Сын - Филипп Майер

В соседней комнате расплакалась Сьюзан; она вскочила и бросилась к двери, не успев даже сообразить, что происходит. Стоп, девочки справятся. Джинни вернулась к столу — горы бумаг, — смешно, она абсолютно не в курсе текущих дел; вытащила наугад несколько листов. Отчет менеджера, доклад геолога, давняя сделка. Жара. Вопросы дурацкие. Она знала, во что ввязывается (вообще-то не знала, не знала!), ее жизнь подчинена интересам других; единственную собственную потребность она не может удовлетворить, но не было дня, чтобы ей не хотелось вскочить в машину, гнать и гнать без остановок куда глаза глядят.

Она проснулась вся в поту. Солнце все так же било в окна. Кондиционер, что ли, выключен. Она принялась перебирать бумаги, выбросила несколько совсем уж устаревших отчетов. Бессмысленное занятие, потребуется несколько месяцев, чтобы разобраться с делами. Улеглась на диван и вновь заснула. Вот и пять часов. Так ничего и не сделала.

В зеркальце пудреницы рассмотрела свое лицо: за опухшей, помятой физиономией, наверное, скрывается симпатичная девушка с точеными скулами, идеальной кожей и изящными губами, но в зеркале ее почему-то не видно; а цвет на этом личике сохранился только под глазами. Зубы пожелтели, волосы как пересушенная солома.

И опять вырубилась. Очнулась, когда уже стемнело. Поправила прическу, макияж. Вышла в приемную.

Сьюзан спала на руках у последней оставшейся секретарши. Остальные давно отправились по домам, а бедная девочка так и сидела, боясь пошевелиться.

— Простите. — Джинни и вправду почувствовала себя виноватой.

— Ой, нет, что вы, она такая прелесть. — Девица, кажется, действительно была счастлива держать на коленях младенца; выражение лица абсолютно ангельское, как у ребенка, и Джинни отчего-то стало совсем тошно.

— Спасибо, что приглядели за ней. Не представляете, какое это облегчение.

Девушка смотрела непонимающе. Да, она не представляла. Сама она была бы абсолютно счастлива, будь у нее такой ребенок, а в придачу еще и такой муж.

Хэнк, к счастью, опять в Канаде. И не видит всего этого. Хэнк вместе с Херманом Джефферсоном, их геологом, и Милтоном Брайсом, юристом, наперебой уверяли, что ей совершенно незачем приходить в офис. Дела отлично идут без ее участия, вот уже два года все прекрасно. Они, конечно, не произносили в открытую, но звучало именно так: ты здесь не нужна. Наш мир отлично обходится без тебя.

А вот ее мир — нет. С таким же успехом я могла просто умереть.

Хэнк вернулся из Альберты, и она тут же заявила, что пора нанять вторую няню и даже третью, если они решат завести еще одного ребенка.

— Это неразумно, — возразил Хэнк. Он сновал по кухне, сооружая себе бутерброд, — ни одного лишнего движения, каждой вещи свое место.

— Какое это имеет значение? — Она подумала, что речь о деньгах.

— Большое. Я не хочу, чтобы наших детей воспитывали люди, с которыми у них позже не будет ничего общего.

— Тогда сиди дома и воспитывай их сам. — Он принял это за шутку.

— Тебе не нужно работать, — продолжила она. — Денег у нас достаточно.

Он нервно откусил от сэндвича, запил молоком.

— Я больше так не могу, я все время одна. Серьезно.

— Это смешно.

— Можешь считать меня смешной.

— Нет, я хочу сказать, ты же вовсе не одна. У тебя есть Ева, и я каждый день возвращаюсь не позже шести.

— Ну, тогда я вынуждена напомнить, что эти дети наполовину и твои. И ты должен проводить с ними половину времени.

— Я честно вношу свой вклад. — Судя по дрогнувшему голосу, он и в самом деле в это верил.

— Правильно, — согласилась она. — Но это не половина и даже не четверть, а не более одного процента. Я ценю, что ты не закрываешь дверь в свой кабинет, но это не совсем то же самое, что сидеть с ними весь день напролет.

Хэнк молчал.

— Мы возьмем еще одну няню. Для тебя ничего не изменится.

— Это исключено.

— Я не намерена оставлять бизнес.

— Ты это уже сделала. Ты понятия не имеешь о том, что происходит.

И тут она поняла: Хэнк точно такой же, как ее отец. Может, это преувеличение, а может, и нет; он просто чуть более мягкая версия того же самого.

— Я перестала чувствовать себя человеком, личностью, — прошептала она.

— Приятно слышать от матери своих детей. — Он отвел взгляд.

— Но давай так — или я, или они.

— Не понимаю, что с тобой такое. — Даже сквозь загар видно было, как его шея побагровела. Отшвырнув сэндвич, он вылетел из кухни.

Она услышала, как взревел мотор машины.

Ну конечно, она разрыдалась. Не нужно было затевать этот разговор. Она вышла во двор, уселась в уютном полумраке. Он хочет, все на свете хотят, чтобы она навеки осталась в четырех стенах, и в голове ее никогда не появилось ни одной разумной мысли, а они все могли бы заниматься любимыми делами. Безумие. Хэнк, Джефферсон, Милтон Брайс — она ненавидит их всех, в этот момент точно ненавидит, и ей плевать, что они о ней подумают.

Решение принято. Назад она не вернется. Она стоит пятьдесят миллионов долларов, и это безумие, абсолютное безумие; она угодила в западню — здесь или где-то еще. Поймана в ловушку собственными детьми, мужем, ситуацией — пускай она не в состоянии правильно сформулировать, но, как бы это ни называлось, все кончено.

Подъехала машина. Она просидела во дворе, пока не стемнело окончательно. Снаружи было видно, как Хэнк спустился в гостиную, обставленную новой мебелью за двести тысяч долларов — ее деньги! — налил себе виски, понуро уставился в стакан. Подошел к окну, выглянул. В доме было слишком светло, он мог увидеть только собственное отражение. Лицо издольщика, густые волосы, морщинки вокруг глаз. Она любила его, но не двинулась с места. Пусть выбирает сам.

Он был хорошим человеком. И в конце концов, деньги-то ее, в противном случае он вряд ли уступил бы.

Да, торговаться с собственным мужем, манипулировать им, наверное, неправильно, но ведь именно так он обращался с ней все эти годы, даже если оба этого не осознавали.

В доме появились еще две няни, а она вернулась на работу. Ее считали плохой матерью. Она подслушала, как сплетничали секретарши, — все они, разумеется, не замужем и жутко завидуют, — и, конечно, они с радостью прыгнули бы в постель к Хэнку — богатому красавцу. Женщины проявляют солидарность, пока им это выгодно; делают вид, что им безразличны мужчины, в которых они по уши влюблены. Она приняла меры: отныне у них работали секретарши настолько непривлекательные, чтобы Хэнк даже спьяну не захотел флиртовать с ними. У нас собрались самые уродливые девушки на свете, всегда шутил он.

И все равно они считали ее плохой матерью. А она старалась об этом забыть.

Тридцать девять

Дневники Питера Маккаллоу

7 июля 1917 года

Спал всего пару часов, все думал о ней, как она там, в другом крыле. К завтраку она не спускалась, и если вообще выходила из комнаты, то, должно быть, тихонько, как ночная птица. Когда я заглянул в кухню пообедать, на сушке стояли только что вымытые тарелки: она была здесь. Я соскучился. Есть расхотелось, вернулся в кабинет.

Собрал и поставил на место пару дюжин книг. Прикинул, не позвонить ли Салли, но раздумал. Не в силах преодолеть безудержное желание рассказать кому-нибудь. Готов взобраться на крышу и проорать в мегафон всему миру…

Я счастлив просто оттого, что она живет в этом же доме. Если кто-то сомневается, что лучше — любить или быть любимым… ответ очевиден. Интересно, что по этому поводу думает отец. Сомневаюсь, что ему вообще знакомо это чувство; подозреваю, что он, как все тщеславные люди, любить не способен. Хотел бы я заплакать о нем. Отдал бы все, что есть в этом доме, все, чем мы владеем, чтобы сохранить это чувство в себе. И стоило только подумать об этом, как я действительно разрыдался. Я плакал об отце, о Марии, о Ниле Гилберте и Педро.

На счастье или нет, из трясины эмоций меня вытащили события, потребовавшие моего вмешательства. Около двух часов дня раздался грохот. Выглянув в окно, я не увидел привычной уже буровой вышки, торчавшей над зарослями.

Как выяснилось, буровой мастер наткнулся на газовый карман и установка вышла из строя. Помощник повалил вышку, чудом оставшись в живых (говорят, пьяным все нипочем). Второе чудо — газ не воспламенился, а третье (с обывательской точки зрения) — нефть непрерывным потоком заливает наши пастбища, стекая с холма прямо в ручей.

К вечеру тут собрался весь город, поглазеть на рухнувшую буровую установку в нефтяном болоте. Это невероятная, неслыханная удача: затея, которая, по мнению некоторых, должна была закончиться пшиком, подняла нас на недосягаемую высоту над обычными гражданами. Но похоже, горожане не осознавали этого. Им казалось, что это им привалила удача. Люди окунали кружки в нефтяную лужу, пробуя ее на вкус, словно кофе.