Сын - Филипп Майер

А вдруг Мария проснется однажды утром и посмотрит на меня теми же глазами, что и остальные, и ее любовь иссякнет, хотя до сих пор все было ровно наоборот? Я вижу в ее глазах свое отражение, я даже спиной чувствую ее взгляд, просыпаюсь, а она ласково смотрит на меня, приподнявшись на локте. Мы хмелеем друг от друга. Что касается моего так называемого недомогания, которое я считал возрастным, а Салли — еще одним признаком моей мужской неполноценности, ни малейшего намека. Даже напротив: мое тело неудержимо стремится к ней (стоит только подумать…); я не выхожу из нее, даже когда мы заканчиваем заниматься любовью, она перекатывается, устраивается сверху, и мы засыпаем, оставаясь единым целым.

Сегодня утром она читает мне Песнь Песней; я читаю ей второе письмо Абеляра к Элоизе; когда мы вместе, кажется, что сам факт нашего существования восстанавливает гармонию мира. Но вот сейчас я сижу и отгоняю мрачные мысли: человек вступил в отношения с другим, который ему не ровня, в том смысле, что мы равны во всех отношениях, кроме власти. Она вольна уйти в любой момент, но вместе с тем не свободна, поскольку повсюду за пределами нашей комнаты она не может быть самой собой.

— Где ты пропадал?

— В кабинете.

— Тебя так долго не было.

— Больше не буду.

— Ты когда-нибудь писал обо мне?

— Я только о тебе и пишу. О чем же еще мне писать?

— С каких пор?

— С первого дня.

— Но тогда ты был не рад мне. Может, сжечь те страницы?

— Я ошибался.

— Я все вспоминаю ту историю про твоего отца и убитых людей…

Я не сразу понял, что она имеет в виду; под такое описание подходила практически любая история о моем отце. Потом сообразил.

— …И тоже хочу рассказать тебе кое-что. Может, возьмешь свой дневник?

— У меня прекрасная память.

— Но ужасно ленивое тело.

— Нет, правда. Память — мое проклятие.

Она запустила пальцы мне в волосы. Я поднялся, принес дневник, просто чтобы сделать ей приятное. По пути встретил Консуэлу, которая прибиралась в моей комнате, где я не ночевал уже пять дней. Она даже не взглянула в мою сторону.

Его звали Коахуилтекан, последний на этой земле. Его народ был древнее греков и римлян; когда строили египетские пирамиды, они жили на свете уже пять тысяч лет, и все прочие расы были для них все равно что суетливые муравьи, которые появляются с первыми теплыми деньками, чтобы исчезнуть при первых заморозках.

Но пришла зима и для древнейшего народа. Появились испанцы, а за ними апачи, продолжившие дело испанцев, а потом команчи, и, наконец, к весне 1836 года на свете остался только он, последний выживший.

В тот день мой двоюродный дед Артуро Гарсия увидел, как Коахуилтекан, опустившись на колени, ищет что-то на его пастбище. Индеец был почти слеп, и Артуро подошел помочь ему. Через несколько часов в зарослях бизоньей травы и кактусов он отыскал пропажу — шарик из черного обсидиана, видать, волшебный. Артуро родился на этой земле, как и его отец, и он знал, что таких камней в округе нет.

Артуро был богатым молодым человеком, хозяином целой ремуды породистых скакунов, мужем красивой жены, а еще владел шестьюдесятью лигами земли, дарованными самим королем Испании. Дом его был полон серебра, произведений искусства и старинного оружия, доставшегося от предков-рыцарей. Каждое утро он просыпался еще до рассвета и смотрел, как восходит солнце, озаряя светом его земли и все, что он оставит своим сыновьям.

Артуро был решительным человеком, и все знали, что он с легкостью вырвет сердце врагу. Но вместе с тем он был человеком, который, несмотря на сотню работников, целый маленький город в подчинении, прекрасную жену и четырех ребятишек, помог старому индейцу искать обсидиановый шарик.

Он, конечно же, не верил в пророчества и предсказателей; он же не глупый крестьянин. Они с братом учились в Папском университете, его предки основали Университет Севильи, он с детства свободно говорил по-французски, по-английски и по-испански. Но в тот день он был не слишком благоразумен и рассудителен. Американцы, будучи в меньшинстве, победили в битве при Сан-Хасинто, и он беспокоился за судьбу своей семьи.

Победа не имела никакого смысла. С одной стороны — профессиональная армия, древняя могучая империя, над которой никогда не заходит солнце, а с другой — кучка невежественных варваров, беглые преступники и спекулянты-перекупщики. Границы Техаса недолго были открыты для американцев, их перекрыли еще в 1830-м, но нелегалы продолжали пробираться сюда: их манили свободные земли, возможность заработать, мягкие законы. Нечто похожее происходило на границах Римской империи, когда вестготы одолели императорскую армию. Господь, видимо, карает за гордыню.

Артуро спросил шамана, можно ли задать ему вопрос, тот сказал, что конечно, но ответа не обещает.

Артуро спросил:

— Я потеряю свою землю?

Шаман рассердился:

— Убирайся прочь, не приставай ко мне с мирскими проблемами; это место духа, философии, природы самой вселенной.

«Индеец не мог так сказать», — перебил я.

«Он, конечно, индеец, но с интеллектом у него все отлично». — И она прижала палец к моим губам.

…Той ночью Артуро не мог уснуть, все думал о своем имуществе, которое может потерять. Наутро он явился к оракулу.

— Старик, я потеряю мои земли?

И тот ответил:

— На пятьсот миль в округе не найти лошадей лучше, чем у тебя, такого большого дома, такой красивой жены, таких здоровых сыновей и рода древнее. Я слепой нищий индеец. Это ты должен давать мне советы.

— Но ты мудр.

— Я стар. Так стар, что помню, как играл на том месте, где теперь стоит твой дом.

— Боюсь, ты ошибаешься, — возразил Артуро. — Мой дом стоит здесь почти сто лет.

— И все же я помню. Там высился огромный утес, на котором я жил со своей женой и всеми детьми, потому что он был теплым даже зимой, он ведь доходил до самого центра Земли. Его, должно быть, передвинули, потому что это был живой утес, каждый год он чуть-чуть подрастал.

Артуро знал про утес. Его взорвали и на остатках построили дом. Но шли годы, камни под фундаментом начали расти, штукатурка трескалась, полы вздулись, и если положить в середине комнаты шарик, он скатывался к стене. Полы пришлось снять, а наросший камень раздробить и выбросить. Но индеец никак не мог об этом знать. Артуро сказал:

— Старик, я оказал тебе услугу, и теперь ты окажи услугу мне. Сохраню я свои земли или нет?

Старый Коахуилтекан затаил дыхание и не дышал целых десять минут. Потом сказал:

— Тебе не понравится мой ответ.

— Я подозревал.

Старик кивнул.

— Я должен это услышать.

— Прости, но ты не сможешь сохранить свои земли. Тебя, твою жену и твоих сыновей убьют американцы.

Вечером Артуро стоял на террасе, смотрел, как сыновья играют в траве, его красавица-жена стояла рядом, на его просторных пастбищах его вакерос пасли его стада.

Он не понимал, почему такого славного человека, как он, ждет такая страшная судьба. И ночью он взял самое древнее оружие своих предков, alabarda[121], которая рубила французов, голландцев и мавров, и наточил ее так, что можно было разрезать волос. Утром он вернулся в селение старого Коахуилтекана и одним ударом отрубил старику голову. Но даже лежа на земле, отделенная от тела, голова смотрела на него и извергала проклятия.

«Но легкие, — опять встрял я. — Без легких нет воздуха, чтобы…»

Вновь палец, прижатый к моим губам, остановил меня.

…Спустя несколько месяцев Артуро отправил свою семью в Мехико, ради большей безопасности. Но не успели они пересечь реку, как на них набросились из засады белые бандиты, зверски надругались над его женой и бросили ее умирать, а потом убили всех четырех сыновей.

Артуро больше не женился. В 1850-м, после второй войны, он поехал в Остин и заплатил все налоги. Только потому, что он свободно говорил и писал по-английски, гораздо лучше любого столичного английского юриста, ему позволили сохранить собственность. Но половину земель конфисковали сразу же, потому что американцы объявили дарственную поддельной, хотя и не смогли показать, в каком именно месте.

А через двадцать лет он исчез, его убили вместе со всеми его вакерос. Собственность унаследовал племянник, мой отец. Моя мать не хотела этого наследства. Она просила отца продать землю американцам.

— Но они убийцы, — возражал отец.

— Лучше продать им, чем жить среди них, — убеждала мать.

Но отец буквально потерял голову, думая о бесконечных пастбищах, которые он сможет получить, и через шесть месяцев после убийства Артуро они с матерью переехали сюда вместе с дюжиной вакерос, нанятых в Чихуахуа.

Дом стоял в целости и сохранности, все имущество на месте. Прочитав дневники дяди, отец пошел и выкопал скелет в указанном месте. Он перезахоронил старика в самом тихом уголке, который только сумел отыскать, под деревом хурмы около чистого ручья, положил в могилу отличный нож и мешочек бобов для путешествия в иной мир. Он был уверен, что тем самым снял проклятие и обезопасил нашу семью.