Сын - Филипп Майер

Лайонс тем временем стянул башмаки и надевал мокасины, вытащенные из седельной сумы. Он прожил у команчей десять лет, вечно бормотал себе под нос на их языке, называл не команчами, а неменее, и я догадался, почему он не переживает, хотя их почти столько же, сколько нас. Он намерен сражаться на стороне своих старых друзей.

Я вытащил револьвер; он встал и посмотрел прямо в наведенный на него ствол.

— Какого черта ты делаешь, МакКаллоу?

— Какого черта делаешь ты?

— Мне удобнее сражаться в мокасинах, — сказал он, осторожно отодвигая ствол. — У тебя проблемы, МакКаллоу. Ты чего-то не просекаешь.

Я слышал, как они смеялись, болтали; мы ждали, пока они выедут из кустов, чтобы дать залп, но тут Хинс Муди и прочие недоумки выпалили из ружей и с дикими воплями ринулись вниз по склону, понукая своих пони. Команч — лакомая добыча, лучше, чем гобелен на стену, никто не хотел упустить шанс.

Индейцы мгновенно попрятались за камнями, и, как только Муди с приятелями оказались на расстоянии выстрела, на них обрушился град стрел.

Минут через десять двое из команчей метнулись к реке. Муди и его спутники полегли еще при первом залпе, остальные тем временем рванули обратно в заросли кизила. Все, кроме Лайонса. Он вел себя как чистокровный неме: свесившись сбоку, стрелял из-под шеи своего скакуна. Когда конь в конце концов пал, то напоминал подушечку для булавок; индейцы, должно быть, раскусили в Лайонсе перебежчика, потому что стреляли теперь только в него. Я думал, Лайонс спрячется за убитым конем, но он бросился вперед, а стрелы облетали его как заговоренного; они стукались о камни, а сам он в одиночку приближался к индейцам.

В кустах мелькнула тень; я выстрелил в ту сторону, перевел ствол на полфута, выстрелил еще раз и так стрелял, пока барабан не опустел. Едва успел перезарядить первый барабан, как Лайонс стремительно переместился влево.

Тишина, до звона в ушах. Фырканье и ржание лошадей. Чей-то стон, кто-то зовет жену. Кроме меня и Лайонса из наших уцелело только трое, и все они окопались за моей спиной. Впереди был Лайонс. Я скрывался за своим убитым конем, но бросился вперед, покрыв ярдов шесть-семь. Потом на такую же перебежку решился Лайонс. Я видел кучу камней, за которой укрылись индейцы, но потерял шляпу, и солнце слепило глаза. Рискнул пробежать еще чуть-чуть. Нормально. На следующем броске, подлиннее, из ивняка вылетела стрела и вонзилась мне в бедро. Я видел, как Лайонс заряжает револьвер, слышал выстрелы, щелчок опустевшего барабана, потом заставил себя подняться. Я не соображал, куда целиться. Из-за кустов появился Лайонс:

— Похоже, они готовы.

— А там?

— Ну давай глянем. Но я насчитал пять убитых, плюс еще двое сбежали.

— Еще один у воды, — сказал я.

— Тогда твой восьмой.

Я не был уверен.

— У тебя что-нибудь осталось?

Он вытащил второй револьвер, проверил.

— Два. Нормально для нескольких мертвых индейцев. — И обернулся к нашим: — Эй, вы, бабы уебанские.

Уцелевшие трое поднялись ярдах в восьмидесяти позади. Он ткнул пальцем в сторону реки:

— Идите вон туда.

Хотя мы спокойно стояли на открытом пространстве, те придурки направились к реке короткими перебежками, пригибаясь и прячась за камнями.

— Кто эти уроды?

— Кажется, Мэрфи и Данхем. А сзади, похоже, Уошберн.

— Кучка жуков-вонючек. — И отвернулся. — Ты бы ногу посмотрел.

Я так и сделал. Стрела чудом не задела большую артерию, четверть дюйма в сторону — и мне конец. Я обошел вокруг камней, Лайонс проверил сверху. Кровь стекала мне прямо в ботинок. Но больше никаких индейцев мы не обнаружили, а их лошади спокойно паслись у воды.

— Нам спуститься к вам? — крикнул кто-то из вонючек.

— Не надо, — покосившись на Лайонса, отозвался я.

Мы осмотрели убитых. Некоторые из команчей лежали в лужах крови, другие казались просто спящими — пуля вошла в шею, чистая, аккуратная смерть; мы заглядывали в лица, и Лайонс, должно быть, узнал кого-то, потому что, когда подозвали тех троих и начался дележ одежды и скальпов, он не участвовал, отошел в сторону, ни с кем не заговаривая.

Мы собирали своих покойников, когда вдруг поднялся на ноги МакДауэлл, которого мы считали убитым. Обломком камня ему заехало по башке, но, очухавшись, он даже мог ехать верхом. Я перевязал ногу — еще раз подивившись, каким чудом стрела обошла артерию, — и помог погрузить пять мертвых тел. Трупы отвезли в Форт Литон, где их закопали.

Наутро трое из четырех оставшихся рейнджеров — Мэрфи, Данхем и Уошберн — вернули свои значки Лайонсу.

— Лошади дикарей нам ни к чему, — заявил Уошберн. — Мы хотим оставить себе оружие, скальпы и все такое.

— Берите, — коротко бросил Лайонс.

— Зассал? — не удержался я. Этот косой придурок родом из Восточного Техаса во время схватки держался в ста ярдах позади.

— Маловато платят за такое, — проворчал он. — Даже для такого людоеда, как я. А Данхем с Хинсом Муди корешились с восьми лет, ты слыхал?

— Нет.

Данхем уже свалил; не понял, чем я-то виноват.

Трое дезертиров паковали свое барахло, остались только я, Лайонс и юный конокрад МакДауэлл. Он был славным парнем. Хорошо, что он остался. Стоя на бруствере, мы следили, как они скачут в сторону гор, пришпоривая своих пони.

— Ну что ж, — подвел итог Лайонс, — похоже, наша добыча удвоилась.

Остаток дня мы чистили оружие и чинили упряжь. Две из захваченных у команчей лошадей имели клеймо армии Соединенных Штатов; мы обменяли их у Эда Холла, а он позже сможет продать их в Мексике. Мне достался красавец рыжий мерин, которого я после проиграл в карты.

— Сколько их сбежало, как думаете? — поинтересовался Эд Холл.

— Двое.

— Парни, вы уверены, что не хотите задержаться подольше?

— Не тревожься, — успокоил я. — Пригласи их поужинать перед жерлом твоей пушки.

— Не думаю, — хохотнул он, — что они попадутся на эту удочку дважды.

Пушка вообще-то принадлежала не ему. Это была пушка Бена Литона. Сам Литон умер несколько лет назад, и Холл женился на его вдове, но сравняться с покойным никак не мог. Литон был выдающимся охотником за скальпами, и я всегда подозревал, что именно он командовал отрядом, который едва не поймал нас с Тошавеем. Знаменит он был тем, что пригласил на обед индейцев, а во время пиршества выскользнул из комнаты и пальнул из пушки, которую заранее спрятал за занавеской. Залп разнес в пыль и столовую, и ничего не подозревавших индейцев. С тех пор никто не уводил его лошадей.

Утром мы обнаружили МакДауэлла мертвым.

— Я проклят, — признался Лайонс.

— Ну, МакДауэлл проклят сильнее, чем ты. — Мне было не до его покаяний. Ногу дергало, я ночь не спал, жутко устал, а тут надо копать еще одну могилу.

— Ошибаешься. Всегда так: вокруг люди гибнут, а у меня ни царапины.

— Со мной та же история.

— За те шесть месяцев, что мы знакомы, в тебя дважды попадали стрелы.

— Но не серьезно.

— И все равно. Это, черт побери, большая разница.

У меня не было сил объяснять, что нет тут никакой разницы. Лайонс ушел из рейнджеров за год то того, как мы вступили в Конфедерацию. Позже он перебрался в Нью-Мексико, где и погиб, несмотря на все свое везение и отличное здоровье.

Продав лошадей, захваченное оружие и седла в Остине, мы с Лайонсом поделили деньги, и он пустился в новый рейд к границе, а я прибарахлился: новая рубаха, брюки и шляпа. Отложил на время оружие и направился к судье вернуть долг за коня и револьвер, которые он вручил мне два года назад. Денег судья не взял, но очень мне обрадовался, сказал, что я выгляжу как нормальный белый человек. Я обедал вместе с его женой и тремя дочками, и они были просто счастливы вновь меня увидеть, и, надо сказать, даже жена его отнеслась ко мне гораздо теплее.

— Я знала, что это пойдет тебе на пользу, — сказала она. — Поможет стать более цивилизованным.

Я не стал сообщать, что все это время занимался примерно тем же, чем у индейцев. Старшая дочь строила мне глазки, и оно бы ничего, да только настропалило меня на определенный лад, и я за несколько дней спустил все свои сбережения.

Город мне был не по зубам. Сплошные бродяги и бездельники, сутенеры и бандиты. «Дерринджер» пришлось отдать за дюжину доз каломеля[118], который я вливал с двух концов, потому как решил, что подцепил сифилис. Один из кольтов я заложил и снял на эти деньги самую дешевую комнату, дожидаясь нового набора в Отряд Избранных.

Этот человек отыскал меня в меблированных комнатах. Протянул кожаную сумку, словно доставил давно ожидаемый пакет. Сумку я взял, но открывать сразу не стал, сунулся к заднему карману, потом вспомнил, что продал «дерринджер». Человек с четырехдневной щетиной, в мятой шляпе, надвинутой на самые глаза, напоминал помощника гробовщика.