», — мой гласил ответ. К самоцветам этим третий подбирать он стал, Третьего ж на белом свете он не отыскал, Бирюзой меня решил он чистой одарить, Чтобы счастье от дурного глаза защитить. И украсилась я тою светлой бирюзой, Пред его склонилась волей, словно пред судьбой». Шах, увидев, что объезжен конь и укрощен, Что под плеткой сыромятной выровнялся он, По обрядам брачных празднеств, тут же поутру Приготовил все, рассыпал сахар на пиру. Как звезду Зухру Сухейлю, отдал дочь свою. Пир устроил несказанный, как пиры в раю. Благовоньями в чертоге пол осыпан был. Там он кипарис и розу рядом посадил. Вот последний гость покинул падишахский дом. Витязь наконец остался с милою вдвоем. И когда искавший лалы россыпей достиг, Умирал и воскресал он в свой предсмертный миг, Целовал в ланиты, в губы он стократ ее, Он покусывал то финик, то гранат ее. Жил он в радости с любимой, лучших не просил. Цвета щек ее — он платья красные носил, Ибо в первый день успеха, в белый день надежды, Предзнаменованьем выбрал красные одежды, Ибо тою красотою он рассеял мрак. Он всегда имел убранство красное, что мак. «Шах в багряных бармах» — был он прозван потому, Что в багряном цвете радость выпала ему. Красный цвет красою блещет, коей в прочих нет, Этим лал ценней алмаза — алый самоцвет. Если красоты телесной в мире ищешь ты, Помни: розы щек — основа всякой красоты. Роза лучшая не будет ханшею садов, Если нет у ней горящих кровью лепестков!» А когда рассказ царевна кончила чудесный, Словно россыпь роз, зарею вспыхнул мрак небесный. И лицо Бахрама в этом блеске алых роз Стало красным, с ароматным сходно соком роз. Он к славянской красной розе руку протянул, Обнял стан ее и в неге близ нее уснул.